Я громко застонал. Получилось естественно, потому что я и вправду попробовал опереться на сломанную ногу.
Шагов не слыхать, тишина.
Потом голос Исаева:
— Жив гад, говорил же: добью…
— Да что ты?! Пошли скорей! На кой он тебе дался? — тараторил Медэт. — Он же без сознания стонет, иначе б давно хоть в воздух выстрелил.
— Как это — выстрелил?.. — удивился Исаев. — Нету при нем пушки.
— А вот и есть, точно знаю.
— Значит, под тенниской, в босоножке…[18] — И остервенело срываясь на крик: — Что ж ты раньше молчал, проститутка, японский бог?!. Он же в любую минуту очухается, начнет палить…
Шаги торопливо приближались.
— …А мне самому пушка кстати… мне теперь все одно нельзя попадаться…
В яму посыпался песок. Исаев «съехал» в дальний конец траншеи, за ее изгибом, и я мог об этом только догадываться. Если б со мной действительно был верный «Макаров»… «Плюнь на инструкцию, — говорил Рат. — Мы всегда на службе — и по дороге домой, и по дороге из дома, и просто на прогулке…».
Ну нет, дать себя зарезать, как барана, я могу в бессознательном состоянии, но я не валяюсь без памяти, как тебе кажется, я жду…
В правой руке у меня был зажат гладкий, вытянутый пирожным-трубочкой камешек — самый мощный утяжелитель кулака, какой мне удалось нашарить. В левой — горсть песка.
Исаев передвигался медленно, но не потому, что принимал в расчет возможность сопротивления своей жертвы, он был уверен в моей беспомощности, просто боялся оступиться: траншея глубокая и узкая, лучи заходящего солнца скользили поверху, а на дне ее было довольно темно.
«Хорошо, что идет один, с двумя мне не справиться», — думал я, считая томительные секунды. В это время я уже был спокоен, я всегда волнуюсь до и после события. Моим преимуществом была внезапность, и я был готов ее использовать.
Однако раньше меня внезапность нападения использовал мой энергичный помощник. Мастерски это у него получается. Тень мелькнула вверху по стенке траншеи, что-то сочно шмякнуло, как будто бревно ударом молота вогнали в мокрую глину, и совсем близко от меня, за поворотом, возник и тут же оборвался хрип.
Я не сразу понял, что это означало для Исаева.
И опять посыпался песок, и по проторенной дорожке в траншею съехал тот, кто назвал себя Медэтом.
И впрямь в этой чертовой яме кроется загадочный магнит, притягивающий человеческие тела.
Прикусив губу, чтобы не закричать от боли, я, опираясь на стенку и волоча за собой сломанную ногу, распухшую до совершенно немыслимых размеров, продвинулся из ниши в основной коридор.
Мэдет на корточках сидел над Исаевым и лихорадочно шарил по карманам.
И этот не принимал меня в расчет. Я не знаю, собирался ли он потом расправиться со мной или как можно скорее смыться с билетом. И никогда, наверное, не узнаю. Он-то, конечно, будет твердить и дальше, что убил соучастника не из-за билета и не из боязни попасться с Исаевым, а для того, чтобы спасти меня и тем хоть частично искупить свою вину. Пусть твердит. Я-то знаю, что это ложь. Другое дело: попытался бы он убить и меня?..
В откинутой наотмашь руке Исаева блестело лезвие ножа, рядом валялся скальный обломок величиной с лошадиную голову.
Уже не таясь, я шагнул вперед, вытянув кулак с зажатым камешком, и больше от боли, чем для устрашения, буквально заорал:
— Встать! Лицом к стене! Руки на затылок!
В тот момент я был действительно страшен. А может быть, мне хочется так думать, что в ссадинах и кровоподтеках, на сломанной ноге и с колокольным звоном в ушах, с нелепо выставленным камешком, я все-таки был страшен для бандита, которому стоило лишь поднять нож, чтобы по меньшей мере уравнять шансы. Но он этого не сделал, а беспрекословно выполнил все мои команды. Скорее всего он не сомневался в наличии у меня оружия; ему казалось, что на него наведен ствол пистолета.
