Его дорога к храму
Если бы на излете застойных 1970-х кто-то сказал московскому старшекласснику Андрюше Кураеву, что он станет вторым по узнаваемости лицом в Русской православной церкви, он бы, мягко говоря, сильно удивился. Комсомолец, отличник, редактор и единственный автор школьной стенгазеты «Атеист». Отец — известный философ, ученый секретарь секции общественных наук Президиума АН СССР.
«Увлечение философией было у меня, можно сказать, наследственным», — вспоминает отец Андрей. Поэтому после окончания школы — никаких терзаний на тему «куда пойти учиться»: Кураев поступает на философский факультет МГУ. Выбор пал на кафедру истории и теории научного атеизма. Причина была, впрочем, не в богоборческом характере первокурсника, хотя марксистскую трактовку религии на тот момент он вполне разделял. Просто не нашлось ничего более подходящего. Альтернативными вариантами были логика, зарубежная философия и научный коммунизм. Первыми двумя кафедрами заведовали знакомые отца, а прослыть папенькиным сынком не хотелось. Ну а репутация научного коммунизма уже тогда была изрядно подмоченной.
Словом, оставался только атеизм. «Несмотря на страшное название, идеологической шелухи там было в общем-то не так много, — объясняет Кураев. — Решил для себя: если мои будущие собеседники, религиозные авторы, меня переубедят, буду изучать религиозную философию. Если нет — материалистическую».
Идеалисты оказались в итоге убедительнее материалистов, что до поры до времени не мешало Андрею находиться в авангарде передового отряда советской молодежи: его выдвигают сначала в факультетский, а затем и в университетский комитет комсомола. Причем отвечал он там, как нетрудно догадаться, за атеистическую работу. Которую, правда, совершенно завалил: «Пожалуй, единственное мероприятие, которым я мог похвастаться, — организация концерта рок-группы «Воскресение» в подшефном ПТУ. Но к пропаганде атеизма вряд ли можно отнести и его».
Прежде чем стать верующим, Андрей Кураев стал инакомыслящим. Момент истины он помнит отчетливо — июль 1980-го, похороны Владимира Высоцкого в разгар московской Олимпиады. В скорбной очереди стоял и Андрей со своим отцом. «А многие мои однокурсники были с красными повязками в оцеплении, — вспоминает Кураев. — Очень захотелось зайти за красные флажки».
Последним толчком, побудившим Андрея Кураева принять крещение, стала смерть Брежнева. Вернее — то, что после нее ничего не изменилось. Вместо одного старца пришел другой, ничуть не более склонный к реформам. Внутренняя перестройка недолго оставалась незамеченной окружающими. Для родителей, случайно узнавших о воцерковлении Андрея — забыл спрятать молитвослов и иконки, — это стало шоком. Было много слез, уговоров: отец и мама боялись, что крещение поставит крест на карьере сына. Ему стоило больших усилий убедить их, что не собирается бросать учебу и удаляться от мирской суеты. И какое-то время он действительно оправдывает надежды родителей: блестяще оканчивает университет, поступает в аспирантуру Института философии... Но потом изменившееся сознание все-таки берет верх над размеренным течением бытия, и в жизни Кураева происходит еще один крутой поворот. Следующая строчка в его биографии: «1985—1988 годы — учеба в Московской православной духовной академии».
Сама по себе вера в Бога, а не в светлое коммунистическое завтра, уже не считалась криминалом. Но облачение в семинаристский подрясник являло собой совсем иной уровень «антисоветскости». На такую «измену идеалам» система отреагировала со всей серьезностью. За сына пришлось ответить отцу, которого должны были послать на работу в Париж — в ЮНЕСКО. О командировке пришлось забыть. Кураева-старшего резко понизили в должности.
