\\289// сказали, принимает монашество, в самом начале злоупотребляя именем его, без смирения и должного усердия вступает на путь этого звания, тот, будучи однажды поражен этой бедственной заразою, не может уже ни сам умудряться на лучшее, ни принимать вразумление от других. Ибо он, по слову Господа, говорит в сердце своем: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды, хотя к нему всего приличнее приложить то, что следует: не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и беден, и нищ, и слеп, и наг (Апок 3, 17). Таким образом, он становится хуже мирского человека тем, что теряет сознание, как он беден, слеп и наг, как во многом требует исправления, сколь великую имеет нужду в наставлениях и вразумлении со стороны других; почему не принимает никакого увещания, спасительного слова, не понимая всей тяжести имени монаха и общего мнения, вследствие которого, так как все считают его святым и почитают как раба Божия, неизбежно в будущем веке подвергнется строжайшему суду и наказанию. Зачем, впрочем, далее задерживаться на том, что довольно известно нам по опыту? Ибо часто наблюдаем, что во многих из молодых плотских, т. е. из мирских и язычников, разгорается огонь ревности духовной; а чтобы это случалось с теплыми и душевными, почти не видим. Господь через пророка засвидетельствовал такое решительное отвращение к ним, что мужам духовным и учителям повелел перестать учить их и увещевать, чтобы не тратить на них напрасно семени спасительного слова, как на землю негодную, бесплодную, заросшую бесполезным тернием, но, оставив ее, лучше возделывать землю новую, т. е. перенести возделывание учения и проповедь спасительного слова к язычникам и людям мирским. Об этом читаем так: ибо так говорит Господь к мужам Иуды и Иерусалима: распашите себе новые нивы и не сейте между тернами (Иер 4, 3).

\\290//

Наконец, о чем стыдно и говорить, многие, как видим, так отрекаются от мира, что из прежнего образа жизни и прежних нравов не изменяют ничего, кроме мирской одежды и сопребывания. Они заботятся о приобретении денег, хотя прежде и не имели их; или не перестают удерживать при себе, какие имели; или, что плачевнее, желают еще и умножить их, под тем предлогом, будто справедливость требует от них питать и содержать рабов или братьев, — или под тем, чтобы собрать братство, которое предполагают устроить, сделавшись аввами. Но если бы они истинно искали только совершенства, то прежде всего со всем усердием спешили бы, отказавшись не только от денег, но и от всех прежних страстей и всех утешений этой жизни, всецело предать себя власти старцев, не имея уже никакой заботы не только о других, но даже о себе. В противном же случае бывает, что, заботясь о том, чтобы стать выше других, сами не покоряются старшим и не удостаиваются ни принять истинное учение, ни совершить что–либо угодное Богу. Необходимым следствием этого бывает, что слепые, по слову Спасителя, сделавшись вождями слепых, равно и сами впадают в яму (Мф 15, 14). Хотя род такой гордости один, но видов ее два: один — в коем принимают личину строгости и важности, а другой — в коем с необузданной свободою разливаются в смехе и безумном хохоте. Та любит молчать, а эта не хочет стесняться молчанием и нередко не стыдится произносить слова бессмысленные и нелепые, опасаясь показаться ниже других или менее ученой. Одна по самомнению принимает должность клира, другая презирает ее, почитая низкой для себя и не сообразной с прежним своим достоинством или с заслугами предков своих. Какая из них хуже — пусть всякий взвесит сам и определит своим рассуждением. Правда, один и тот же род непослушания — преступить повеление старца для усиления ли работы или по желанию

\\291// праздности. Столь же вредно нарушить правила монастырские в соблюдении сна, сколько и в соблюдении бдения; столь же недопустимо преступить заповедь аввы касательно чтения, сколько презреть ее касательно спанья. Но более гибельны и трудны для врачевания те пороки, которые проявляются под личиною добродетелей и под образом духовных предметов, нежели те, которые совершаются явно для плотского удовольствия. Ибо эти, как явные, открытые недуги, скорее обличаются и врачуются. А те, прикрываясь видом добродетелей, остаются неисцеленными и всех, обольщенных ими, делают опасно и отчаянно больными.

