Историческая заслуга Ганди состоит в том, что он впервые в истории Индии обратился к широким народным массам. Особое внимание он уделял вовлечению всех слоев индийского общества в борьбу за национальное освобождение Индии. Свою работу среди низов Ганди начинал не с чистого листа. Он во многом продолжил то, что было сделано его предшественниками–реформаторами индусского общества. Но он поднял эту работу на качественно иной – массовый уровень, обратившись к огромному слою традиционно угнетенных и обездоленных людей. В основе представлений М.К. Ганди о демократии лежало его служение и самопожертвование, что предусматривало использование морального давления. Себя он считал «прирожденным демократом». «Я заявляю это, – говорил Ганди, – если только полное отождествление с беднейшими мира сего, желание жить не лучше их и сознательное стремление приблизиться в меру своих способностей к этому уровню дают человеку право сделать такое заявление»[304].
Вопреки традиции, Ганди призывал отказаться от многих устоявшихся социальных норм, освященных религией. Например, он придавал особое значение физическому труду всех членов общества. В традиционной индусской общине соблюдалось строжайшее деление на тех, кто занят умственным трудом, и тех, чьим уделом был физический труд. Статус касты был обратно пропорционален степени ее участия в физическом труде. В этой связи характерно обращение Ганди к ручному прядению и его стремление убедить всех без исключения конгрессистов заниматься прядением. Местом для очередного эксперимента Ганди «в поисках истины» как социального реформатора стал ашрам (обитель) на берегу реки Сабармати, недалеко от Ахмадабада, в штате Гуджарат, а затем и ашрам в Вардхе в Центральных провинциях (ныне Мадхъя-Прадеш), которые были настоящей школой воспитания молодежи и перевоспитания людей старшего поколения в духе равенства и скромности. В них жили, помимо соратников Ганди по политической борьбе, пожертвовавшая своей карьерой известная пианистка Куршед Наороджи – внучка Дадабаи Наороджи, юная Виджая Лакшми – сестра Джавахарлала Неру, Раджкумари Амрит Каур – принцесса из старинного рода Капуртхала в Раджастхане, впоследствии – министр в первом правительстве Дж. Неру, врач Сушила Наяр, посвятившая себя уходу за Ганди, а позже министр здравоохранения независимой Индии, и многие другие высокообразованные женщины и мужчины, отказавшиеся от богатства и роскоши ради возрождения Индии[305].
К 1920 г. Ганди сумел привлечь на свою сторону внушительную группу лояльных и надежных деятелей. Среди них были высоко авторитетные конгрессисты-ветераны, которые под его влиянием отказались от своих профессиональных занятий, чтобы полностью посвятить себя национально-освободительной борьбе. Это были весьма преуспевающие профессионалы, главным образом в области юриспруденции, такие как Читта Ранджан Дас из Бенгалии, Мотилал Неру (и тогда еще молодой Джавахарлал Неру) из Соединенных провинций, Лала Ладжпат Рай из Панджаба, братья Виталбхаи и Валлабхаи Патели из Гуджарата, бихарский лидер Раджендра Прасад, тамильский конгрессист Чакраварти Раджагопалачари и другие[306].
Политическая деятельность Ганди была впрямую связана с его усилиями по реформированию индуизма и нравственных норм общества в пользу его демократизации и избавления от социальной дискриминации неприкасаемых. Решимость двигаться в этом направлении во многом определялась его собственным опытом борьбы против расовой дискриминации, который он приобрел за годы работы в Южной Африке. Ко времени прихода Ганди в активную политику социальная почва для реформирования индусского общества была в значительной мере подготовлена. Требовался новый мощный импульс, чтобы придать движению за равноправие неприкасаемых необратимый характер. Уже с начала 1920-х годов Ганди шаг за шагом готовил себя и своих последователей к тому, чтобы внедрить в общество понимание необходимости изменить отношение к париям. Его тактика в этом сложнейшем социальном вопросе характеризовалась последовательностью, настойчивостью и терпением. Не зря сам Ганди говорил, что для него «продвижение на один шаг вполне достаточно». Его практика малых дел затрагивала фундаментальные основы жизни индийского общества. Наверное, самым большим испытанием для реформатора, тем более социального, является его личное участие в предлагаемых им реформах. Ганди был именно таким лидером. Сам он говорил: «Действие – вот в чем моя сила. Неважно, что я говорю, а важно, что я делаю».
