\\476//

Но принять это, одобрить и точным исследованием доказать, возможно ли это или невозможно, не может никто, кроме того, кто посредством долгого опыта и чистоты сердца, под руководством слова Божия, проникнет до самых оснований[113] плоти и духа. Об этом блаженный апостол говорит: слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные (Евр 4, 12). И таким образом, став как бы между их пределами, как наблюдатель и судья, правильным исследованием определит, что человеческому состоянию необходимо, что неизбежно должно быть присвоено или что приключилось от порочной привычки и беспечности юности. И касательно действия и природы их (духа и плоти) не полагается на ложные людские мнения, а на верных весах своего опыта и с точным испытанием взвешивая чистоту, не обольщается заблуждением тех, которые, оскверняясь по своей небрежности истечением более частым, нежели побуждает природа, извиняют себя естественным состоянием; а между тем известно, что они больше делают насилие природе, вынуждают у нее истечение, которого она сама собою не производит, свою невоздержанность относят к потребности плоти, даже к Творцу ее, собственную вину слагая на немощь природы. О таких в Притчах хорошо говорится: глупость человека извращает путь его, а сердце его негодует на Господа (Притч 19, 3). Если же кто не хочет верить этому рассуждению нашему, то прошу вступать в спор с нами по предвзятому мнению не раньше, чем исполнив правила

\\477// этого учения. И когда будет исполнять их хоть немногие месяцы с той воздержанностью, какая заповедуется, то сказанное нами совершенно может подтвердить, как истинное суждение. Но тот напрасно будет спорить о цели какого–либо искусства или науки, кто сначала с особенным усердием и рачительностью не исполнит всего того, что принадлежит к совершенству их. Например, если бы я утверждал, что можно произвести из пшеницы подобие меда, или из семян редьки и льна приятное масло; если бы кто, не зная этого, стал говорить, что это противно природе вещей, и меня осмеял, как лжеца; если я представлю ему бесчисленных свидетелей, показывающих, что они это видели и вкушали; кроме того, если бы я объяснил способ и порядок, как эти вещества превращаются в масло или в мед, а он, упорно оставаясь в глупом предубеждении, стал бы отвергать возможность произвести из этих семян какую–нибудь сладость или масло, то не больше ли должно быть порицаемо неразумное упрямство его, нежели осмеиваема истинность моих слов, которая подтверждается важностью многих и верных свидетелей, ясными доводами и, что еще важнее, достоверностью опыта. И потому кто постоянным усилием сердца достигнет того состояния, что уже после совершенного освобождения духа от раздражения этой страсти плоть его во время сна будет выгонять избыток переполнившейся влаги, тот верно поймет состояние и способ природы. Таким образом, когда, пробудившись, найдет, что плоть его после долгого времени, без его ведома и сознания, осквернилась (истечением), тогда он извиняется естественной необходимостью, без сомнения, достигнув того состояния, чтобы он обретался таким и ночью (т. е. во время сна), каким днем (в бодрствующем состоянии), таким на постели, каким на молитве, таким один, каким среди людей. Находясь в уединении, он никогда не должен видеть себя таким (нагим), каким стыдно предстать перед людьми, нужно, чтобы и всевидящее око (Божие) не усматривало в нем чего–либо такого, что он желал бы скрыть от взоров человеческих.

\\478// Таким образом, когда он начнет постоянно наслаждаться приятным светом чистоты, то может говорить с пророком: может быть, тьма сокроет меня, и свет вокруг меня сделается ночью; но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет (Пс 138, 11, 12). Наконец, какой приобрел такое состояние, которое кажется выше природы человеческой, это показывает тот же пророк, говоря: Ты устроил внутренности мои (Пс 138, 13), т. е. я заслужил эту чистоту не своим старанием и добродетелью, а потому, что Ты погасил вложенный в мои внутренности жар сладострастия.

