Одна из самых первых моих командировок с реставрационным заданием — поездка в Кижи.
Кижи… Теперь редко встретишь человека, не слышавшего это слово. Уж очень проста и стремительна прогулка на современных "кометах" и "метеорах" из Петрозаводска к сказочному острову. Но не так давно все было по-иному.
…Маленький пароходик должен быть отплыть из Петрозаводска поздним вечером. Накрапывал холодный осенний дождь. Он сыпал пятый день подряд. "Неужели и сегодня не уеду?" — задавал я себе в сотый раз один и тот же вопрос. Истекала первая неделя командировки, но я, кроме Петрозаводска, нигде и не был. А планы строил большие. Во главе маршрута, конечно, Кижи. Очень хотелось поскорее увидеть их, сам не знал тогда, почему. Словно чувствовал, что надолго, может, навсегда, привяжусь сердцем к суровому северному краю.
Ранним утром в полной темноте наш пароходик гулко ударился о деревянный бок дебаркадера. Заскрипели доски. Полетела швартовая веревка, пароход дал длинный гудок, и вскоре я остался один на один с ночью, холодной и тревожной. Под утро задремал в каюте дебаркадера, а когда проснулся, начинался серый дождливый день, точь-в-точь, как в Петрозаводске. От васильевского дебаркадера до Кижей рукой подать, но сквозь дождь и туман их было не разглядеть.
"Вот там, за погостом, — показал старичок, — хозяин пристани. — Иди по этому холму — и, аккурат, попадешь". Но мне посчастливилось увидеть, прежде чем "попасть". Пройдя с километр, я оказался на погосте и стал рассматривать деревянные кресты, надеясь найти среди них северные поклонные. В это время подул сильный ветер. Тучи разорвало, Солнце, выпущенное на свободу, озарило все округ слепящим светом. Я посмотрел вперед и замер: прямо передо мной возносились купола кижских церквей, а над ними, от края до края небесного, засияла радуга.
… Солнце простояло в небе все двадцать дней, которые мы работали в Кижах. Мне и в мечтах не представлялось такое чудесное место, этот удивительный зеленый остров посреди бескрайних водных просторов. Но главное, что здесь я впервые увидел иконы, написанные заонежскими художниками, познакомился и близко сошелся с их потомками — искусными северными плотниками, хранившими как зеницу ока архитектурное богатство, завещанное отцами и дедами.
В доме Ошевнева — одном из объектов музея деревянного зодчества — свезено было около тысячи икон, возвращенных по мирному договору из Финляндии. Нашей задачей было разобрать их и перевезти в Петрозаводский музей изобразительных искусств. При разборе коллекции мы не досчитались досок неба из купола Преображенской церкви. Местные власти убеждали, что расписные паруса "неба" уничтожили финны, но пастор, отвечавший за возврат икон, убедил нас в обратном: "небеса" сожгли в Карелии. В правоту пастора еще раз заставил меня поверить телевизионный сюжет, рассказавший о финском летчике, который должен быть забросать бомбами кижские церкви. Но очарованный их красотой он отказался. Не выполнил приказа и свалил взрывчатку в озеро. Мне хотелось ноги поцеловать этому святому человеку, шедшему опираясь на палочку, по земле Кижского острова.
В ту сказочную осень сложилась многолетняя дружба моя с великим русским плотником Борисом Федоровичем Елуповым — старожилом Заонежья. Молодыми пацанами собрал их в бригаду замечательный московский архитектор-реставратор А.В. Ополовников, и в тяжелые послевоенные годы, преследуемые местными атеистами, стали они починять кижские жемчужины, свозить на остров диковинные храмы и жилые дома из окрестных деревень. Ох, и ребята же это были — красивые, сильные, добрые и с золотыми руками. Часами я мог наблюдать, как ловко и умело делают они свое тонкое дело. Брился я до звона заточенным топором елуповским, которым он руками затесывал лемешины для кижских куполов. Переехал я с острова в дом Бориса в Ерсневе, да так и остался там жить по сей день.