Понимая, что разрыв между «чистыми» индусами и неприкасаемыми может стать фатальным для индусского общества, Ганди начал с того, что попытался преодолеть этот разрыв у себя в Сабармати. Для этого он поселил там несколько семей неприкасаемых, которые выполняли все виды работ. В общей столовой ашрама «любой индус, посещающий ашрам, должен принимать пищу из рук неприкасаемых», – говорил Ганди, – общаться с ними на основе полного равенства[307]. Нужно было сильно верить в правоту своего дела, чтобы наперекор религиозной традиции, обычаям, вопреки протестам со стороны семьи и друзей открыто выступать в защиту изгоев общества и подкреплять свои слова делами – общаться с ними, жить в их кварталах, приглашать к себе в дом, самому выполнять работу, которую традиция прочно закрепила за неприкасаемыми. Он делал то, что, казалось, было далеко от высокой политики и вроде бы не имело отношения к задаче освобождения Индии. Но политика для него всегда имела социальный и нравственный аспекты. Для Ганди политическая независимость означала прежде всего равенство всех классов и вероисповеданий, освобождение от рабства самых униженных из деревенских жителей, которых он называл «солью индийской земли»[308]. Он четко сформулировал задачу Конгресса: «Нельзя достичь свараджа, не ликвидировав греха неприкасаемости и не добившись индусско-мусульманского единства».
В отличие от многих своих предшественников на индийской политической сцене, Ганди повернулся лицом к простым людям, к женщинам и изгоям общества, в первую очередь к индусским низшим кастам – неприкасаемым. Эта проблема имела нравственно-духовный и политический аспекты. Первый заключался прежде всего в необходимости отменить традиционный запрет на посещение неприкасаемыми индусских храмов, без чего они не могли рассматриваться как часть индусской общины. Второй состоял в предоставлении им определенных гражданских и политических прав. Для этого требовалось добиться уступок в пользу неприкасаемых со стороны «чистых» индусов и их организаций. Речь шла об отказе от социальной дискриминации. Сопротивление большинства в Конгрессе, а самое главное – в обществе, угрожало расколом в индусской общине.
В резолюции Конгресса о несотрудничестве с английской администрацией, принятой в 1920 г., заключительный ее параграф, предложенный Ганди, рассматривал ликвидацию неприкасаемости как неотъемлемую часть национально-освободительного движения. «Индусы – делегаты этой сессии Конгресса, – говорилось в резолюции, – обращаются к индусским авторитетам разрешить все существующие споры между брахманами и небрахманами и предпринять особые усилия, чтобы избавить индуизм от позора неприкасаемости. Сессия Конгресса настоятельно просит религиозных деятелей оказать помощь в реформировании индуизма в его отношении к угнетенным классам». В своем еженедельнике «Young India» (23 февраля 1921 г.) одним из условий свараджа Ганди назвал избавление индуизма от проклятия неприкасаемости. Неприкасаемость, – писал он, – это губительный яд, разъедающий индусское общество изнутри[309].
Но Ганди пошел еще дальше. В 1921 г. в текст клятвы, которую должен был произнести каждый член Национального добровольного корпуса (одной из общественных организаций Конгресса), для индусов был включен пункт о неприкасаемости. Как индус, говорилось в клятве, я верю в справедливость и необходимость устранения зла неприкасаемости и по мере сил буду стремиться к установлению личных контактов с угнетенными классами и оказывать им содействие. А через год Ганди писал: «Мы должны предпринять геркулесовы усилия по вопросу о неприкасаемости. Мы не имеем оснований заявлять, что сделали что-то в реформировании индуизма до тех пор, пока этого не подтвердят сами неприкасаемые»[310].
