В свою очередь, Евангельские рассказы центрированы вокруг пасхальных событий: на страдании, смерти и воскресении Иисуса Христа. Эти описания поучительно сопоставить с описанием казни первого христианского мученика — диакона Стефана. Евангелия говорят, что Христос боялся смерти в своем Гефсиманском борении. А вот апостол Стефан встретил свою смерть без колебаний и даже с радостью (Деян. 7:55–60). Из этого сопоставления у мунитов и иеговистов получается аргумент в пользу не божественности Иисуса. Может ли быть, — спрашивают они, — чтобы человек был более тверд, чем Бог?
Если человек никогда не вчитывался в Новый Завет и не представляет себе ту духовную среду, которой оппонируют апостолы, этот довод кажется логичным. Но при внимательном знакомстве апостольские тексты поражают следующей особенностью: если бы это были обычные фольклорные воспоминания учеников о любимом и обожествляемом ими учителе, их тексты всячески подчеркивали бы именно Божество Иисуса. Однако у апостола Павла и апостола Иоанна полемические интонации появляются не столько тогда, когда надо доказать, что Иисус — Бог, сколько, когда надо убедить читателя в том, что Иисус — человек. Море гностицизма и теософии, разлитое вокруг проповедников Нового Завета, отказывалось признать именно возможность воплощения Бога. Божественность Христа гностики готовы были допустить — но при условии, что телесность Он воспринял лишь кажущимся образом, как бы для педагогических целей. Апостолы возражают: утверждать иллюзорность телесности Иисуса значит утверждать и иллюзорность Его страданий и воскресения из мертвых, ибо то, что не умерло, не могло и воскреснуть. Если Христос умер и воскрес иллюзорно, а не реально, то иллюзорно и дело нашего искупления. Вот почему раннехристианская проповедь так решительно борется с докетизмом (иллюзорностью тела Христа).
Человечность Христа.
Отсюда понятно, сколь значимы были для евангелистов предсмертные борения Христа. Они — доказательство Его подлинной человечности, Его сопричастности нам. “Христос боится смерти, но не трепещет, чем ясно обнаруживает свойства своих обоих естеств” (преподобный Иоанн Лествичник[100]). “Страх страданий составляет принадлежность человеческой немощи” (святой Григорий Нисский[101]). Православие подчеркивает, что, приняв нашу природу, Господь “усвоил наши немощи”[102] — в том числе и неприязнь к страданию и смерти… “Страх смерти — это природный страх: никто не хочет своего уничтожения, потому что смерть … есть нечто Богопротивное,” — поясняет В. Болотов.[103] Это не выбор между “да” и “нет,” а да — сквозь нет. Это как борьба со штормом: несогласие с ним требует битвы. “Отче! избавь меня от часа сего. Но на сей час Я и пришел” (Ин. 12:27).
Итак, евангелистам было важно утвердить в сознании верующих человечность Христа, засвидетельствовать, что благодаря тому, что Бог стал человеком, мы приобщились к Его Божеству и отныне может без страха и с надеждой на вечную жизнь пройти сквозь врата смерти. Из описания мученической смерти Спасителя, видно, сколь уникально было это событие в сознании Его учеников.
В центре учения, не моральные правила, а именно Христос.
Изменила ли Церковь “учению Иисуса,” сосредоточив все свое внимание в личности Спасителя? А. Гарнак считает, что — да, изменила. В подтверждение своей идеи о том, что в проповеди Христа важнее этика, чем Его Личность, он приводит логию Иисуса: “Если любите Меня, заповеди Мои сохраните,” и из нее заключает: “делать христологию основным содержанием Евангелия является извращением, о чем ясно свидетельствует проповедь Иисуса Христа, которая в основных своих чертах очень проста и ставит каждого непосредственно перед Богом.”[104] Но ведь, как видно из приведенного текста, само исполнение заповедей обуславливается любовью ко Христу.
