— А ты обратил внимание, в каком доме находится эта квартира?

— В пятиэтажном, а что?

— В одном из трех, указанных Шахиновым на чертеже.

— Миром правит случай, а…

— Тобой желудок, — с удовольствием закончил я.

Рабочий день начинается с селектора. Еще недавно в радиусе его действия находились только райотделы Баку, а теперь и мы приобщились. Правда, качество связи пока неважное, иногда динамик выдает что-то нечленораздельное, напоминающее бурчание водопроводного крана. В таких случаях Шахинов пожимает плечами и шутит: «Опять действовать по собственной инициативе».

Но сегодня все в порядке, и потому селектор — это здорово. По ходу совещания мы узнали, что за истекшие сутки спокойствие столицы республики не было нарушено тяжкими преступлениями, что в Наримановском районе разоблачена шайка расхитителей, что без происшествий протекала работа метрополитена, что дружинники вагоноремонтного завода задержали хулиганов, безобразничавших во Дворце культуры, что с помощью вертолета на Апшероне поймана группа морских браконьеров.

Мне становится чуточку жаль, что работаю здесь, а не в Баку. Ежедневно тащусь из родного города за тридевять земель. А получилось все так из-за Рата. Мы знакомы еще по юрфаку. Тогда, как и другие второкурсники, я с завистью смотрел на дипломников. Мы были массой, они — индивидуальностями. Они появлялись на факультете с большими портфелями, только начинавшими входить в моду, на равных болтали и шутили с преподавателями, косились на наших девочек и не замечали нас. Мы бы с Кунгаровым так и не познакомились, если бы меня вдруг не решили исключить из университета.

Я был горячим сторонником свободного посещения лекций и пытался доказать его преимущества собственным примером. Деканат не одобрил моей инициативы. За меня вступилось факультетское бюро комсомола, и решающую роль в этом сыграл Рат. Он заявил, что я хорошо учусь, а все остальное — от молодости. То ли довод показался убедительным, то ли потому, что Рату симпатизировал даже декан, дело кончилось выговором. Рат поздравил меня и посоветовал взрослеть как можно дольше. Потом мы встречались по службе, подружились, и, когда его выдвинули сюда, я потащился следом.

Пришлось привыкать жить в одном, а работать в другом городе. Привык и даже полюбил Каспийск (есть в нем что-то юношеское, задорное), но иногда, вот как сейчас, мысленно изменяю ему, правда, все реже и реже.

…Очередь дошла до нас, голос из динамика спросил:

— Что с кражами?

Шахинов придвинул микрофон:

— Вчера задержан с поличным Ризаев, рецидивист без определенного местожительства, по-видимому, гастролер. Признался в совершении шести краж. Продолжаем оперативно-следственные мероприятия.

Совещание закончено, в опустевшем кабинете остаемся Рат, я и Ариф Асад-заде — следователь.

— Вчера сработала техника, — говорит Шахинов, — теперь предстоит поработать нам. Выявить соучастников и вернуть украденное. Думаю, что обе задачи взаимосвязаны. Есть одна деталь… — Он запнулся, словно раздумывая, стоит ли говорить, потом махнул рукой. — Ладно, смейтесь… Носовой платок. Откуда он такой у Ризаева?

Чистенький, свежеотутюженный, вспомнил я. Действительно, откуда?

— Я обязательно спрошу его об этом, — сказал Асад-заде.

— Заодно не забудь спросить, где он украденные вещи держит. — Рат откровенно фыркнул.

Ариф покраснел и наверняка ответил бы резкостью, но вмешался Шахинов — удивительно обострено чувство такта у этого человека.

— Спросить, конечно, надо, вопрос в протоколе может потом пригодиться. Покажите платок на всякий случай и потерпевшим, хотя мы понимаем, что Ризаев воровал не носовые платки. И вообще, — Шахинов улыбнулся, — я ведь об этом платке к слову вспомнил, какой уж теперь из меня криминалист. У медиков есть такая притча: у одного главврача больницы поинтересовались специальностью, и он, перечислив с десяток самых разных, добавил: был еще терапевтом, теперь так, любитель…

Сейчас смеялись уже все, и я подумал, что в отношениях между людьми не существует мелочей; как важно вот так, без нажима поддержать общее равновесие, не позволить чьему-либо преимуществу в опыте ли, в должностном ли положении, в сообразительности вылиться в обиду, ущемить чужое самолюбие. Наука не обижать, пожалуй, самая доступная и одновременно самая сложная для всех нас. Где обучался этой науке Шахинов? В райкоме ли, где работал когда-то, или в бытность следователем? Скорее всего везде, потому что понимал, как она важна. И наверное, без нее никакие дипломы и должности не дают права называться интеллигентным человеком.

