— Сядь, дочь моя золотая, сядь сюда и расскажи мне свою историю.

Девушка порывисто села на диван и начала рассказывать:

— Долгая повесть жизни моей, но я кратко расскажу ее. Мои родители умер ли, и все свое имение оставили мне. Это большое имение: земля, лес, дома, и магазины, и деньги. Но на что мне все это, когда я так горбата, как никто на свете! Более похожа на верблюда, чем на человеческое существо.

Тут девушка всхлипнула, но сдержала слезы и продолжила:

— Зная, как я горбата и уродлива, я было уже примирилась со своей горькой судьбой и решила никогда не выходить замуж, даже если бы и нашелся кто-то, кто предложил мне это. Но нашелся один человек-изверг, который скрестил свой путь с моим. Он работал в торговле у моего отца, а отец прогнал его из-за пьянства. Начал он говорить мне ласковые слова, как будто какой-то красавице. О, какое у тебя ангельское лицо! Как дивны твои голубые очи, как два Божиих неба! Как нежны твои руки, как весенние тюльпаны! Как густа твоя русая коса! И подобные этому глупые ласки без конца, и так день за днем.

Старый монах внимательно посмотрел в лицо девушки и согласился с тем, что ее неверный жених нисколько не преувеличивал, говоря о красоте ее лица. Но страшный горб портил все и был похож на сучковатое дерево, из которого, как из кривой рамы, сияло ее лицо.

— Знала я, что это только ласковые слова, но они льстили мне. Всем же хочется ласки, и людям точно так же, как и лошадям, и псам. А особенно мне, отвергнутой, уродливой сиротине. И когда он посватался за меня, я согласилась. От того времени, в течение трех месяцев, я давала ему деньги, когда он просил и когда не просил. Внезапно он изчез из Сараево. Потом я услышала, что он женился где-то в Австрии на какой-то разведенной. Пусть это не будет ему на счастье… Вторым был один студент-медик из Бока Которска, которого я содержала до того времени, пока он не стал врачом.

Я проводила лето в Приморье и часто приезжала домой к его родителям возле Херцега Нового. Им я также много помогала: дом поправила, долги отдала, скотину купила и сделала много подарков. Когда он закончил учебу, решили мы обвенчаться в одном знаменитом сербском монастыре Савина. В назначенный день я пришла в церковь вместе с няней, старой прислужницей нашей, которая жила в нашем доме еще до моего рождения и заменила мне мою покойную мать. Но, увы, мы-то пришли, а он не пришел! Священник распросил людей и узнал, что в прошлую ночь он отъехал неизвестно куда, а родителям велел в церковь не приходить. «Такого еще в этом монастыре не случалось!», — воскликнул духовник, закрыл лицо руками и в великом смущении удалился от нас. А я три дня проплакала на плече моей милой няни, покуда не выплакала и последней слезы из моего сердца. (Когда Павле Сарайлия читал эту повесть о бокешевском враче, доктор Сумрак закрыл голову руками и громко всхлипнул, но присутствующие приписали это его жалостливому сердцу).

— Вы торопитесь, отче? — спросила девушка.

— Нет, нет. Я внимательно слушаю, — ответил отец Каллистрат. — До Литургии у нас еще целых два часа.

