Кому-то понадобилось очень срочно убрать Сашку из столицы. И проделали это блестяще. Есть дело, есть тело — разбирайся. «Убивать инквизитора края за сливание информации, что и так давно всем известна? Не верю! Хотя в совпадения не верю тоже». Они, те, кто задумывали интригу, должны были понимать, что он узнает правду через какие-то двадцать часов. Через сутки, максимум. От столицы до Ежиков тринадцать с половиной часов дороги. Допустим, ни один из попутчиков не в курсе ночных ужасов, или Сашка не рискнет их расспрашивать. Но попасть в город, поднять бумаги, пошариться по сети или просто побеседовать с местными жителями… Разумно рассудили, что дознаватель не покинет пост самовольно, даже если толку от его пребывания в Ежиках ноль: Дом с подобными не церемонится. У бабы Степы есть три дня, чтобы что-то проделать с Настей, пока он не вернется. Почему-то Сашка не сомневался, что главная ведьма стоит во главе интриги, даже если ее участие и выглядит косвенным. Почерк угадывал, что ли? А может, подсознание, наконец, смогло проследить и оценить мелкие обмолвки, недоговорки, намеки… вдалеке, на свежую голову. И даже сказанное прямым текстом — что хотелось отодвинуть и забыть.

Июнь, июль, август.

— Ба Степа, мы решили пожениться.

Она медленно повернулась от трельяжа, перед которым закалывала шпильками косу, короной обернутую вокруг головы. Полное лицо оставалось непроницаемым. Только щеки чуть побелели.

— Ты… спал с ней?

— Нет.

— Ты не мог бы погодить с этим… ради меня?..

— Ба… если тебе не нравится, мы переедем на старую квартиру родителей. Я уже начал ремонт…

Она поерзала ну пуфике, сложила руки под шалью:

— Перестань подпирать косяк. Садись. Нам надо поговорить серьезно.

Сашка оседлал стул, сложив руки на спинку и упершись в них острым подбородком.

— Ты помнишь, кем ты работаешь?

Он пожал острыми плечами:

— А разве это важно? Ты сама защищала Настю.

— От распоясавшихся подростков — это одно, а тут совсем другое. Она человек больной и потенциально крайне опасный. Я выговорила для Насти свободу при условии, что она не покинет этого дома и не будет иметь детей. Подумай: какая жизнь ожидает тебя с нею?

Парень стиснул скрипнувшее дерево.

— А при чем тут дети?

Баба Степа постучала себя по лбу согнутым пальцем:

— Если ребенок будет тусклым… по статистике, большинство мужчин отказывается от детей-инвалидов сразу по их рождении. Ладно! — она взметнула руками с зажатой шалью. — Ты не такой. Но тогда с твоим ребенком очень возможно то, что было между Настей и этими придурками. Если не хуже. Он не сможет посещать ясли, садик, школу, он всегда будет чувствовать себя изгоем. И тебе все равно придется отправить его в спецучреждение.

Ведьма вздохнула.

— А если он все же родится нормальным — лишенная ведовства мать с ним просто не справится. Да и с вынашиванием, и с родами могут быть проблемы. Это первое, — она взглядом пригвоздила ерзнувшего Сашку к месту.

— Второе. Вопрос с подобной свадьбой будет решаться на самом высоком уровне. И если — я подчеркиваю: если вы все же получите добро, то вам придется буквально каждый миг быть начеку, чтобы детей не получилось. Прости меня за цинизм, мой дорогой внук, — старуха изящным жестом поправила волосы, — но мой жизненный опыт намного превосходит твой. Как и умение мыслить логически. В порыве страсти нечасто думают о предохранении, а коли думают — это губит страсть. Такое положение вызывает необходимость стерилизовать одного из партнеров, чтобы неприятных для вас и для общества последствий не было.

— Что? — сипло переспросил он.

— Ты хочешь для себя или для Насти этого? Или раскаяться потом, через много лет, когда гормоны для логики не так убийственны?

Сашка разогнулся медленно, как под тяжелым грузом:

— Я уйду с ней. В ее мир.

