— Спасибо, — всхлипывает Коля, размазывая кулаком слезы по щекам.

— Лейтенант! — обращается генерал к Волохонскому. — Вы один его привезли?

— Со мной двое куйсантов. Они в машине.

— А зачем тогда Кувякина так перекачали? Подстраховывайтесь, лейтенант, но в меру.

— Нет — нет, Петьй Сейгеевич! Только два кубика!

— Ну, ладно. Что в городе? Тихо?

— Об отсутствии пайтийной вейхушки гойода в найоде ничего не говоят. Я звонил в обком и в гойисполком, секъетайши Бойисова и Лупачева сказали, что начальство уехало по делам и неизвестно, когда вейнется.

— Что еще?

— Задейжанный мной вчея опасный йецидивист и сексуальный маньяк по кличке «Михеич» сегодня в четыйнадцать тъидцать по местному въемени покончил с собой в камейе пъи попытке к бегству.

— Ну и черт с ним, — говорит Плухов. — Это меня мало интересует. Сами-то как? Задница не тревожит?

— Товайищ генейял! Ну почему надо мной все упъявление смеется? Ведь ничего не было! Я его съязу скъютил!

— Ладно, — Плухов потирает ухо. — Верю. Подойдите-ка поближе… Николай! Как дела, оклемался?

— Спасибочки, товарищ генерал, — Коля прикладывает к груди ладонь. — Ожил.

— Хочешь обратно в камеру? Коля в испуге отшатывается.

— Не надо!

— А если не хочешь, говори следующее: Волохонский, пошел в дзу-дзу.

Коля неуверенно хихикает. У Волохонского открывается рот.

— Говори! — командует генерал.

— Волохонский, — просит Коля, — идите, пожалуйста, в дзу-дзу.

Плухов десяток секунд выжидающе смотрит на Волохонского. Тот переступает с ноги на ногу.

— Товайищ генейял. Опять вы шутите. Мне пъявда надо куда-то пойти? Если надо, то я готов, вы знаете.

Плухов, наливая Кувякину второй стакан, смеется. Коля, глядя то на генерала, то на стакан, дребезжащим смешком вторит Плухову. Волохонский криво улыбается. Эныч, не отрываясь от телеэкрана, попивает коктейль.

— Посмеялись, и будет, — генерал прекращает смех. — Лейтенант! Идите-ка разбудите Евсюкова и скажите ему, чтобы ехал в аэропорт ждать прилета Юрия Дмитриевича. Как только тот прибудет — а это может случиться в любой момент — пускай везет его сюда. Сами ужинайте и ложитесь спать. Утром возьмете рацию и поедете в город. Заберете с собой Кувякина. Задание прежнее. Дополнительные указания получите по ходу действия.

— Есть, товайищ генейял, — Волохонский уходит.

— А ты, Николай, располагайся вот здесь, — генерал открывает одну из дверей. Подталкивает Кувякина. — Вон на ту кровать ложись. Раздевайся и под одеяло.

— Товарищ генерал! — обращается к Плухову Коля. — Я же еще с Энычем не поздоровался!.. Эныч! Привет! Как дела?

— Потом. Потом поговоришь, — Плухов закрывает за Колей дверь.

— Здорово, — говорит Эныч. — Нормально.

Генерал, захватив из бара бутылку рома, усаживается в кресло.

— Ну, что нового показывают? Что в мире?

— Ничего, — отвечает Эныч. Продолжает смотреть на экран.

— Так уж прямо и ничего? Послушаем… Хлебни-ка рома. Ямайского. Ну вот. Диктор утверждает, что в Африке неспокойно. Бурлит, волнуется черный континент. Смотри-ка, опять в ЮАР кому-то горящую шину на голову нахлобучили… А вот представители молодых, только что образовавшихся с нашей помощью республик, на приеме в Кремле… Вышло новое собрание сочинений… Кого-о? Михаила Андреевича?!. Переработанное?.. Дополненное?.. Стоп. Ты-то мне и нужен, дядек чахоточный. Кто обещал меня сместить? Та-а-ак. Ну, держись, Кощей Бессмертный!.. Эныч, скажи-ка: Сурков, засунь себе в задницу все свое дополненное собрание сочинений.

Эныч выполняет указание генерала. Довольный Плухов опрокидывает в себя рюмку рома и откидывается в кресле.

Перед носом черной «Волги» раздвигаются ворота плуховской дачи. Машина въезжает на территорию. За рулем — Евсюков. Рядом с ним Джугашхурдия. На заднем сиденье — Ландсгербис и Юрий Дмитриевич.

