Утром, направляясь к самолету, я встретил незнакомого человека.

— Здравствуйте, я — врач. Что у вас случилось?

— Ничего. А что?

— Зимовщики сообщили мне, что кто-то из вас забо­лел.

Сообразив, в чем дело, я рассказал врачу о вчерашнем приключении.

— Ох, уж эти мне старожилы! — воскликнул он. — Вода в озере вполне хорошая, но содержит небольшой процент серы, поэтому ее надо кипятить. Когда местные жители длительное время пьют сырую озерную воду, у них начинают болеть животы. Словом, ясно, что моя помощь вам не нужна. Всего доброго!

В середине дня мы вылетели на юго-восток, и через несколько часов самолет приземлился в Сеймчане на реке Колыме.

Оттуда мы выслали в Иркутск донесение о проделанной работе. Конечно, проще было бы воспользоваться для этого радиосвязью, но штурман Константинов, когда-то изучавший азбуку Морзе, признался, что забыл это дело.

И все же, не имея связи и совершая посадки в глухих таежных местах, мы знали, что не пропадем: в лесах можно было укрыться от холодов, найти пищу, наконец, встретить людей. Здесь же, на шестом континенте, в пятистах километрах от берега, в случае вынужденной посадки экипаж, не имея связи, был бы обречен на гибель, если бы другой самолет не выручил его из беды в течение нескольких дней.

С того времени, как проходил этот интересный перелет, прошло уже больше двадцати лет. За эти годы выросла наша техника, а вместе с ней и летные кадры; советские полярные летчики вписали много славных страниц в историю освоения Северного морского пути, проложили новые трассы в Заполярье, научились совершать посадки на дрейфующих льдах. А теперь мы прокладываем новые воздушные трассы в небе Антарктиды и пока это делаем успеш­но.

Последнее время погода нас не балует. Ненастные штормовые дни следуют один за другим. И как только стихает пурга и улучшается видимость, мы спешим на аэродром посмотреть, что натворил там ветер.

А ветры здесь особенные. Они пронизывают насквозь полярное обмундирование, а мелкий колючий снег проникает через одежду, набивается в рот и нос, не дает ды­шать. Особенно много хлопот он доставляет механикам, которым нужно всегда держать машины в готовности к полетам. Обычно ветер забивал плотным снегом всякое свободное пространство под капотами моторов, в плоскостях и хвостовом оперении, проникал внутрь моторов. Пурга иной раз и недолго продолжается, но всегда наделает столько, что потом приходится работать всему отря­ду. Механикам, да и всем остальным членам авиационного отряда приходилось откапывать самолеты из-под снега, их заметало иногда по самые крылья. А сколько труда и времени уходило на то, чтобы подогреть моторы и масло в баках! И вся эта работа шла на воздухе при сковывающем движения морозе. Печек, которыми располагал наш отряд, конечно, не хватало. Помню, как однажды я пришел на аэродром посмотреть, как идет подготовка самолета Н-470 к полету на Пионерскую. Несколько дней был ураганный ветер, и снег занес наши машины.

— Н-470 будет готов к полету не раньше, чем через семь часов, — сказал бортмеханик Зайцев. — Снег забил все и вся, а у меня не хватает печек.

— Почему не хватает? Неужели для одного самолета мало двенадцати печек? Поставь все, и машина будет готова не через семь часов, а через два. Якубов уже подготовил грузы для станции, а мы, видите ли, еще не готовы. Поторопитесь, я сообщил на Пионерскую, чтобы приготовились к приему грузов.

— Иван Иванович, у нас не двенадцать печек, а всего только три. Мы уже неделю, как ищем остальные девять, но что-то пока не находим.

— Как ищете? А вы разве не знаете, куда были сгружены ящики авиационного отряда?

— Знать-то знаем, но сейчас все занесло. Уйму снега перекопали, но без толку. Ума не приложу, куда они дева­лись.

Пришлось всем отрядом пойти на розыски печек. Наш приборист, он же исполняющий обязанности начальника складов авиационного имущества, Владимир Михайлович Ганюшкин, нашел ведомости на принятые с судов грузы и подтвердил, что ящики, которые мы ищем, были сгружены с «Лены» на берег Антарктиды.