Да и сам Андрей едва не поплатился за «вероотступничество». Кураева-младшего — имевшего после окончания эмгэушной военной кафедры звание лейтенанта и военную специальность замполит — попытались отправить на перековку в армию. Но то ли в высших эшелонах подул ветер перемен, то ли в военном ведомстве благоразумно решили, что ничему хорошему такой замполит солдат не научит. В общем, верхи смилостивились и позволили Кураеву поступить в семинарию.
Доучиться, правда, не дали. Через три года Кураев отправился в Румынию. Формально — с целью продолжить обучение в Бухарестском богословском институте. По линии, так сказать, академического обмена. Но фактически это была ссылка. Именно на тот период, первые перестроечные годы, приходится начало миссионерской деятельности отца Андрея. Причем было оно настолько бурным, что, несмотря на увеличивающееся с каждым днем пространство свободы, ответственные товарищи пришли в большое беспокойство. Борьба за души потенциальной паствы велась Кураевым на всех фронтах: он проповедовал в студенческих общежитиях, выступал с публичными лекциями, публиковался в прессе, оттеснял экскурсоводов в залах иконописи Третьяковской галереи...
Чашу терпения компетентных органов переполнил диспут в Коломенском пединституте, состоявшийся в феврале 1988 года, в ходе которого Кураев наголову разгромил преподавателей официальной философии. Разразился скандал: никому не известный мальчишка-семинарист посрамил убеленных сединами проповедников научного коммунизма! Вышло постановление Московского обкома партии «О неудовлетворительной постановке атеистического воспитания в Коломенском пединституте».
По версии Кураева, ссылка «под надзор Чаушеску» была компромиссным вариантом, предложенным руководством МПДА в ответ на требование курирующих академию гэбистов отчислить не в меру активного семинариста. В Румынии наш герой и был рукоположен в диаконский сан. Посвящение совершил местный патриарх Феоктист. Конечно, добро на это было дано Московской патриархией, но в Первопрестольной процедура эта была бы сопряжена с бесконечной волокитой. Если вообще возможна: опала-то ведь была еще не снята. Ситуация радикально изменилась летом 1990 года, после избрания нового патриарха. Кураеву не только разрешают вернуться, но и предлагают войти в «команду» Алексия II.
Его служение
Андрей Кураев стал референтом патриарха. Работы хватало, поскольку это было время бурных перемен. Не всегда, правда, радостных. Первый рабочий день Кураева в патриархии совпал с известием об убийстве отца Александра Меня, а первым заданием в новой должности — подготовка телеграммы соболезнования родным и близким от имени патриарха. После этого было много других текстов — больших и маленьких, концептуальных и ритуальных. Обязанности референта не ограничивались простым литературным обрамлением патриарших мыслей. Зачастую кураевская мысль опережала алексиевскую и возникал, что называется, производственный конфликт. Причем, по уверению самого Кураева, побеждала в этих спорах нередко молодость.
Правда, задачу в значительной мере упрощало то, что у Кураева был тогда в патриархии мощный союзник — игумен Иоанн (Экономцев), бывший в 80-е годы помощником митрополита Алексия и пользовавшийся в силу этого обстоятельства огромным доверием святейшего. «Вместе нам иногда удавалось укрепить решимость патриарха на такие шаги, которые даже по нынешним временам кажутся достаточно смелыми». Одним из таких демаршей было резкое осуждение предстоятелем РПЦ факта применения силы во время событий в Вильнюсе в январе 1991 года.
Расхождения патриархии с линией партии становились все заметнее. В июне 1991 года, за несколько дней до референдума по поводу переименования Ленинграда в Санкт-Петербург, Кураев составил — от имени патриарха — обращение к горожанам с призывом высказаться «за возвращение городу его исторического и священного имени». Алексий, подумав, отказался ставить подпись: решил, что ему не стоит вмешиваться в политизированный спор. Но благословил диакона выступить от своего имени. Причем подписаться разрешил не как частному, а как должностному лицу. По уверению социологов, этот текст, воспринятый как официальная позиция РПЦ, сыграл не последнюю роль в том, что городу на Неве было возвращено его изначальное имя.
