Солнце скрывалось примерно посередине слова GIng. На самом-то деле оно, конечно, в это время в центре нашей планетной системы (ярко-белое на черной вселенской подложке) вращалось вокруг своей оси в 150 миллионах километров от меня, стоящего на балконе, оно восходило в это же время для миллиардов людей с другой стороны Земли, оно горело, чтобы когда-нибудь сгореть до конца, и — воодушевлю его на мгновенье — Солнцу даже в кошмарномбреду вряд ли могло показаться, что по моей воле оно будет всего лишь исчезать за латинскими буквами, немного левее желтого портового крана с черной надписью KALMAR, исчезать, частично скраденное белесым дымом из трубы безвестной котельной, исчезать, напоследок мазнув киноварью некоторые удачно застывшие относительно заката поверхностикораблей и явив пресловутую дорожку на воде взору русскоязычного парня по фамилии Zobern, временно проживающего в одном из домов квартала Maashavenoostzijde.

Вскоре совсем стемнело, и пришел Арий, принес упаковку голландского пива «Alfa», и я аккуратно похмелился. Потом Арий отправился спать, сказав, что он встал в одиннадцать утра и весь день с больной головой делал свой бизнес.

Я сидел в зале, читал книги, слушал музыку и понемногу пил пиво. Около пяти утра я вставил в проигрыватель аудиодиск с записью оперы Прокофьева «Огненный Ангел», лег на диван и уснул. Мне привиделась странная полупрозрачная стена, за которой жалобно ныли силуэты двух гитар — причем ныли сами по себе, никто к ним не прикасался, гитары висели в воздухе. Я стал думать, как это получается, и решил, что за стеной, возможно, дует сильный порывистый ветер, который колеблет ослабленные струны, а гитары незримо закреплены, поэтому их не уносит. Как только я сделал это предположение, жалобное нытье переросло в истерический вой, и оказалось, что я стою в темноте на железнодорожном пути, а ко мне быстро приближаются три ярких фары локомотива. Это было не страшно, даже забавно, и в тот момент, когда поезд соприкоснулся с очередным образом автора, я вдруг вспомнил (наяву же, перед сном, никак не мог этого сделать), что голландского режиссера, снявшего фильм «Стрелочник», зовут ЙосСтеллинг. Смутный лик Йоса сменился чередой видений, похожих на маленькие литературно-кинематографические открытия, связанные между собой, как сообщающиеся сосуды, и подконец сна я стал думать даже яснее и образней, нежели в бодрствующем состоянии.

Проснулся я часа через три, когда уже рассвело. Было тихо, «Огненный Ангел» к этому времени кончился. Я прошептал короткую утреннюю молитву, встал с дивана и, перешагивая через разбросанные на полу книги, вышел на балкон — посмотреть, изменился ли соборнейший из текстов. Но ни одного корабля у пирса не оказалось. Пока я спал, некая могучая сила стерла с этого края зеленоватого листа Маасского затона все буквы, цифры и другие символы.

1 «На крыльях пророков» — название эссе Яна Волкерса о Библии. (Здесь и далее примеч. автора.)

2StilJericho — так мореплавательно (слово «штиль» заимствовано из голландского) и одновременно сухопутно (через Иерихонскую долину течет Иордан, но река эта столь узка, что среднестатистическая гоголевская птица, летящая над ней перпендикулярно течению на высоте ста метров, может видеть свое отражение на воде не дольше полутора секунд) пишется по-голландски «Тихий Иерихон».

3«В обезьянке» (голл.). Изначальное название кафе в этом доме XVI века можно, наверное, отыскать в амстердамских архивах, а нынешнее связано с тем, что одно время моря­ки получали там выпивку в обмен на обезьян, привозимых ими из голландских колоний.

4Но я точно знаю, где заканчивается монастырское пиво, а где начинается стекло кружки.

5Читать соборный текст до конца — правило хорошего тона. Так и шампанское, совместимое со спелым и свежим ананасом, должно быть не российское, не молдавское, не венгерское, а однозначно — французское. А не дочитать — это все равно что недостоять службу в храме, так же некультурно.

6Скорее всего, вдумчивый читатель сейчас сравнивает описание прочитанного мной во время серфинга по амстердамским барам ненаписанного и лучшего текста Яна Волкерса и список кораблей, и я должен пояснить: это несравнимые вещи, так как первого произведения никогда не существовало, а второе — однажды все-таки сплылось.

7В симпатичное редкое слово «марежь» русская поэтесса Анна Русс недавно вдохнула жизнь, назвав так свою книгу стихов.

Капустина Вероника Леонидовна родилась в Таллине, окончила факультет иностранных языков ЛГПИ им. Герцена. Поэт, прозаик, переводчик. В “Новом мире” (2007, № 9) был опубликован ее рассказ “Живите долго”. Автор трех лирических сборников. Живет в Ораниенбауме.

*     *

 *

Мы меньше того, что известно о нас

из сплетен, обмолвок и фото.

Включая на кухне под чайником газ,

имея лицо идиота,

как всякий, кто мелочь искал в кошельке,

чихал, улыбался под душем,

ты — вот он, ты весь как синица в руке,

как беглая рыба на суше.

За то, что вот это, такое лицо —

тем более странно и чудно,

и в памяти держат, в конце-то концов,

и любят тебя беспробудно.

*     *

 *

— Хорошо ли я выгляжу?

— Да очень нехорошо!

Затянуло тебя. Унынье. Тупик. Воронка.

И такое уже творится с твоей душой,

Что тебе не доверишь не то что детей — котенка.

— Да, ты прав, ты прав, и не говори!

Но я, собственно, ведь про шапочку, не про душу.

Идет ли мне этот шлем а-ля Ромен Гари?

Не слишком ли длинные, как ты думаешь, уши?

— Твой Ромен Гари вернул Творцу свой билет.

Твой ребенок читает Григория Чхартишвили —

О самоубийстве. Возьми вон тот берет.

Респектабельный, сдержанный, в строгом стиле…

И еще, послушай…

— Не надо, не говори!

— Нет, послушай все же…

— Берет какой-то угрюмый.

— Нет, я все же скажу: твой летчик Ромен Гари

Не витал в облаках в нашем возрасте, не парил.

Одевался в Лондоне. Строгие шил костюмы.

— В нашем или в твоем? Беретик невыносим.

А вот в шлеме меня не возьмет ни одна простуда.

Сколько я налетала бы в нем часов и зим!

Посмотри, он же прочный, и стбоит… Пойдем отсюда.

*     *

 *

Думаю много нежного и смешного.

Станет неловко — просто глаза закрою.

Просто закрою глаза и думаю снова.

Надо позволить жужжать золотому рою.

Надо позволить мыслям связать нам руки,

Склеить нам губы, всякой лишить опоры.

И от доски до доски, от тоски до скуки

Снова читать протоколы последней ссоры:

Как оно все расстроилось, развалилось,

Как получилось жестоко и некрасиво,

Как мы не знаем друг друга — скажи на милость!

Ведь до сих пор не знаем — скажи спасибо!

Кто нас увидит — ведь я же глаза закрыла.

Кто нас пойдет искать в эту темень злую!

Можно смотреть и смотреть сериал разрыва,

Часто сбиваясь на хронику поцелуя.

*     *

 *

Дорогой кто угодно, за Ваше письмо

От 9 ноября — большое спасибо.