— Так вот оно в чем дело! — Юрий Дмитриевич с удивлением обозревает диковинный интерьер генеральского сада. — Вот для чего он меня сюда затащил! Ах, Сергеич! Ах, хитрец! Похвастать решил! И где он только такого Татлина-Корбюзье отыскал?.. Послушайте, лейтенант, когда же Петр Сергеевич успел переоборудовать дачу? Я был здесь месяца три назад — ничего подобного не было.

Евсюков пожимает плечами.

— Не знаю.

— Ландсгербис, вы помните?.. Мы, когда были в Швеции, видели в Стокгольме, на площади перед кафедральным собором, половой орган. У вас не записана фамилия скульптора?

Ландсгербис листает книжечку.

— Записана, Юрий Дмитриевич. Это…

— Но половой орган — это слишком просто, — Юрий Дмитриевич разглядывает фигурные ветви проплывающего дуба. — Здесь же проглядывает более смелый и глубокий замысел. Вы согласны, Ландсгербис?

— Согласен, — тихо говорит Ландсгербис. — Чувствуется, что автор хотел сказать многое. Однако, будет нежелательный резонанс, если эту экспозицию зафиксируют западные космические спутники. Тогда придется давать опровержение, а это будет связано с определенными сложностями.

— Вот ымэно, — взволнованно произносит ерзающий на переднем сиденье Джугашхурдия. — Пуст это нэ угрожаэт государствэным ынтэрэсам страны, но тэм нэ мэнээ, я счытаю, что подобным проызвэдэныям ыскуства в кавычках нэ мэсто на нашэй свяшэнной зэмлэ. Я лычно нэ могу спокойно смотрэт на этот гадост! Тфу!

Джугашхурдия плюет в окошко.

— Приехали, — говорит Евсюков, останавливая машину. Все четверо, выбравшись из нее, направляются к дому. У крыльца их ожидает, широко улыбаясь, гостеприимный хозяин.

…На скамейке под большим сиреневым кустом беседуют Юрий Дмитриевич и Плухов. Плухов с удовольствием затягивается сигаретой. Блаженно вытянувший ноги Юрий Дмитриевич пожевывает шпажку-зубочистку.

— Да. Все-таки хорошо устроена жизнь, — говорит он.

— Жить бы да жить, — соглашается Плухов, прислушиваясь к доносящимся со стороны дачи звукам скрипки. — А хорошо играет. Кто это? Твоя Курляндия?..

— Он самый, — благодушно кивает Юрий Дмитриевич. — Для него скрипка — отдохновение. Вивальди, «Времена года»… Да, как это приятно: после дальней и трудной дороги, — продолжает он, — вкусно и сытно поесть, отдохнуть и поговорить со старым, добрым другом-товарищем… Как твоя жена, Сергеич? Как дочь?

— Спасибо, Дмитрич. Все в порядке. Ты лучше расскажи, как сам. Как твоя поездка? С чем возвращаешься?

— Что рассказывать, Сергеич? Везде, скажу я тебе, одно и то же. Везде по стране нашей матушке взрываются, ломаются, горят и падают заводы, рушатся мосты, заваливаются шахты, разбиваются пассажирские самолеты, гниет урожай… Найдешь козла отпущения, стрелочника… а-а, сам знаешь… Надоело… Устал.

— Не хочешь ли сказать, что пора на покой?

— Покой? Да нет, Сергеич. Он нам только снится — покой… Ну, рассказывай, как твои успехи? Как Чугун? Не раскололся? Новых диверсий в городе не было?

— Чугун не раскололся. Крепкий орешек. Об него Степанчук все зубы пообломал. Диверсий новых не было, здесь все спокойно.

— Ясно. В Москве мы с Чугуном твоим найдем общий язык… Да, садик, конечно, ты себе неплохой отгрохал. Вкусы у тебя интересные появились. Признавайся, чьих рук дело. Сколько времени ушло на работы?

— Времени ушло немного. Всего один день. А насчет мастера я хотел бы с тобой чуть позже поговорить… Может быть, прогуляемся?

— Ну, что ж, давай пройдемся, — Юрий Дмитриевич встает, — а то разморит, а днем спать — разврат.

Встает, погасив сигарету о край скамейки, и генерал. Друзья не спеша идут по дорожке.

— Я вот о чем хотел с тобой поговорить, Дмитрич… Тебе никогда не приходила в голову мысль свергнуть наших кремлевских мумий и взять власть в свои руки?

— Что это с тобой, Сергеич? — Юрий Дмитриевич смеется. — Ты никак белены объелся? А может быть, на старости лет к наркотикам пристрастился?

— Нет, в самом деле, — Плухов достает новую сигарету и разминает ее. — Представь на минуту, что у нас с тобой есть реальная возможность стать во главе… ну-у… пусть не всего мира, а хотя бы социалистического содружества.