Баба Степа рассмеялась. Почти девичьим движением разгладила шаль на плече:

— Хорош!.. Ну, хорош! Отречься от себя, от своих способностей. Прозябать в какой-нибудь конторе, даже представить не могу, ну, скажем, по гибернации ежиков. И… как ты собираешься бросаться в омут, если девочка не помнит, где этот мир находится? Сканирование памяти в данном случае невозможно. Ибо погубит слухачей.

— А расспросить во сне?

— Думаешь, назовет координаты?

— Я ее не брошу!

— Я и не предлагаю бросать. Вдруг способности все же вернутся. Просто подожди. Хотя бы до сентября. Слово?

Внук кивнул.

Он чувствовал себя предателем.

Сашка убегал от клокочущих в нем ярости и боли и очнулся лишь за речкой, когда старый валун перед ним растекся стеклянистой жижей. Парень курткой прибил затлевшую траву. Домой он в тот день не вернулся. Поехал на квартиру родителей, где пахло свежей побелкой и клеем, улегся на живот на раскатанные по паркету обои перед стареньким ноутом и набрал в поисковике «тусклые».

Полезной информации даже с его допуском оказалось немного. Не считать же за таковую сплетни, слухи и треп в чатах и публичных дневниках, с десяток смутных пророчеств и таких же смутных опровержений и несколько явно заказных статей с тенденциозным подбором фактов и сопроводительных материалов.

Дознаватель нашел еще несколько картин по теме, пару роликов и совсем не плохой исторический роман.

История тусклых уходила в глубину времен и тесно переплеталась с историей инквизиции. Если где-то рождался лишенный магии ребенок — с ним обходились просто: сжигали в избе вместе с родителями, а то и вместе со всей деревенькой. Или слободой — если дело происходило в городе.

Многие бросались в бега; ходили неподтвержденные легенды о существовании целых поселений тусклых у границы, в непроходимых чащах и болотах. Если сведения подтверждались — туда высылался карательный отряд. Удалось ли кому-то из тусклых спрятаться достаточно надежно или отбиться, осталось неизвестным. Информация о таких поселках на настоящий день отсутствовала либо была надежно закрыта.

Лет триста тому общественное мнение развернулось в сторону милосердия. Тусклых перестали истреблять без разбору, неумение колдовать признали болезнью, начали действовать благотворительные общества по оказанию помощи таковым и создаваться дома призрения. В них часто работали матери тусклых детей. Сашка наткнулся на ссылку о любопытном эксперименте, в котором был задействован целый ковен. Глава его выдвинула любопытную посылку: «Тусклый — не сосуд, который надо наполнить, а факел, который надо зажечь». Понимая под этим вовсе не то, что понимали инквизиторы в свое время. Ведьме удалось то ли убедить своих товарок, то ли она употребила власть, и ковен в полном составе попытался пробудить способности к магии в одном тусклом ребенке. Результат был ужасен. Ребенок магических способностей не обрел, зато вся верхушка ковена, все тринадцать ведьм их утратили. Последовало массовое самоубийство и бунт горожан, во время которого приют сожгли вместе с воспитанниками и персоналом. И впредь подобные эксперименты были запрещены на государственном уровне. А если и случались на свой страх и риск одиночные инциденты — то заканчивались обычно столь же печально.

Общество разделилось на два лагеря. Одни требовали решительных действий против опасности, вторые ратовали за милосердие. Были и третьи, которые методично, иногда рискуя собственной жизнью, изучали проблему. Но по недостаточности материала и неэтичности проведения экспериментов на людях до сих пор прояснили немногое. Отсутствие способностей к волшебству окончательно признали болезнью, генетическим дефектом. Но на чем он был завязан и как возникал, определить не удалось. Феномен не был наследственным, не опирался на природные либо техногенные факторы, не уменьшался, но и не рос в размере. Количество тусклых всегда было стабильно более или менее и составляло примерно пол процента от общего количества населения.

Генная хирургия развивалась, но риск применения ее на человеке считался до сих пор неоправданно великим. Так что Реабилитационные центры для тусклых в столице и областных центрах были скорее комфортабельно оформленной тюрьмой. С другой стороны, содержащиеся там тусклые были защищены от неконтролируемой агрессии волшебников и среди себе подобных не чувствовали себя изгоями. Сеть утешала, что исследования феномена активно ведутся и возможность исцеления не за горами.