4. Диалектическое взаимодействие процессов дифференциации и интеграции проявляется в суггестивной лингвистике достаточно четко. С одной стороны, это достаточно специализированная даже для языковедения предметная область, вместе с тем потребность в синтезе знания постоянно находит выражение в тенденции к интеграции с науками психологическими, медицинскими, социологическими, философскими, математическими и пр. Можно сказать, что суггестивная лингвистика сформирована, прежде всего, по предметному признаку (изучение суггестивных закономерностей языка) и по проблемной ориентации (оптимизация профессиональной коммуникации, охрана психического здоровья общества и каждой личности и пр.). Поэтому мы можем говорить о суггестивной лингвистике как междисциплинарной, комплексной, пограничной, прикладной, теоретической и эмпирической.
5. Важно и то, что суггестивная лингвистика может выполнять интегрирующие функции по отношению к другим отраслям науки наряду с математикой, логикой, кибернетикой и др., вооружающих науку системой единых методов.
6. Противопоставление эмпирического и теоретического уровней исследования и организации знания в суггестивной лингвистике также снимается. Элементы эмпирического знания — факты, полу чаемые с помощью анализа универсальных суггестивных текстов, наблюдений и экспериментов и констатирующие качественные и количественные характеристики суггестивных явлений языка, устойчивая повторяемость и связи между эмпирическими характеристиками, выражающаяся в виде универсальных суггестивных закономерностей способствуют развитию теории — обнаружению метода вербальной мифологизации, который привел и к качественному изменению эмпирического уровня (получение языкового материала о суггестии при помощи метода ВМЛ, использующего неизвестный до сего дня, особый, лингвистический, вид транса).
Таким образом, мечта о будущей науке, которую представители марксистско-ленинской идеологии (в нашей терминологии марксистско-ленинского мифа) видели «в преодолении жестких границ между ее отдельными отраслями, в дальнейшем обогащении содержания науки методологическими элементами, в сближении науки с другими формами духовного освоения мира» и связывали с построением светлого коммунистического общества — эта «наука будущего, гармонически соединяющая познавательные, эстетические, нравственные и мировоззренческие элементы, которая будет соответствовать всеобщему универсальному характеру труда, ...непосредственной целью которого является всестороннее развитие человека».
Если «Лингвистика измененных состояний сознания» изучает процессы распада языка и предлагает создание «языков» различных уровней деградации, то суггестивная лингвистика в большей степени ориентирована на синтез языка, созидание. Противоположность подходов, впрочем, вовсе не означает, что исследования в одной области не могут быть использованы в другой. Напротив, исследование языка с точки зрения волюнтативной (суггестивной) коммуникации и наблюдение людей в экстремальных ситуациях или в условиях фармакологического воздействия приводит к общей точке отсчета — человеку, личности.
На наш взгляд, недостатком подхода к человеку с точки зрения только измененных состояний сознания является то, что разрушая, пласт за пластом, культурные наслоения, мы, в конечном итоге, теряем целостную личность, ее миф. Действительно, можно рассчитывать на законы МС, можно управлять толпой и без особых ухищрений, как показывает история на примере мифов В. И. Ленина, А. Гитлера, И. В. Сталина, однако отдельные личности при такого рода воздействии превращаются в «винтиков». Экологично ли это? Можно ли объявлять закономерности, полученные на основании изучения языка истощенных или загруженных наркотиками людей панацеей для всего общества?