— Ну, что будем делать? — спросил я ребят.

Они уныло молчали. Действительно, если мы не разыщем эти печи подогрева, нам придется очень плохо.

— Эврика! — вдруг воскликнул авиатехник Романов. — Я хорошо помню, что эти печки лежали в твиндеке четвертого трюма «Лены». Значит, они здесь, в Мирном!

Все рассмеялись.

— Подумаешь, открытие сделал. Мы и без тебя знаем, что они в Мирном, — пробасил Зайцев. — Вот если бы ты сказал, что они лежат, ну, положим, у летного домика, тогда — другое дело.

— Но я же не кончил, дайте мне договорить, — обиженно проговорил Романов. — Я предлагаю собрать все фотографии, которые имеются у наших полярников, и, может быть, по ним мы сможем определить, где лежат ящики.

— Смотри, какой следопыт нашелся! Что ж ты думаешь, эти ящики специально для нас фотографировали? Милые летчики, вот фотография, смотрите на нее и копайте, авось, найдете, что ищете!

— Романов дело говорит, — вмешался я в разговор. — Теплых складов мало, грузы лежат в основном на воздухе, и дальновидные товарищи, зная, что зимой все занесет снегом, сфотографировали складские площадки. Кстати, это не мешало бы сделать в свое время и нам. Словом, давайте попробуем поискать наши печки этим способом.

И вот члены авиационного отряда стали копаться в фо­тографиях. Вначале они боялись, что эту затею поднимут на смех, но большинство работников экспедиции отнеслись к ней вполне серьезно. Действительно, многие складские площадки были сфотографированы, и по номерам на ящиках можно было легко определить, что в них находится.

К сожалению, фотографии нам ничего не дали. Тогда пошла охота за непроявленными пленками. Некоторые фотолюбители старались не встречаться с Зайцевым, но попадались к другим работникам отряда и отделаться от них уже не могли.

Как-то старший научный сотрудник Глебовский зашел в фотолабораторию и небрежно бросил на стол одну непроявленную кассету. Как раз в это время Зайцев проявлял пленки, которые ему принесли ребята.

— Алексей, попробуйте, проявите мою кассету. Если мне не изменяет память, здесь должны быть кадры, которые вас интересуют. Впрочем, может быть, это и не те снимки, потому что две другие кассеты я засветил и пленку выбросил.— Спасибо и за это. Проявим — посмотрим. Вечером я зашел в лабораторию. Алексей сидел совсем

сонный, но не хотел уходить, пока не проявит все пленки.

— Не мучайся, Алексей, иди спать, утро вечера мудре­нее.

— Вот проявлю последние две пленки и пойду, — зевая, проговорил Зайцев. Я пожелал ему успеха и пошел домой.

Уже засыпая, я услышал, как хлопнула крышка верхнего входного люка, затем скрипнула дверь в боллерной. Не было сомнения, что это пришел Алексей Ильич Зайцев. Последнее время он, перед тем как идти спать, всегда заходил в боллерную и оставался там некоторое время. Очевидно, ему хотелось побыть одному со своими мыслями.

Я позвал его, но он, не заходя в мою комнату, пробурчал:

— Опять безрезультатно, Иван Иванович!

— Ложись спать, завтра, может быть, что-нибудь при­думаем.

Зайцев не ответил мне. Через несколько минут дверь в боллерной скрипнула, затем хлопнула крышка входного люка.

«Вот непоседа, — подумал я. — Опять ушел проявлять свои пленки. Когда же он, наконец, ляжет спать?»

Не помню уж, сколько еще прошло времени. Раздался телефонный звонок: дежурный радист передал мне текст телеграммы от родных. Я поблагодарил его и предался приятным мыслям. Там, на Большой Земле, сейчас лето. Я вспомнил теплые дни в Опалихе, сосновый бор, зеленый ковер буйных трав, ромашки... Мои мечты были нарушены сильным ударом крышки верхнего люка; затем что-то с грохотом съехало по короткой лестнице на пол и, судя по звуку, ударилось о бочку с водой. Я вскочил и выбежал в соседнюю комнату. Прямо передо мной стоял сияющий Зайцев, в руке он держал проявленную мокрую пленку.— Вот они, наши печки, Иван Иванович! — торжествующе закричал он.