ÿc ÿc ÿc

Подводя итог, необходимо сказать, что выделенные мною особенности судебных протоколов не являются неотъемлемыми характеристиками каждого такого текста. Выше была предпринята попытка рассмотреть их в целом, понять, каким языком, какими стилистическими приемами пользовались средневековые судьи в своей повседневной работе, в документах, которые они писали или диктовали каждый день. Набор этих приемов мог варьироваться в зависимости от каждого конкретного случая, от желания и склонностей того или иного конкретного судьи: будь то использование местоимений «ты» и «мы», пассивного залога, приема аллитерации, формульных записей и пустых знаков; будь то ссылки на кутюмы, законодательство, прецеденты и мнение экспертов. Для выявления этих языковых и стилистических особенностей необходимо изучать каждый судебный казус отдельно, используя методы микроанализа, подходя к нему как к уникальному произведению судебного искусства.

И все же цели, которые преследовали средневековые судьи, создавая свои тексты, можно считать более или менее одинаковыми. Эти документы, как кажется, были нацелены не только на фиксацию собственно прецедентов, особенностей и тонкостей новой процедуры, для которой пока еще не существовало никаких иных «пособий» или «учебников». Сквозь привычные юридические формулировки можно разглядеть и их авторов - таких, какими они хотели казаться, таких, какими видели себя и какими их видели окружающие. Членов могущественной судейской корпорации, активно создающей собственную мифологию. Клириков, радеющих за светское правосудие. Подлинных профессионалов, привыкших, однако, в самом главном полагаться на слухи. «Народных» обвинителей, вполне способных на преступление против себе подобных. Верных слуг короля, не забывающих при этом о собственном мнении в спорных правовых вопросах. Гарантов мира и спокойствия, буквально «из ничего» создающих себе достойных противников.

В рассмотренных выше документах образ средневекового французского судьи выглядит еще нечетким, не до конца, может быть, отрефлектированным. И все же направление мысли кажется вполне понятным - это стремление доказать всем и каждому, что судья достоин той власти, которой обладает, что он - в силу своих личных и профессиональных качеств - имеет на нее право и что его правосудие будет всегда наилучшим¹⁰⁶.

Впрочем, на страницах своих уголовных регистров средневековые судьи занимались не одной лишь саморепрезентацией. Не менее заботливо выстраивали они и образ собственного противника - образ преступника, к принципам создания которого мы теперь и обратимся.

ÿc ÿc

Образ преступника возникает на страницах средневековых уголовных дел параллельно с образом самих судей. Идеальному судье, каким он хотел казаться, должен был - по законам жанра - противостоять достойный противник, своими отвратительными качествами всячески подчеркивавший достоинства того или иного представителя власти. Противник, в котором видели реальную угрозу для окружающих, который был «достоин смерти» - т.е. тот, с кем способны были справиться лишь судьи, в силу их выдающихся профессиональных и личных качеств. Идеальным преступником, таким образом, мог стать вовсе не тот, кто действительно преступал закон, но тот, кого можно было представить преступником. Это был в полной мере фиктивный образ - точно так же, как и образ судей. (Илл. 3)

Основной задачей любого процесса было дать понять окружающим, что именно этот, конкретный человек виновен в преступлении, опасном для жизни и благополучия общества, а потому заслуживает наказания. В средневековом уголовном суде существовало достаточно способов сделать эту информацию доступной всем: элемент состязательности присутствовал в отношениях судьи и обвиняемого и сохранялся даже при использовании пытки; до мелочей был разработан сложный ритуал самых различных наказаний, призванных навсегда искоренить существующую опасность.

Однако превращение обвиняемого в преступника начиналось уже на уровне текста судебных протоколов. Об этом в первую очередь свидетельствуют глагольные формы, описывающие действия подозреваемого в суде. Я уже упоминала, что практически все они давались в пассивном залоге. Это характерно как для XIV в., так и для XV в. Типичными являлись выражения: «он был отведен», «он был послан на пытку», «его заставили поклясться», «он был схвачен и арестован», «он был обыскан», «он был допрошен», «он был обвинен», «он был казнен». Их использование способствовало превращению обвиняемого из субъекта правовых отношений в их объект уже на уровне текст судебного протокола. Действительный залог сохранялся здесь только для глаголов, связанных с признанием, т.е. с процессом говорения: «признал и подтвердил», «заявил и подтвердил» и т.д.

Другая интересная стилистическая особенность - это использование местоимения «ты» по отношению к обвиняемому. На эту особенность судебных протоколов обратила внимание французская

70

исследовательница Франсуаза Мишо-Фрежавиль . В своей статье, специально посвященной данной проблеме, она отмечает, что в тех случаях, когда в тексте вообще сохранялось прямое обращение судей к обвиняемому, чаще всего это бывало обращение на «вы», что было более

71

естественно для культуры средневековья . Местоимение «вы» использовали судьи на процессе Жанны д'Арк: «Вы поклянетесь говорить правду о том, что мы спросим у вас касательно вопросов веры

72

и того, что вы знаете», «И я вам гарантирую, что вы услышите мессу,

73

если наденете женское платье» .

Жиль де Ре и Жан Малеструа, епископ Нантский, также вели разговор о преступлениях Жиля в самой уважительной манере:

- «Увы, мой господин, вы сами себя мучаете, а вместе с тем и меня. - - Я вовсе не мучаю себя, но я весьма удивлен тем, что вы мне рассказываете, и я не слишком этим удовлетворен. А потому я хотел бы от вас узнать подлинную правду о тех фактах, о которых я вас уже не раз спрашивал. -

70 Michaud-Frejavilie Fr. Op. cit.

71 Ibidem. P. 37-38,44.

72 PC, 1, 38: "Vos iurabitis dicere veritatem de hiis que petentur a vobis fidei materiam concernentibus et que scietis”.

- Правда в том, что мне больше не о чем сказать, кроме того, что я уже вам рассказал»¹⁰⁷.

Однако, в окончательном приговоре по уголовному делу уважительное «вы» могло заменяться на уничижительное «ты»: «...ты, Жанна, обычно

75

называемая Девой, была обвинена...» , «Мы заявляем, что ты, Жиль де

₀ .. 76

ге,... найден виновным в ереси» .

Как отмечает Ф.Мишо-Фрежавиль, речь в этом случае шла вовсе не о попытке каким-то образом сблизиться с обвиняемым, завоевать его доверие или, напротив, оскорбить его или унизить. По ее мнению, мы

77

имеем здесь дело с обычными формульными записями приговора . Обращение на «ты» свидетельствовало, что вина человека доказана, что он признан преступником, которого надлежит исключить из общества -причем сделать это еще на уровне текста: «...и будешь ты повешен высоко и далеко от земли, чтобы ты понял, что эта земля, которую ты не побоялся осквернить, отныне не дарует тебе ни укрытия, ни поддержки... »¹⁰⁸.

Однако, чтобы исключить того или иного человека из общества, недостаточно было превратить его в объект отношений, поставить в подчиненное положение во время самого процесса. Чтобы сомнений в принятом решении не возникало, чтобы окружающие вслед за судьями сочли обвиняемого «достойным смерти (dignes de mourir)», следовало создать его соответствующий портрет. При этом судьи менее всего были заинтересованы в том, чтобы рассказывать о жизни обвиняемого. В большей степени они были склонны показать его личность, особенности психики, чувств и поведения¹⁰⁹.