Я радовался восстановившемуся здоровью, а избыточная энергия требовала выхода. С начала ноября я начал каждое утро выполнять легкие физические упражнения, после чего принимал холодную ванну и удалялся в свою комнату отдохнуть перед началом рабочего дня. Не знаю, как это произошло, но через несколько недель желание делать упражнения исчезло, и я ощутил сильную потребность возобновить медитации. Я был готов поддаться импульсу и вновь испытать судьбу, чувствуя уверенность, что при нынешнем физическом состоянии и отличном самочувствии мне, возможно, удастся достигнуть прекрасных результатов без плачевных последствий, как это было в прошлый раз. Каким же я был глупцом, что не послушался голоса разума и вновь открылся для страшных ударов, раны от которых я до сих пор ношу в своем сердце.
Несмотря все разумные доводы, которые я сам себе приводил, несмотря на свежие воспоминания о страданиях, которые мне пришлось перенести, несмотря ни на что, я восстановил медитации. Я начинал рано утром, на заре и просиживал, забыв обо всем, охваченный видением внутреннего света, пока солнце не поднималось высоко в небе, указывая на то, что пришло время отправляться на службу. Я стал практиковать медитацию в начале декабря и в дополнение к расширению личности и восхитительного внутреннего света, увиденного мной в первый день пробуждения, ко мне пришло ощущение такой внутренней силы, для описания которого мне не хватает слов. Оно длилось весь день и присутствовало в сновидениях, а утром я вновь восполнял его во время медитации.
Пораженный результатами, я приступал к медитации как можно раньше, чтобы подольше побыть в этом невероятно прекрасном мире, в отрыве от тяжелой и горькой действительности, окружающей меня. Это было поистине чудесное переживание, и я чувствовал, как волосы на голове буквально поднимались дыбом, когда передо мной открывался новый, особенно прекрасный аспект экстатического видения. В такие минуты мне казалось, что незримый познающий элемент моего «я», оставляя спокойную гавань плоти, отдавался на волю могучих волн сияющего сознания, влекущих его навстречу столь невероятному в своем великолепии миру, что ничто на земле не могло с ним сравниться. В этом мире не существовало никаких ограничений, и я терялся в удивительном нематериальном пространстве, столь возвышенном и непостижимом в своем величии, что человеческое начало, остающееся во мне при любом взлете, трепетало в благоговейном ужасе от представшего перед моим внутренним взором видения. Меня переполняла радость от осознания своего достижения. Не было никаких сомнений в том, что я стал счастливым обладателем пробужденной Кундалини. Лишь теперь я смог постичь причину того, почему в древности успех в этом начинании считался высочайшим достижением, ради которого можно было идти на любые жертвы, высшей наградой, обретаемой в конце пути. Вот почему йоги, достигшие высот в практике, всегда пользовались таким уважением в Индии, и адепты, умершие давным-давно, по сей день почитаются превыше великих правителей. Мне поистине достался великий дар судьбы.
Но, увы, мое счастье было таким недолгим! Через пару недель я стал замечать, что возбуждение, вызванное в мозгу этим невероятным переживанием, было столь сильным, что я почти потерял сон и поднимался с постели задолго до часа, отведенного для медитации, чтобы вновь как можно скорее испытать это блаженство. Впечатления последних трех дней, завершающих период моих посещений иного мира, закрытого для обычного человека, навсегда отпечатались в моей памяти. Прежде чем полностью потеряться в созерцании безграничной сияющей пустоты сознания, я испытывал блаженное ощущение, разливающееся по всем нервам, начиная от кончиков пальцев и других частей туловища и заканчивая позвоночным столбом, где оно, сконцентрировавшись и усилившись, направлялось к мозгу и вливалось в него экстатическим потоком. Не в состоянии придумать ничего лучшего, я называю это «нектаром», так же как его называли и древние мудрецы. Все авторитетные источники по Кундалини-Йоге сходятся в том, что поток нектара, орошающий расположенный в мозгу Седьмой Центр, в момент слияния Шакти и Шивы (сверхсознательного принципа воплощенного «я»), попадая в этот Центр или в один из низших центров позвоночного столба, вызывает ни с чем не сравнимое чувство блаженства, многократно превышающее по своей интенсивности все известные телесные ощущения, в том числе и оргазм.