— Спасибо вам, сейчас я закончу. После этих двух печальных случаев я стала ненавидеть всех мужчин как обманщиков и лицемеров. И я дала няне слово, что больше не помыслю о браке, даже если совершится чудо и царский сын посватается за меня. Но, к несчастью, случилось еще одно искушение, я поверила и третьему. Сосед, хозяйский сын, с которым я вместе росла и ходила в церковную школу, начал за мною ухаживать. Я его решительно отвергла вначале. Знала его хорошо. Все Сараево его знало. Он больше любил дружить с турками, чем с сербами. Ибрагим, сын хаджи (мусульманский священник) из мечети Бега (большая мечеть в Сараево), был его наилучшим другом в пьянстве и в карточных играх. Эти двое были побратимы, да еще и зареклись, что один у другого будет главным сватом на свадьбе. Когда случался какой-нибудь скандал в Сараево, всем было ясно, что здесь замешаны Буле и Ибрагим. Их соединяли трактиры и разгул, а не крест и не полумесяц. Я его, отче, решительно отвергла. Знала, что он мошенник и картежник. Он и сам говорил, что мог бы за ночь проиграть все Сараево и две деревни впридачу. Чувствовала я, что он меня не любит, но сама сильно влюбилась в него. Ночи он проводил за картами. Попросил он, чтобы я переписала на него один магазин. Я сразу это сделала. Он продал магазин и откупился от тюрьмы. Я была так одурманена, что все имение отдала бы ему, если бы он потребовал. А он и не стеснялся просить всякий день. Наконец-то я поняла, что он обманщик. А сегодня, смотрите, он венчается с другой. Но я даю вам слово, что живым он не снимет венец с головы. Убью его в церкви, чтобы все Сараево содрогнулось, и все соблазнительницы устрашились. Да и чтобы… чтобы этот ваш Бог образумился и не омрачал этот мир, творя мошенников и жуликов.

— Дочь моя, — воскликнул Каллистрат, — ты богохульствуешь. Чем виноват Бог?

— Я больше не верю в существование доброго Бога. Существует только некий злой Бог, который помогает попиранию добра и процветанию зла. Когда-то я всем сердцем верила в доброго Бога и молилась, и пела в церковном хоре. Но человеческая неправда отвратила меня и от Церкви, и от Бога. Потому сегодня я хочу призвать к ответу этого Бога правды, и совершить праведную месть, и в вашей церкви пролить нечистую кровь этого обманщика. Я хочу отомстить и за себя, горбатую Юлию, и за всех горбатых девушек, чье горе усугубляют бессовестные люди.

— Умолкни и не богохульствуй более! — воскликнул духовник. — Существует добрый Бог правды, в которого ты истинно веровала, как и твои родители, доколе не попала в сатанинские сети. Существует Бог, но существует и сатана, противник Божий. Бог дал людям свободу, что бы следовать либо за Ним, либо за Его противником. Благой, праведный Бог не виновен в том, что твои женихи впряглись в сатанинский ярем, ни в том, что ты легкомысленно водила с ними дружбу и влюблялась в них. Ты же покайся за богохульные речи, которые произносила в святой день, передо мною, старым слугой Божиим.

— Не покаюсь и не откажусь. Сегодня я хочу быть богом над жизнью этого злодея и — моей. Простите меня, отче, за беспокойство.

Она поклонилась и вышла.

Каллистрат быстро написал записку и послал молодым, что не сможет их сегодня венчать. Юлия об этом ничего не знала.

Когда клепала (доска, по которой бьют колотушкой — Прим. пер.) христианских церквей пробили вечерню (при турках нельзя было открыто звонить в колокола), а хаджи с минаретов прокричали актам (Призыв к вечерней молитве — Прим. пер.), старец Каллистрат поспешил в старую сербскую церковь. Распутный город Сараево шел тогда играть и веселиться. И так будет продолжаться для отцов до полуночи, а для сыновей — до зари.

Для отца Каллистрата все это значило не более, чем стрекотание сверчков или уханье совы в ночи, — все эти городские игры и веселье. Он не одобрял и не осуждал такой жизни. «Существует два жизненных пути, — говорил он, — один путь мирской, а другой — монашеский. Те, которые идут мирским путем, не давали обетов в том, что они пойдут этим путем до смерти, а монахи дали обет идти предписанным монашеским путем до смерти. Потому мирские люди, когда испытывают разочарования на этом скользком пути, могут покаяться и выйти на лучшую дорогу, ведущую в жизнь вечную. Монахи же не могут испытывать разочарований или менять свой путь. Они могут только падать и вставать, снова падать и опять подниматься на этом пути». Так он думал, так и говорил.