От Шахинова мы пошли не в комнату следователей (кроме Асад-заде, там сидят еще двое — с помещением у нас туго), а к Рату. Следователю надо обстоятельно допросить Ризаева, а нам кое-что уточнить. Вчера мы были слишком возбуждены и выяснили немногое.

Хорошо работается нашему брату в детективных кинофильмах. Нажал кнопку, буркнул: привести арестованного, приготовил папиросы, графин с водой, включил магнитофон. Теперь гуляй себе из угла в угол и задавай вопросы, конечно, для проформы, потому что все-то ты про этого типа уже знаешь. За конан-дойлевским героем потянулась вереница бледных копий, способных со всеми подробностями рассказать обалдевшему преступнику, чем он занимался с той самой минуты, как его мамаша осчастливила человечество. Под напором такой осведомленности обвиняемый теряется, пьет воду, выкуривает предложенную тобой папиросу, потом называет сообщников, местонахождение похищенного и сообщает, каким образом туда удобнее всего доехать.

Ризаев же прежде всего поинтересовался, когда его Отправят в тюрьму. Для таких, как он, это естественно; хочется поскорее избавиться от бытовых неудобств и попасть в привычную обстановку колонии.

— Сверх дозволенного законом ни одного часа здесь не останешься, — сказал Рат, — а если хочешь сразу от нас избавиться, выкладывай все начистоту.

Асад-заде, старательно заполнял первую страничку протокола, а мы принялись беседовать с Ризаевым, пытаясь узнать судьбу украденных вещей, а также «выйти» на соучастника.

Сигареты наши Ризаев курил с удовольствием, а вот словоохотливостью не отличался. Да, кражи совершал. Нет, показать дома не может. Они все друг на друга похожи, забыл. Брал, конечно, вещи поценнее. И поменьше, чтоб в портфель уместились. Перечислить отказался: «Разве все упомнишь?» Асад-заде напоминал по заявлениям потерпевших. Обвиняемый не возражал: «Им лучше знать».

На вопрос о судьбе украденного ответил:

— Разным людям на улице продал. А деньги были при мне, сами же отобрали.

— Опишите внешность покупателей, — предлагает Асад-заде.

С точки зрения нашей — оперативников, вопрос совершенно никчемный, но следователь обязан его задать и записать ответ, как бы смехотворно он ни выглядел. Не фиксировать даже заведомо ложных показаний вроде описания внешности несуществующих покупателей следователь не имеет права. Это было бы нарушением процессуальных прав обвиняемого.

Рату надоело слушать басни, и он перебил Ризаева:

— У кого ночевал?

Тот, как видно, ждал этого вопроса и, не моргнув, ответил:

— У знакомой девушки.

— Что за девушка? — подхватывает Асад-заде.

— Нормальная девушка, две руки, две ноги…

Мы улыбаемся, но Ариф работает лишь около года. Он срывается на крик:

— Брось кривляться! Где она живет, я спрашиваю?!

— Не хочу я ее впутывать, гражданин следователь, — вежливо отвечает Ризаев и прочувствованно добавляет: — Очень уж она красивая….

«Кричи не кричи, а хозяин положения я. Вы не знаете обо мне ничего, потому что поймали меня случайно. Что хочу — говорю, что хочу — утаиваю, что хочу — перевру, все от меня самого зависит», — не надо быть психологом, чтобы прочитать все это на его физиономии. Но в том-то и штука, что психология эта, как говорил еще Порфирий Петрович у Достоевского, всегда «о двух концах». Можно промолчать, можно переврать, но что утаил, что переврал, отчего растерялся — реакция нормального человека, которую не «подошьешь» к делу, все это уже работает на нас. Мы задавали вопросы и прислушивались к ответам, как в детской игре «Отыщи под музыку».