— Я тебя, пёсья моча, с харкотиной смешаю! — Глаза «чеха» по рачьи вращались, а студень-рот выдувал кровяные пузыри. Руки, несмотря на ущерб здоровью, упрямо ползли к кадыку Зорина. И тот, скорей брезгливо, чем со страху, отпрянул назад. Пружиной отпрыгнул. И налетел на кого-то сзади.

— Аккуратней, боец! — Перед ним стоял живой Мишин. Измятая, с вкрапленной грязью хэбуха; увешанный лимонками жилет. И взгляд пацана и старика.

Он кивнул на чеченца.

— Красиво увалил. С любовью. Только… добей! Не нужны нам животные. — Мишин с силой сжал его зажатый с ножом кулак. — В горло давай! Или лучше в глаз! Меньше крови…

Зорин попытался разлепить губы. Он только сейчас начал понимать, что переживает не лучший свой сон. Губка… Она всё-таки его подловила. Никакой это был не «проход».

— Ты… Вы… Не настоящие.

Мишин не услышал его аргументов. Он окаменел лицом.

— Чего послабуху давишь, Зоря?! Смотри не заплачь! — Он жестко ухватил его за шею (для фантома или кокона просто сверхреалистично). — Или ты забыл, что видел в «администрации»?

Зорин помотал головой, с яростью ударил по кисти Мишина. Нет, он не забыл. Такие вещи надо Бога просить вымыть с мылом из памяти. Отделённые головы с погибших товарищей, с кем ещё недавно, быть может, ты курил на двоих сигарету. Головы, насаженные на прутья арматур, словно бараньи… Напоказ. Мы это можем, а вы — нет. Кишка тонка! У Зорина мороз прополз по спине. На поляне как грибы возникли ошкуренные колья: восемь штук. Только вместо грибных шляпок на них… Боже! Вадим… Вадим! Перестань в Это верить! Это губка… Мертвые синюшные лица, обескровленные белые губы, глаза у некоторых были предсмертно открыты и стеклянность этих глаз, была хуже покойно прикрытых век.

Откуда-то снизу, кажется с колен, поднималась нарастающая дрожь. Он никак не мог согреться, хотя понимал: мороз у него внутри. Один кол торчал безголовый, девятый…

— Не надо… — Беззвучно попросил Зорин. Губы тоже мерзко дрожали, было невообразимо страшно. — Не надо этого. Не надо!

— Чего не надо, Серёжа? — Спросили за спиной, голос был с еле уловимым акцентом и тоже был узнаваемым.

Вадим машинально обернулся, за полсекунды угадав, кто это может быть.

Густые сросшиеся брови, выдающиеся скулы со змейкой шрама на левой щеке должны были придать облику хищный вид. Но образу портили глаза. Они были обманчиво добрыми. Можно сказать, радушно тёплыми. Этого горца Вадим в реальной жизни близко не видел, только слышал, когда они в лесополоске переругивались с сержантом Мишиным. Так откуда фантазия взяла, что глаза у него добрые? Из-за вкрадчивого елейного голоса? Рядом с лидером, а это был лидер бесспорно, вразнобой кто где, стояли сподвижники по оружию: с десяток единиц дудаевского ополчения, упакованные до зубов. И трое из них взяли Зорина в полукруг. Командир улыбался.

— Ты думал убежать от войны, Серёжа? Смешной… Война будет всегда с тобой, всю жизнь. Как тебе наша выставка? Впечатляет, ведь да? Но в ней недокомплект, ай-яй, непорядок! Как ты думаешь, кого дожидается девятая палка? — Добрые глаза лучились добротой.

Зорин вознамерился ударом пятки назад обидеть заднего чеченца. Пока тот согнётся над отбитыми яйцами, он успеет проскочить между правым и левым, кувыркнуться и схватить где-то там в траве, свой ствол. Не успел… Задний предусмотрительно пнул ему под сгиб колена, добавив прикладом автомата промеж лопаток. Зорин упал на колени, не понимая, как может «губка» так натурально материализовать боль. Его схватили за волосы и за шею. К горлу прикоснулось холодное остриё чеченского ножа.

— У тебя есть выбор, Серёжа! Прими нашу веру и тогда мы тебе оставим жизнь. — Голос до тошноты сладкий, что хочется взбеленить эту мразь. На задворках сознания в рупор кричали: не верь наваждению!!! Но возможно ли не верить, когда сильные руки сдавили кадык и царапают лезвием кожу… Чтобы выиграть время, Зорин выдавил:

— Я не Серёжа…

— Вы все «серёжи»! — Голос изменил характер. Стал неприкрыто презрительным. — Вас как баранов гонят отстаивать чужие интересы! Вы бьётесь не за родину, не за свою мать, и даже не за Христа, а за жирные жопы в министерских креслах. Которые продают оружие нашим правоверным товарищам. Оружие, из которого мы убиваем вас. И после этого вы не «серёжи»? Отвечай, сучий выползок, примешь ислам?!!!