Как объяснить то достойное осмеяния дело, что многие, со всем усердием отрекшись от мира, охотно оставили множество житейских вещей, большие стяжания и сокровища мирские, и вступили в монастыри; но потом здесь так пристрастились к немногим и малозначительным вещам, без которых не могли уже обойтись, что забота о них превышала их прежнюю страсть к богатству мира. Таким, без сомнения, мало пользы принесет то, что оставили большое богатство и имущество, потому что те страсти, для искоренения которых и надлежало оставить их, они перенесли на другие, хотя и маловажные вещи. Не имея возможности питать любостяжание и скупость вещами драгоценными, они удерживают их около вещей маловажных, и таким образом не отсекают страсти, а как бы переносят только на другие вещи. Связывая себя заботою о корзинке, мешочке, книге, рогожке и других подобных вещах, они терзаются такой же страстью, какой и прежде. Хранят же их и оберегают с такой рачительностью, что не стыдятся ради них гневаться на брата и, что еще хуже, заводить споры. Притом, мучаясь еще прежней страстью, они не довольствуются по числу и

\\292// мере общей иметь то, что необходимо монаху для потребности телесной, и в том обнаруживают жадность своего сердца, когда необходимое для употребления стараются иметь обильнее или, превышая меру заботы, берегут с особенною рачительностью, не позволяют другим и дотрагиваться до того, что должно быть в общем употреблении у всех братьев. Как будто вся сила в различии металлов, а не в самой страсти; будто только за большие вещи гневаться грешно, а за маловажные извинительно, и будто не для того мы оставили великие вещи, чтобы удобнее презреть малые. И какое различие в том, терзается ли кто страстью к стяжаниям обширным и величественным или к чему–нибудь маловажному? Тот скорее будет осужден, кто, презрев большее, привязывается к меньшему. Итак, отречение от мира еще не составляет совершенства сердца; потому что, считаясь малоимущим, не отвергает воли богатого.

В числе (обитавших в скитской пустыне) древнейших старцев был муж по имени Серапион[58], особенно отличавшийся даром рассуждения, и собеседование которого весьма полезно изложить на бумаге. Мы просили его, чтобы он что–нибудь сказал о борьбе со страстями, дабы нам яснее знать причины и происхождение их; и он говорил следующее.

Главных страстей восемь: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость.

Пороки эти разделяются на два рода: на естественные, к коим относятся чревоугодие и блуд, и неестественные, как сребролюбие. А способов действия их четыре. Некоторые из них не могут совершаться без содействия тела, например, чревоугодие и блуд; а некоторые совер

\\294//шаются без всякого содействия плоти, например, тщеславие и гордость; некоторые принимают причины возбуждения извне, например, сребролюбие и гнев, а некоторые от внутренних причин происходят, например, уныние и печаль.

Поясним это не только рассуждением, но и свидетельствами Св. Писания. Так как страсти чревоугодия и блуда присутствуют в нас от рождения, то иногда без всякого возбуждения души, по одному влечению плоти, происходят, впрочем, нуждаются в веществе для своего осуществления. Ибо, по словам апостола, каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью; похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть (Иак 1, 14, 15). Первый Адам не мог бы быть обольщен чревоугодием, если бы, имея в готовности снедь, не злоупотребил ею вопреки запрещению. И второй Адам не искушался без обольстительного представления вещества, когда было сказано Ему: если Ты Сын Божий, то скажи, чтобы камни сии сделались хлебами (Мф 4, 3). Также и блуд совершается только посредством тела, как всем известно. И потому эти две страсти, которые исполняются при посредстве плоти, кроме духовного попечения, особенно нуждаются также и в телесном воздержании. Для обуздания этих страстей недостаточно одной тщательности духа (как иногда это бывает относительно гнева или печали и других страстей, которые может подавить тщательность духа, без всякого сокрушения плоти), если не будет присоединено также и телесное укрощение, которое совершается постом, бдением, сокрушением посредством труда; а к этому должно быть прибавлено и отшельничество, потому что как от порочности души и тела они происходят, так и побеждены быть могут не иначе, как трудом обоих. Хотя блаженный апостол вообще все