У него ослабли ноги, и он обнял фонарный столб, приник лбом к его ледяному уюту, потом поднял голову, едва нашёл в светло-туманном небе еле заметные звёзды, плача и ядовито смеясь над собой от беспомощности.

Убеждённость

Российская интеллигенция от века утверждала, что свобода и культура жизнеспособны и неразделимы – но это не либеральная форма придуманной морали в расшитом декадентском камзоле и не та власть своеволия, которая отдаёт человека в нечистые руки антиморали, делающая человека несвободным. А та власть, которая требует исполнения естественного долга каждого перед всеми и всеми перед каждым. Это и есть вся суть долга перед жизнью – наивысшая целесообразность в устройстве справедливого общества.

Свобода немыслима без осознания этических обязательств. Нельзя быть освобождённым и от ближнего своего и от природы. Свобода вместе с культурой не инстинкт, не страсть, не ощущение «субъективного образца объективного мира», а разумная убеждённость в общности природы и людей, способная обновить и объединить мир.

«Феномен смелости»

– Мой героизм, прямо говоря, дружище мармеладовый, просто сдерживание дрожи в коленках, а ты, милый кореш, вообразил во мне мушкетёра без страха и упрёка или дурака из лаптевки. Не совсем в цель попал. Я, брат, хотел утвердиться в глазах солдат и вылезал из кожи, чтобы доказать и себе и всем, что я феномен смелости... героизма... Понимаешь, что такое феномен? Нет? Ну, не важно! Слово такое от отца слыхал. А на самом деле малость коленочки-то мандражировали, когда я к прицелу орудия сел... Как и у других наводчиков, наверняка, когда «тигры» на тебя в лоб прут...

– Коленочки у тебя не очень заметны. Самоходку и два «тигра» ты без коленочек подбил. Как артист был спокоен, только сигарету жевал, да чёрт тебе проглотить её не помог. А глаза были как фары!

– Храни господь. Может, и чёрт помог! Я был всё-таки сын врага народа. И обязан, должен был выжить, чтобы доказать, что отец не враг! Помню, когда из училища выписывали в часть, были замечательные вопросы в анкете: был ли в оппозиции, состоял ли в других партиях, где и на каком кладбище похоронены родители? Вот как было, милёнок! И всю войну доказывать буду, пока отца помню. А если что со мной, ты знай: был такой в батарее – «феномен смелости». Запомнил?

Сохранённые судьбой

Мы были молоды, здоровы, хорошо отшлифованные войной, когда казалось – всё фронтовое закончилось навсегда, но вместе с этим нас ещё не отпускала из железных лап, даже веселила четырёхлетняя опасность и незабытая верность сотоварищества.

Всем нам мнилось: мы стали хозяевами жизни, «царица атак и полей» – пехота и «боги войны» – артиллеристы, сжигавшие прямой наводкой немецкие танки на долгом пути от Сталинграда до Зееловских высот. Мы, сохранённые милостивой судьбой, отделавшиеся ранениями, которые в двадцать лет не помешали нам верить в счастливое везение, обещавшее всю жизнь впереди.

Мы, вернувшиеся в Москву из побеждённой Германии, знакомились на улицах, в многочисленных послевоенных пивных и забегаловках, на танцплощадках, где нас встречали ласковые взгляды юных любительниц модного тогда танго, пропадали на Тишинке, знаменитом в годы войны рынке, переполненном инвалидами и демобилизованными солдатами со всех фронтов, торгующими нехитрыми трофеями разных государств и разных вкусов, покупающими водку, спирт, офицерский табак в пачках, батоны белого и чёрного хлеба, с удальским азартом играющими в «железку» под фронтовые песни лихого, с нагловатыми глазами сержанта, изламывающего меха аккордеона на распахнутой груди.

Мы вернулись в прекрасное время сорок пятого и сорок шестого, время неповторимое, переломное в нашей солдатской судьбе. И началась огромная жизнь с новыми препятствиями, везением и несчастиями, почти равными для нас, познавших сполна и неудачи отступлений, и радость побед.