Последнюю ночь этого уникального переживания я провел без сна. Мой мозг был взбудоражен, и я испытывал радость и подъем, будучи не в состоянии поверить выпавшей на мою долю удаче. Я поднялся с постели в обычное время и, порадовав свой внутренний взор картинами невероятной красоты и величия (которые уже стали моей реальностью), поспешил на базар, чтобы сделать кое-какие покупки. Я возвратился домой в час пополудни в непривычном для меня состоянии, чувствуя упадок сил. Это удивило меня, но я приписал свое чувство слабости тому, что отправился в город, не позавтракав. На следующий день, двадцать пятого декабря, я должен был сесть на поезд, направляющийся в Мултан, чтобы посетить своих родственников. До самого вечера я провозился, готовясь к путешествию, а затем лег, как обычно, рано в постель. Только сейчас, лежа в постели, я осознал, что допустил роковую ошибку. Моя голова кружилась, в ушах стоял неприятный шум, а на месте обычного прекрасного свечения, заполнявшего мой внутренний взор, поднимался столб красного пламени, выбрасывающий во все стороны длинные, раздвоенные языки. Трясясь от ужаса, я наблюдал это жуткое зрелище. Слишком поздно я понял, что произошло. Я чересчур много практиковал медитацию и подвел свою и без того напряженную нервную систему к опасной черте.
Думаю, не стоит перечислять все детали страданий, которым я подвергался на протяжении трех месяцев. Достаточно сказать, что утром, после бессонной ночи я почувствовал, что не способен предпринять путешествие в Мултан. Отказавшись от медитаций, я вновь стал уделять пристальное внимание своей диете. Через несколько дней я ощутил незначительное облегчение, но бессонница не отступала, и я слабел с каждым днем.
Обеспокоенный моим состоянием шурин решил написать письмо моей жене и пригласить ее в Джамму. Это происходило в середине января, и извилистые горные дороги, ведущие из Сринагара в Джамму, были покрыты снегом, что делало путешествие крайне сложным и даже опасным. Учитывая все эти обстоятельства, а также надеясь, что тревожные симптомы скоро пройдут, я отсоветовал ему писать моей жене.
Однако однажды утром, не найдя в себе сил подняться с постели, я внял увещеваниям шурина и согласился отправить телеграмму жене. Она тут же приехала, невероятно встревоженная, в сопровождении своего отца и нашего младшего сына. Дни и ночи напролет она просиживала у изголовья моей кровати, пытаясь изо всех сил хоть как-то облегчить мою агонию, глубину которой она не могла постичь, но признаки которой ясно читались на моем лице. Мой тесть, чья родительская любовь ко мне заставила его совершить столь трудное в его возрасте путешествие из Сринагара в Джамму, был вне себя от горя, видя мое плачевное состояние, но, удерживаемый мистическим ужасом, который чувствовали все окружающие, не решался высказывать какие-либо предположения или давать советы.
Не на шутку встревоженные, они в тайне от меня решили обратиться за советом к опытным садху и факирам. Но все они, пытаясь помочь мне, лишь могли расписаться в собственном бессилии. Один из них, прославленный святой, убеленный сединами старец, к которому при вести о его прибытии в Джамму стекались многотысячные толпы людей, выслушав мой рассказ, лишь покачал головой и заявил, что в жизни не слышал ничего подобного. В конце своего визита он посоветовал мне обратиться за помощью к учителю, порекомендовавшему мне эту практику.
Отчаявшись чем-либо помочь мне, мои близкие решили отправиться к кашмирскому садху, который остановился в те дни в Лахоре, и упросить его приехать ко мне в Джамму. Он провел в нашем доме несколько дней, внимательно изучая мое состояние. Я очень отощал и обессилел. Ноги и руки высохли, как палки, ребра торчали из под кожи, а глаза горели так, что моя жена вздрагивала каждый раз, когда ее взгляд падал на мое лицо. Я голодал на протяжении месяца, с трудом заставляя себя съедать немного варёного риса и выпивать по чашке молока два или три раза в день. Мои истерзанные нервы не могли регулировать работу кишечника, и я чувствовал ужас при самой мысли о еде, зная, что любой прием пищи может повлечь за собой крайне неприятные последствия. Однако, сознавая, что полный отказ от еды означает неминуемую смерть, я заставлял себя съедать хоть немного пищи, несмотря на спазмы в желудке и позывы к рвоте.