Можно привести другую морализирующую логию Спасителя — но и в ней мы увидим подобное соотношение: “По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою.” Что следует из этого, каков первейший признак христианина? Нет, не “иметь любовь,” а “быть Моим учеником.” Например, “потому узнают все, что вы студенты, что у вас есть студбилет.” Что является здесь главным вашим атрибутом — имение студбилета или сам факт студенчества? Другим важнее всего понять, что вы — Мои! И вот вам — Моя печать. Я вас избрал. Мой Дух на вас. Моя любовь в вас да пребывает.
Та важнейшая заповедь Христа, которую Он сам назвал “новой,” также говорит о Нем самом: “Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как Я возлюбил вас.” А как Он возлюбил нас — мы знаем: до смерти, и смерти крестной!
Фактически многие заповеди Христа, как, например, любовь к врагам, неисполнимы без сверхъестественной помощи, без духовной силы, исходящей от Христа. Поэтому мораль Евангелия нельзя отделить от церковной христологии.
Христос в первую очередь проповедует веру в Себя.
Если же мы внимательно прочитаем Евангелия, то увидим, что главным предметом проповеди Христа является Он Сам. “Я есмь путь, и истина, и жизнь” (Ин. 14:6), “Веруйте в Бога, и в Меня веруйте” (Ин. 14:1). “Я — свет миру” (Ин. 8:12). “Я — хлеб жизни” (Ин. 6:35). “Никто не приходит ко Отцу, как только Мною” (Ин. 14. 6); “Исследуйте Писания, ибо они свидетельствуют обо Мне” (Ин. 5:39).
Какое место Писания избирает Иисус для проповеди в синагоге? — Не древние призывы к любви и чистоте, а пророчество о Себе: “Дух Господень на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим. . проповедовать лето Господне благоприятное” (Ис. 61:1–2).[105]
Нагорная проповедь Спасителя, как и последующие Его наставления, напоминая это мессианские предсказания древних Пророков, одна за другой пробуждали одну и ту же невероятную мысль: “День пришел, Мессия — с нами!”
В Своих проповедях Господь постепенно приоткрывал тайну богообщения через таинственное соединение с Ним. Полнее и яснее он раскрыл эту истину на Тайной Вечере. “Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне… Без Меня не можете делать ничего” (Ин. 15:4–5).
Итак, лишь непосредственное, евхаристическое соединение со Христом, буквально — причастие Ему, делает возможным исполнение Его новых заповедей. Без Его помощи Евангельское учение неосуществимо.
Еще в Ветхом Завете возвещалось, что лишь пришествие Бога в сердце человека может помочь ему преодолевать житейские несчастья: У Бога существуют как бы два места пребывания: “Я живу на высоте небес, а также с сокрушенным и смиренным духом, чтобы оживлять дух смиренных и оживлять сердца сокрушенных” (Ис. 57:15).
И все же одно дело — утешающее помазание Святого Духа, что ощущается в глубине сердца, а другое — соединение с Богом воплотившемся…
Каждая этическая или религиозная система предлагает свой путь, следуя которому человек может придти к “цели.” Христос указывает нам высочайшую цель. Он говорит о жизни, истекающей от Бога к нам, а не о наших усилиях, которые возносят нас до Бога. Для чего другие работают, то Он дает даром. Другие учителя начинают с требований, Этот — с Дара: “Достигло до вас Царство небесное.” “Прежнее прошло” — с момента Воплощения пришло другой эон, новая эра, когда Бог стал “обитать с нами.” Естественно, что закон “прежнего эона,” раздельной жизни Бога и людей преходит вместе с прежним противостоянием “неба” и “земли.”
Христос возвещает новый “закон,” и чтобы раскрыть слушающим его необходимость, перед этим, в проповедях Блаженств, Он и возвещает им конец эры закона. Не только Павел — любой иудей того времени мог сказать, что “закон был для нас детоводителем ко Христу” (Гал. 3:24). Предощущение временности, преходящести закона, его служебности — лишь до Христа — сорастворено Ветхому Завету.