И правильно казалось. Говорят же: раз в жизни стреляет и палка. Может быть, для меня это и был тот самый единственный раз…
Не могу сказать точно, сколько сотен секунд мы простояли в таком положении. Мое сознание было сконцентрировано на единственной мысли: продержаться…
И я держался, пока не услышал шум автомобильного мотора, пока в ответ на мой призыв по траншее не заметался свет милицейских фонариков, пока мой бывший «ведомый» не перешел под более надежную охрану.
В госпитале объяснили мой вторичный обморок не только новым болевым шоком, но и сотрясением мозга, которое я все-таки получил при падении. К счастью для меня, оно оказалось легким. Во всяком случае, курить втихомолку мне пришлось недолго.
Очень удачно, что койка напротив все это время оставалась аккуратно застеленной: мог ведь попасться некурящий, и тогда снисхождение дежурных медсестер оказалось бы напрасным. Теперь страхи позади. С завтрашнего дня мне разрешено встать. А пока я с комфортом устроился поперек кровати, откинувшись к прохладной стене; левая нога упирается в пол, создавая утерянное было ощущение физической самостоятельности, а правая, в гипсе до колена, горизонтально вытянута на подставленном стуле. В этой позе я с удовольствием прочитал сегодня добротный детектив. Добротный в том смысле, что все концы в нем сходились, не вызывая разочаровывающего удивления: с чего бы это вдруг? Я люблю такие детективы, несмотря на раннее и безошибочное отгадывание их тайн и хитро замаскированных ловушек для читателя, расставленных по ходу повествования. Быстрое определение преступника едва ли объясняется моим профессиональным опытом. Мне даже кажется: опыт здесь, наоборот, помеха. Просто у меня детская память. Едва начинаю новый детектив, как она услужливо подсовывает прецедент, ключ-отгадку. Он срабатывает безотказно, ведь детектив — это прежде всего сюжетная схема, а таких схем насчитывается всего-навсего тридцать две. Собственно, в схематизме детектива и заключается для меня его развлекательная прелесть. Обезличенная смерть не имеет запаха крови и разложения, убийство выполняет служебную роль: труп воспринимается как исходная математическая абстракция для построения теоремы, которую интересно доказать. Кого-то режут в купе, а для тебя это символическая жертва, на кого-то смотрят свинцовым взглядом, а тебе этот взгляд до «фени», кого-то сталкивают на камни с трехметровой высоты, а тебе не больно. Поэтому детектив никогда не вызывает у меня ассоциаций с моей повседневной работой в уголовном розыске. Однако история, из-за которой я нежданно-негаданно очутился здесь, — исключение. Я случайно узнал об убийстве, совершенном за полсотни километров от Каспийска, и человек, зарезанный в поезде, был для меня, как для читателя, трагической абстракцией. Лишь затем, когда в своем попутчике я почувствовал угрозу для окружающих, все приобрело для меня обычный служебный характер. Смешно; одиннадцать дней тому назад я переживал, что приеду домой на час позже и… не приехал вовсе. Впрочем, здесь, раз уж попал сюда, я наслаждаюсь бездельем. Играю в шахматы с дежурными врачами, стал заядлым радиолюбителем, в буквальном, а не техническом смысле. Меня ежедневно кто-нибудь навещает. Побывал и Аббас с ребятами; поинтересовались моим самочувствием, поговорили о том, о сем, вижу, мнутся, расспрашивать стесняются: как все это получилось и с самого начала, с убийством, и потом, когда ловили одного, а надо было двух. Кое-что я сам узнал от Рата, а тот от Мустафы, а Мустафа — на совещании в транспортном отделе, да и то это была, так сказать, схематическая канва происшедшего, потому что подробности станут известны только следователю и суду. Поэтому, отвечая на вопросы Аббаса и ребят, я дал некоторую волю собственной фантазии, исходя из характеров преступников, и, конечно, лишь в отношении деталей, которые и суду-то не всегда удается выяснить.
…В одном купе со счастливым обладателем выигрышного билета оказался Ханчиев — молодой респектабельный мужчина, он же опытный мошенник. Тоже махачкалинец, Ханчиев от третьих лиц узнал о цели предстоящей поездки своего земляка и долго выслеживал его. Поначалу для мошенника все складывалось удачно, вплоть до того, что успел до отправления поезда поменяться местами с женщиной и очутился в непосредственной близости от намеченной жертвы. Однако несмотря на некоторую неосторожность обладателя билета (о выигрыше знал даже проводник), мошеннические приемы не сработали, и вот тут вмещался Случай.