С тех дней прожита целая вечность, пережито много судеб, дорогих и печальных, добрых знакомств и разочарований, главное же было узнавание недостижимого совершенства искусства, которому до сей поры я учусь и неразделимо предан. Моя биография неразделима с биографией данного мне судьбой времени, а это написанные книги.

Моя правда – это мой талант, неоплаченный долг, подарок Русской земли и родного мне народа. Колыбель моих романов – Урал, Москва, любимое Замоскворечье, Отечественная война. Должно быть, школа войны явила меня как писателя, и всю жизнь со мной была неотделимая мысль, что моё Отечество – неизведанная страна русского духа. Не один я думаю так. Секрет творчества приоткрывается в поиске общей истины, а именно, общей справедливости и общечеловеческой морали в столкновении с причёсанной в модном салоне неправдивой правдой. Литературе противопоказана разгорячённая тщеславность фанатов вычислить квадратуру круга.

Значение очищенного от уличных наслоений слова в том, что мысль-слово прививает добропорядочность нравственных привычек, объединяя людей в противоборстве с политиканским лицедейством и коварством, изготовленных свергнуть евангелические правила и накопленный историей опыт.

Общеизвестно: художественная словесность и философия – это мир и человек, значит, вопросы о Боге и жизни, о смерти и бессмертии, о границах разума и безумия, наконец, о смысле существования.

Да, литература и философия – сёстры одной крови. Цель моей жизни – быть преданным им.

Теги: Юрий Бондарев , Мгновения

Л.С. Клейн.  Гармонии эпох: Антропология музыки. - СПб.: ЕВРАЗИЯ, 2013. – 224 с. – 2000 экз.

Примечательно, что эта небольшая по формату книга написана известным и уважаемым специалистом по археологии и культурной антропологии, который всю жизнь искренне любит музыку, но "официально" не имеет к ней никакого отношения. Тем не менее Лев Клейн поставил перед собой сложнейшую задачу – просветить неакадемическим языком такого же, как он, любителя, ввести его в тайны музыкального мира, чтобы научить не просто слушать, но и слышать её, всякий раз постигать её таинство, не будучи жрецом.

Это лаконичный учебник по восприятию музыки. Древнейший из видов искусства, она, конечно же, имеет историю своего развития, но почему именно такими путями, что влияло, кто решал «текущие вопросы» и зачинал направления?.. Довольно скрупулёзный анализ провёл автор, попутно демонстрируя заведомую глубочайшую осведомлённость о предмете своего исследования. А книга действительно исследовательская, и здесь не обошлось без наработанного автором опыта в его основной профессии. Читатель окунается и в природу музыки, и в механизмы, её создавшие и каждый раз создающие (поскольку музыка живёт только в момент своего звучания), и прослеживает ход музыкальной мысли в многоликом контексте мировой культуры. Эти экскурсы во времени увлекательны, как любое путешествие, но здесь – особая атмосфера, здесь течёт могучая река Музыка с притоками, заливами, водопадами[?]

Зерно же самой книги – изменение гармонии на протяжении истории человечества. Автор доказывает, что перемены в социальной психологии напрямую воздействовали на смены гармонических систем. Всё музыкальное движение зависело не столько от таланта, биографических коллизий, настроения того или иного композитора, сколько от психологического состояния всего общества в разные исторические эпохи. В свою очередь, каждая эпоха несла новую гармонию, отодвигая прошлую, но когда ей на смену приходила следующая эпоха с более новым искусством и непривычной для слуха музыкой, то снова возникала тема ретроградства и революционности…

В результате регулярных повторов этой темы автору удаётся сопоставить разорванные во временном пространстве эпохи по схожести звучания, продиктованного приоритетами в психологической сфере. Например, органум VIII–X вв. находит отклик в современном хард-роке, а возрожденческий контрапункт XIV–XVI вв. звучит в джазе, барочный «свободный склад» свойствен не только музыке Вивальди и Баха, но и бит-ансамблям... Даже если эти сопоставления на первый взгляд могут показаться надуманными, то по прочтении книги с её доказательной базой уже не хочется спорить.