По выражению Г. К. Честертона «могучее дерево мифологии раскинуло ветви над всем миром. Как пестрые птицы, расселись на них драгоценные идолы Азии и грубые фетиши Африки, короли и принцессы лесных сказок, лары латинян, полускрытые оливками и виноградом, и веселые, властные боги греков. Все это мифы; а тот, кто не любит мифов, не любит людей. Но тот, кто особенно любит мифы, понимает, что они никогда не были религией, если мы называем религией христианство или даже ислам. Они утоляют некую часть нужд, которые утоляет религия». К таким нуждам Честертон относит:
1) стремление упорядочить свое веселье (и «мифы дают календарь»);
2) «потребность выплакать кому-нибудь свои печали и воззвать к кому-то в трудный час, когда рождается твой ребенок или гибнет твой город»;
3) потребность в жертве («Люди чувствуют и мудро, и верно: нельзя пользоваться всем, надо положить хоть что-нибудь на другую чашу весов, чтобы уравновесить нашу утлую гордыню или заплатить дань природе»);
4) потребность в поклонении и молитве («Пусть идол суров и уродлив — молящийся добр и прекрасен. Человек ощутил, что, склоняясь, он свободнее, более того, он выше. Безверие —рабство, и вынести его нелегко. Если человек не может молиться, он задыхается; если он не может встать на колени, он в оковах».
Все эти потребности так или иначе удовлетворяют суггестивные тексты: от древних мантр и молитв до текстов психотерапевтического воздействия. И поскольку «мифологическое воображение движется как бы кругами, оно что-то ищет или хочет куда-то вернуться», суггестивные механизмы языка также развиваются как бы по спирали: вбирают в себя новые закономерности, но, по возможности, не утрачивают старых. На фонологическом уровне, например, это проявляется в обращении к наиболее древним звукам в момент особо жесткого кодирования личности; на морфологическом — в преобладании глаголов в случае открытой суггестии и т. д. Вместе с тем, анализ суггестивных текстов позволяет определить некоторые критерии (границы) применения того или иного суггестивного средства (приема) (ср.: соотношение количества высоких и низких звуков; повтор как прием и персеверация как ошибка; «анаграммы» как способ кодирования и эхолалия как отражение патологии) — иными словами, возможно определить критерии отличия «суггестии» от «квазисуггестии».
Можно ли вообще научить суггестивной лингвистике? Что это — теория абстрактная, философия, набор прикладных техник? И первое, и второе, и третье. Сложность передачи знаний в том, что одни (медики) полностью полагаются на интуицию и отрицают начисто пробелы в гуманитарном образовании, а другие (филологи) состоят в «заговоре против непосвященных» и не могут перевести суть своих изысканий на общедоступный язык. Вот и находятся все в своих монастырях со своими уставами, и каждый наполняет термин «суггестивная лингвистика» собственным содержанием.
Задача состоит в том, чтобы взглянуть на жизнь через призму языка (как это сделал врач В. И. Даль), удивиться ее многообразию, изменить себя, а потом — других. Возможно ли это?
Гадать было бы бессмысленно, и тогда состоялся эксперимент. С 26 сентября по 2 октября 1994 г. в городе Смоленске проходил некоммерческий семинар по психотерапии и медицинской психологии «Конфликты психотерапевта. Конфликты психотерапии», на котором мне довелось вести группу «Язык и миф психотерапевта». Материалы этого семинара и легли в основу второй части книги: «Кто войдет в „дом колдуньи“?»
Целью эксперимента было проверить основные теоретические положения суггестивной лингвистики: дать достаточное количество языковых и мировоззренческих «толчков», чтобы изменить язык личности и саму личность. Работа шла не только в группе, экспериментальной площадкой оказался весь семинар, каждое событие, которое там происходило. Потом были другие группы — в Челябинске, Красноярске, Перми... Появился новый метод—вербальная мифологизация личности, уникальные тексты личных мифов.
Человек во главе угла: Человек-текст. Он — личность, он хочет, чтоб его принимали как хорошего человека, независимо от поступков. Ребенок и взрослый, герой и преступник. Недаром в качестве основного рабочего определения мифа в методе ВМЛ мы выбрали формулировку А. Ф. Лосева: «Миф есть в словах данная чудесная личностная история». Слово, Чудо, Личность. Триада, позволяющая подойти не к нижним слоям подсознания, а к самым высшим — самосознанию личности, самоуважению, любви к самому себе и людям, которые тебя окружают.