Герман. Мы отчасти испытали, что бодрствующие по благодати Божией могут приобрести постоянную чистоту тела; не отвергаем и того, что у бодрствующих, при рассудительности и строгости воздержания, может не случаться возбуждение похоти плоти. А мы желаем знать, может ли она не беспокоить нас и во время сна? Мы не думаем, чтобы это было возможно, по двум причинам, которые хотя без стыда не можем высказать, однако, поскольку этого требует необходимость самого лечения, просим милостиво выслушать, если что, может быть, и не совсем стыдливо будет открыто. (Первая) причина та, что из–за ослабления строгости ума покоем сна он никак не может наблюдать за возбуждением похоти. Вторая та, что скопление урины, когда во время сна непрестанным прибытием влаги переполняется вместимость пузыря, возбуждает увядшие члены, что, однако, по тому же закону случается и у детей или скопцов. От того бывает, что если сладострастное услаждение не уязвит дух согласием, то нечистота членов смирит его стыдом.

\\479//

Херемон. Видно, что вы еще не узнали добродетели истинного целомудрия, когда верите, что ее имеют только бодрствующие при помощи воздержания, и потому думаете, что спящие, из–за ослабления строгости духа, не могут сохранять чистоту. Целомудрие сохраняется не строгостью (воздержанием), как вы думаете, а любовью к нему и удовольствием от собственной чистоты. То называется не целомудрием, а воздержанием, когда еще остается противное ему услаждение. Итак, видите, что тем, которые по благодати Божией приобрели искреннее расположение к целомудрию, прекращение строгости (бдительности) во время сна не вредит, между тем она одна (строгость) не надежна и для бодрствующих, которые не избавляются от возбуждения похоти. Ибо что с трудом подавляется, то дает сражающемуся только временное перемирие, а не постоянный покой после труда; а что побеждено крепкой силою, уложено без всякого подозрения беспокойства, то победителю доставляет постоянную твердость мира. Поэтому, пока чувствуем беспокоящую похоть плоти, должны знать, что мы еще не достигли совершенства целомудрия, но, находясь еще в слабом состоянии воздержания, подвергаемся борьбе, исход в которой всегда бывает сомнителен. А что будто возбуждение похоти плоти неизбежно, как вы предположили, то следует знать, что у них недостает не плотского жара и возбуждения похоти, а только способности изливать детородное семя. Отсюда ясно, что и они, если хотят достигнуть того целомудрия, к которому мы стремимся, не должны оставлять смирения, сокрушения сердца и строгости воздержания, хотя надо думать, что они с меньшим трудом и усилием могут достигнуть целомудрия.

\\480//

Совершенство целомудрия от многотрудных начал воздержания отличается постоянным спокойствием. Ибо совершенство истинного целомудрия составляет то, что оно не только подавляет возбуждение плотской похоти, но и со всем ужасом отвращается, постоянно сохраняет ненарушимую свою чистоту и не может быть ничем иным, как святостью. А это будет тогда, когда плоть, уже перестав воинствовать против духа, будет согласовываться с его желаниями и добродетелью, они начнут соединяться между собою твердым миром и, по изречению Псалмопевца, как братья будут жить заодно (Пс 132, 1), достигнув обещанного Господом блаженства, о котором говорится: если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного (Мф 18, 19). Итак, кто перейдет степень умственного Иакова, т. е. запинателя, тот от борьбы воздержания и от запинания пороков, после ослабления силы чресл, при постоянном управлении сердцем взойдет к заслуге Израиля[114]. Такой порядок и блаженный Давид, по пророчеству Св. Духа, так разделил, говоря сначала: ведом в Иудее Бог, т. е. в душе, которая еще задерживается в исповедании грехов; ибо Иудея значит исповедание; а в Израиле, т. е. в том, кто видит Бога (или, как некоторые толкуют, праведник Божий), не только ведом, но и велико имя Его. Потом, призывая нас к высшему и желая показать и само место, в котором Господь утешается, говорит: и сделалось в мире место Его (Пс 75, 2— 4), т. е. не в смятении сражения и борьбе с пороками, а в мире целомудрия и в постоянном спокойствии сердца.