Бригада елуповская таяла у меня на глазах. Ребята хорошо работали, но и пили неплохо. А начальство, пользуясь результатами их труда и выдавая их за свои успехи столичному начальству, не позаботилось о продлении традиций плотничьего ремесла, не создало школу на острове. "Умрем мы, Савелка, друг мой неоценный, — сетовал мне Борис Федорович, — и некому будет церкви охаживать. А как только железо внедрят в деревянную нежную плоть, погибнут наши любимицы". Как в воду глядел несостоявшийся генерал, как величали моего хозяина многочисленные московские друзья, отдыхавшие в Кижах. Стоит Преображенская церковь, распертая изнутри железными каркасами, и нет в ней былой жизни.
Незадолго до пресловутой перестройки ушел из жизни Борис Елупов, а чуть раньше умерла его дивной доброты жена, воспитавшая шестерых детей. Двух сыновей в пьяных драках зарубили удалые местные парни. Покоятся они с родителями на Кижском погосте. В нынешний приезд вместе со старшим сыном Бориса Юрием провели мы день у их могил, которые расположены напротив родного дома, и, кажется, не будь между ними пролива, они как бы и не уходили из дома. Сидя на кладбищенской лавочке, вспоминал я милых сердцу людей, драгоценной частички Заонежья. А лет двадцать назад в домике музейном — что неподалеку от погоста, раскрывал я иконы XVII века, украшавшие некогда церковь в деревне Челмужи.
Прекрасные дни выдаются в Карелии поздней осенью. Я люблю изменчивость октябрьской погоды. Синее безоблачное небо вдруг застилают беспросветные тучи, волны тяжелеют, вода становится черной и тревожной. Несколько минут льет холодный дождь вперемежку с градом. Мгновение — и снова солнце господствует, как будто и не было шторма. Загорается прибрежное золото тростниковых зарослей, голубеет озерная гладь. Кажется, кто-то волшебным жестом снял черное покрывало и оживил сказочное царство света и цвета.
Я вспомнил причуды карельской осени, раскрывая челмужские иконы: черная густая олифа свободно удалялась с живописной поверхности. Краски буквально полыхали синими, красными, желтыми оттенками, когда я снимал компрессы. Они были живые, словно почерпнутые из воды, подсмотренные на небе, поднятые с земли. Я долго не мог заснуть в тот вечер, возбужденный открытием праздничной гармонии. Окна мастерской, стоявшей у кромки кижского берега, выходили на водную гладь. Лучи солнца осветили пробуждающееся озеро и живопись челмужских икон. Пейзаж за окном и древняя живопись были сотканы красками с одной палитры. Художник сумел, не выходя за пределы иконописной символики, дословно повторить северную цветовую фантазию и запечатлел с помощью искусства красоту окружающего мира, пропел гимн природе озерного края.
На долгие годы оказался я в болезненной изоляции и снились мне Кижи и елуповский дом. Боялся, что погибнет моя любимая деревня. И переживал не напрасно. Юрий Борисович Елупов с трудом справлялся с непривычной для профессионального инженера ролью деревенского фермера. Но Бог не оставил наше гнездо на произвол судьбы. Внук Бориса Елупова Вячеслав Юрьевич стал хозяином крупного маслозавода в Петрозаводске, а зять Юрия Борисовича Илья заканчивает строительство первоклассной уютной гостиницы в Ерсневе. Пробурили стометровой глубины скважину, в номера гостиницы поступает серебряная вода. Дается все нелегко молодым ребятам, да и самому Юрию Елупову и его жене ой как приходится вкалывать обихаживая коровушек.
В Петрозаводске, как и во Пскове, пришлось мне посетить кладбище, где за время моего вынужденного отсутствия нашел я могилы замечательных моих друзей-коллег, талант-ливых скульпторов Лео и Хенно Ланкиненов, тонкого графика и поэта Алексея Авдышева, замечательного дизайнера, скульптора и художника Эдуарда Акулова. Сопровождала меня в траурном визите любимая моя карельская художница Тамара Юфа (Чванова), дочь елецкой кружевницы. Сорок лет назад увидел я ее очаровательный "Ладвинский пейзаж" на республиканской выставке, и с тех пор очарован дивными её иллюстрациями к "Калевале", поэзией тонкой живописи и графики прекрасной Тамары. Сейчас она много времени проводит в церкви, но работы не оставляет, понимая, что труд — высшее служение наше на земле. Я рад, когда ощущаю теплоту, исходящую от ее живописных работ, теплоту, полученную от доброй ее мамы, простой русской кружевницы, всю жизнь отдавшую работе и воспитанию талантливой дочери.