Голос полевого командира выкинул коленцо. Мало того, что он стал истинно правильным, так он ещё изменил глаза. Они позеленели, и странно было видеть, как темноглазый чеченец меняет радужку, словно линзы.

«Надо не верить тому, то видишь. Не верить… — лихорадочно соображал Вадим. — Я сам подкидываю дровишки в этот костёр». Вслух рассмеялся.

— А я атеист. Я ни во что не верю! Да не дави ты так! Говорить трудно… — Последнее было адресовано боевику, державшему его шею в жестком локтевом сгибе. Тот сообщился глазами с начальником и, получив добро, ослабил хватку.

Командир-хамелеон снова заговорил вкрадчиво:

— А-те-ист? — по слогам произнес он и засмеялся. — Так это ж хорошо-о-о! Тебе хорошо. Предавать никого не надо. Родины у вас нет. Вместо неё есть жирные жопы. Но ты же не хочешь умирать за жирные…

— Нет! — выкрикнул Зорин. — Я не хочу умирать не за жирные, не за худые жопы!

— Вот и славно. — Чёрные глаза излучали вселенскую любовь. — Прочтёшь Коран там, где мы покажем! Поцелуешь Его истово с верой на коленях, покорившись воле Аллаха! А я тебе подберу любые имена на выбор. Достойные, мужские… Ты будешь нашим братом, а не Серёжей.

Он крикнул на родном наречии боевику справа. Тот немедленно полез в ранец, поднимая что-то громоздкое со дна, не иначе… Коран?

— А верить надо, Серёжа! Прости, но пока ты — Серёжа. Верить надо! Без наставленья Всевышнего, нет силы воевать, строить, покорять…

— Покорять вы любите!

— Покорять — угодное слово Аллаху. Мы покоряемся Ему, а Он велит нам покорять слепцов.

Вадим морально кипел. Он прикидывал, что долгий диалог погружает его в трясину сумасшествия глубже, геометрически множит выстраивания комбинаций «губки». Пора враз и кардинально…

— Послушай, ты! Исламский херувим! Единственное во что я верю, это то, что тебя рядом нет! Ты — воздух, пустота! Как и твой паскудный отряд! И ты, говно, вообразил, что мне голову отрежешь?! Это я! Я тебя вообразил вместе с твоими обезьянами! Понял?! Ха-ха-ха… В средней полосе Сибири чеченские боевики! Умора! В тайге, в аномальной зоне воины ислама! Га-ха-ха… Я шиза, понял?! Я торчу и ЛСД не надо! Хочешь, представлю, что у тебя растут рога? Как у чёрта, а? Ты ведь и есть чёрт. А они вырастут, да-а! А-га-ха-ха… Рогатый полевой командир!

Пока говорил, «хамелеон» менялся раза три и все три были степенями раздражения. Вот только рога не выросли, жаль… «Хамелеон» дал знак, и ему заткнули рот, ударом разбив губы. Потом опрокинули на спину, навалились на ноги, спеленали руки. Открытым взору стало только небо. Равнодушное, начинающее сереть к ночи.

Он наглотался своей крови из рассеченной губы. Неужели он этой е…й «губке» отослал столь качественный стройматериал, да ещё подогнал отличный цемент, намешанный на своих сомнениях, страхах, ярости? Кровь на вкус настоящая, солёная… И прижать себя к землице так невозможно, какой бы он шизоид не был…

Небо загородила фигура горского вожака. Он опустился рядом с его лицом и ласково заговорил:

— Я тебе расскажу, как ты умрёшь. Ноги, чтоб ты не пинался, не извивался, контролируют мои джигиты. Руки… Как у тебя руки? Можешь двинуть ими? Ударить меня, оттолкнуть? Вот-вот! И рукам ты не хозяин. Двое займутся твоей головой. Солдаты, те, что на кольях — счастливчики. Их бошки сняли с мёртвых тел. Но ты у нас счастливчик особенный. Тебе будут отделять твою никчемную бошку при полном твоём сознании. Медленно и щепетильно…

«Этого не мог я выдумать. — Мысли Вадима бегали с отчаянием загнанной крысы. — Даже в подсознании я не мог выдумывать себе такие пытки». И тут же память вернула ему ответ сторицей: ТЫ ПРИМЕРЯЛ ПОД СЕБЯ ИХ НОЖ. И НОСИЛ ПУЛЮ В ПЕРЕДНЕМ БОКОВОМ…