ÿc ÿc
Самым простым, но от этого не менее действенным методом для создания психологического портрета преступника было использование уже знакомых нам пустых знаков. Условно их можно разделить на три группы.
К первой относились топосы, указывающие на прошлое обвиняемого, на особенности его характера. Типичными являлись отсылки к «трудному детству», «плохому воспитанию», «дурному нраву». Такие характеристики могли даже стать изначальной причиной помещения человека в тюрьму. Так, в 1377 г. Парижский парламент рассмотрел апелляцию, в которой сообщалось, что истца арестовали и пытали только потому, что он был известен «дурным нравом»80. В деле Жиля де Ре упоминается, что он почувствовал тягу к преступлениям «с самой ранней юности...по причине плохого воспитания, полученного им в детстве», что он всегда был «натурой утонченной» и что «он совершал всевозможные жестокие поступки, подчиняясь собственным желаниям, для своего удовольствия»81.
Ко второй группе пустых знаков относились указания на образ жизни обвиняемого - «дурной», «скандальный», «развратный». Естественно, что конкретные детали такого поведения никогда не расшифровывались. Например, в деле, рассмотренном Парижским парламентом в 1355 г., говорилось, что один из возможных виновников
убийства известен своим «дурным образом жизни», а потому
82
расследование нужно начать с него . В обвинении, выдвинутом против парижской сводни, указывалось, что она принимала у себя мужчин и
83
женщин «дурного образа жизни» . Да и сами сводни отличались
84
«развратным образом жизни» . В деле 1357 г. «скандальный образ жизни» наравне с воровством стал поводом для ареста85, а в деле 1369 г. никаких других причин, кроме указания на «отвратительную репутацию и образ жизни», для ареста вообще не потребовалось86.
К характеристикам образа жизни обвиняемого относились также указания на то, что он является «бродягой» (vagabond), т.е. не имеет постоянного места жительства, заработка и имущества. «Бродягой» могли назвать и экюйе, нанявшегося на службу к истцу, и незаконного отпрыска местного сеньора, и каменщика, и наемного рабочего, и
87
ткача .
80 X 2а 9, f. 83vB-85B (6 juin 1377).
81 Bataille G. Op. cit. P. 242,243.
82 X 2a 6, f. 257B-258vA (8 août 1355). 83X2a8,f.390(s.d.).
84 RCh, I, 330; RCh, II, 129.
85 X 2a 6, f. 361-363A (23 juin 1357).
86 X 2a 8, f. 134vB-135vA (4 août 1369).
87 X 2a 6, f. 4v (15 dec. 1352); X 2a 8, f. 155vB-156A (31 janv. 1369/1370); RCh, 1,241; RCh, II, 32; RCh, II, 112.
Справедливости ради стоит заметить, что иногда, особенно к концу XIV в., определение «бродяга» могло соответствовать действительности. Частое упоминание людей этой категории на страницах «Регистра Шатле» было связано с усилиями королевского законодательства того времени, направленными на изгнание из городов (прежде всего, из Парижа) бродяг и бездельников, которых власти пытались привлечь к сельскохозяйственным работам88.
Точно так же не всегда являлось пустым знаком и выражение «убийца и вор», относящееся к третьей группе характеристик обвиняемого - по его сфере деятельности. Однако, в некоторых случаях это выражение не описывало действия человека и, соответственно, не имело никакого конкретного содержания. Так, например, в апелляции, поданной в Парижский парламент в 1354 г., истец жаловался на местного прево, посадившего его без всякой на то причины в тюрьму - «вместе с
89
убийцами и ворами» . Вне всякого контекста судьи могли заявить, что «упомянутый мессир является также убийцей и вором (murtrier et larron)»90 или сослаться на показания другого заключенного: «Пьер Гошье был заключен в Шатле по доносу Адена Бребиа, сказавшего, что он вор и убийца (larron et murdrier).... »91.
К этой же группе пустых знаков следует, очевидно, отнести выражения
• 92
типа «[обвиняется] ...ив других преступлениях (autres crimes)» , «....в
• 93
ужасных преступлениях (crimes enormes)» . Выражения эти не несли никакой информации, однако указывали на единственно возможную трактовку событий: если человек подозревался в каком-то одном преступлении, он, без сомнения, совершал (или был способен совершить) и «другие преступления». При этом неизвестный состав этих «других», «ужасных» проступков, их неназванность являлись самым важным их качеством, поскольку заставляло думать о страшном, о невообразимом. Думается, что именно к таким «пустым знакам» относится выделенное Жаком Шиффоло понятие "nefandum" (непроизносимое). Шиффоло настаивал на том, что явление "nefandum" было связано с процессом признания обвиняемого, с процессом говорения, проговаривания всех возможных и невозможных преступлений.
Подробнее см. главу «В ожидании смерти».
89 X 2а 6, f. 178В-182 (13 sept. 1354).
90 Confessions et jugements. P. 154: на самом деле упомянутый Ришар де Перси, шевалье, обвинялся в измене королю, за что был протащен по улицам города - "trayne comme traistres". См. также: Ibidem. P. 172.
91 RCh, 1,284.
92 См., например: Confessions et jugements. P. 151,152,154,182.
93 X 2a 11, f. 140B (11 avril 1392): "criminibus enormibus" (обвинение никак не расшифровывается).
Институт обязательного признания был введен в средневековом суде, по мнению этого исследователя, именно для того, чтобы сделать
94 и -
«непроизносимое» доступным и гласным . На мои взгляд, выражения «другие преступления», «ужасные преступления», «преступления, о которых невозможно рассказать (nefandissima facinora)»110, столь часто используемые в обвинениях, не нуждались ни в каких разъяснениях. Они были необходимы сами по себе - как знак чего-то страшного и опасного, чего-то, с чем следует бороться и что могут одолеть только судьи.
Интересно, что часто неназванные «ужасные» поступки обвиняемых оказывались слиты в тексте судебного протокола с другой категорией преступлений - «оскорблением королевского величества» (lese-majeste), которая сама по себе являлась пустым знаком, содержание которого не расшифровывалось. По-видимому, окружающим, по мнению судей, было вовсе не обязательно знать, что именно совершили те или иные обвиняемые - им было вполне достаточно обтекаемых, туманных формулировок: «... за многочисленные измены и другие преступления, совершенные против короля и французской короны (autres crimes perpetrez contre le roy et la coronne de France)», «... за убийства, грабежи, поджоги и другие преступления, относящиеся к оскорблению королевского величества (autres exces et crimes de majeste roial blecie)»111, «... преступление, которое является оскорблением королевского величества, а также нарушением миропорядка (regarde crime de leze-mageste, le bien et utilité de la chose publique)»112.
Впрочем, отказ от указания точного состава преступления в текстах протоколов был всего лишь одним из способов создания нужного судьям негативного облика обвиняемого. Расплывчатые формулировки характерны прежде всего для записи окончательного приговора по тому или иному делу - приговора, который затем зачитывался вслух и становился достоянием общественности. Для «внутреннего пользования» судей оставалось признание обвиняемого, которое - в
94 Chiffoleau J. Dire l'indicible. См. также более раннюю статью того же автора, посвященную введению института признания в уголовных судах Франции: Idem. Sur la pratique et la conjoncture de l'aveu judiciaire en France du XHIe au XVe siecle // L'Aveu. P. 341-380.
соответствии с требованиями инквизиционной процедуры - они обязаны были получить и на основании которого они выносили решение. Однако, в форме записи признания также присутствуют интересные особенности, к которым мы теперь перейдем.
