Вот Пётр Попов. В прошении, поданном 25 января 1909 года прокурору Череповецкого окружного суда, он заявил: «Пользуясь данным мне, как сотруднику, правом от г. помощника начальника Новгородского жандармского управления ротмистра Кривцова хранить и распространять нелегальную литературу, я распространял прокламацию „К крестьянам“ и подсунул имевшуюся у меня нелегальную литературу учителю Добронравову». В заключение Попов просил освободить его «под личную подписку о неукрывательстве от суда, о несовершении никаких актов провокации».
Вот агенты жандармского офицера Сомова – Александр Мошенцев и Василий Моисеев, в 1904 году они помогают организации социал-демократического кружка в г. Муроме, устраивают гектограф и лично разбрасывают прокламации.
Вот Михаил Токарев и Михаил Ковшиков, агенты в г. Иванове-Вознесенске, познакомившись с рабочими Беловым, Бубновым и Чуликовым, они, «провоцируя, склонили их организовать тайный кружок».
И так далее, и так далее.
Агенты-пропагандисты часто ставили в затруднительное положение местную администрацию, которая иногда решалась протестовать, но делала это весьма робко, так как понимала, что провокаторы действуют не без ведома высшего начальства. Вот один из таких случаев. Казанский губернатор 17 января 1904 года донёс товарищу министра внутренних дел, заведующему полицией: «По настоянию начальника Казанского охранного отделения ротмистра Кулакова на завод бр. Крестовниковых в г. Казани был принят в качестве рабочего крестьянин Лаишевского уезда Михаил Иванов Заразов… привлечённый к дознанию по обвинению в принадлежности к организованному кружку для пропаганды среди рабочих. С поступлением на завод Заразов окружил себя не менее подозрительными лицами, с которыми и вёл какие-то беседы… Через несколько времени на заводе была обнаружена прокламация от имени Казанского комитета Российской социал-демократической партии под заглавием: „О порядках на заводе Крестовниковых“, появление которой, по мнению администрации завода, могло последовать лишь при участии названных неблагонадёжных рабочих… На заводе Алафу-зова в Казани также принято несколько лиц по просьбе ротмистра Кулакова. Старшему фабричному инспектору Киселёву известны случаи, когда администрация заводов выражала опасение за принимавшихся на завод по настоянию чинов жандармского ведомства неблагонадёжных рабочих, которые, состоя агентами жандармских чинов и вместе с тем получая жалованье на заводах, в то же время не прекращают и своей противозаконной агитаторской деятельности. Принимая во внимание, что в настоящее тревожное время присутствие подобных лиц в среде рабочих представляется особенно вредным, об изложенном я считаю долгом довести до сведения Вашего превосходительства».
Товарищ министра принял, конечно, это донесение «к сведению», а Заразов остался провокаторствовать в Казани и прекратил свою деятельность только после того, как его роль шпиона была разоблачена товарищами.
Заводчикам и губернатору оставалось только поблагодарить революционеров, которые обезвредили «заразу», даже их беспокоившую.
Обнаружить тайный печатный станок – это было мечтой каждого «синего мундира», от юного поручика до седого генерала. Избитый, почти негодный шрифт ценился на вес золота. «Ликвидация с типографией» – это подарок к празднику, высший чин, новый орден. Жандармы любили дознания с «вещественными доказательствами» – в виде кремальер, гранок, валиков, при наличности их улики повышались в своей доказательности на несколько степеней, пуд плохонького набора являлся таким грузом, который мог «утопить» лишний десяток «подозреваемых» в совершении преступления.
Но нелегко разыскать тайную типографию! Эти жалкие, примитивные машинки дорого обходились революционерам, и они умели их прятать. Однако сыскные деятели нашли способ обходить это часто непреодолимое затруднение и, вместо того чтобы «открывать» тайные печатни, устроенные революционерами, стали таковые «открывать» сами на казённые деньги, через своих «секретных сотрудников». Это явление констатирует в записке, поданной «на высочайшее имя», и знаменитый жандармский генерал Новицкий. Но автор этого доклада, огорчённый потерей своего первенства в сыске, наклонность к таким «открытиям» старался приписать исключительно охранным отделениям. Ослеплённый злобой соперничества, Новицкий даже такое предприятие, как кишинёвская типография «Искры», которая была обнаружена случайно, старался изобразить в виде провокации Зубатоза. В то же время генерал-жандарм умалчивает о своём агенте Рубашевском, который, как мы знаем, лично помогал устройству печатного станка и орудовал так нескромно, что, когда возникло «дело», то прокуратура отказалась вести его. В действительности же нежная любовь к «принадлежностям тиснения» свойственна охранникам и жандармам одинаково, разница лишь в том, что содействие постановке технических революционных предприятий у первых выражается в более скрытых, замаскированных формах, чем у вторых; у охранников типография, положим, ставится чаще только «с ведома» секретных сотрудников, а у жандармов – почти всегда «с непосредственным участием» агентов. Такие режиссёрские «постановки» синемундирников вели иногда к очень забавным положениям. Сидит, например, секретный сотрудник в «тайной типографии» и тискает «противоправительственные» воззвания, представитель комитета приносит материалы и уносит напечатанное; проследить за ним, установить его личность, выяснить состав организации нет возможности: местность глухая, заметит он наблюдение – провалится агент; так длится месяц, другой, третий, тысячи, десятки тысяч прокламаций разлетаются по всей округе, жандармы завалены дознаниями о распространении «преступных изданий», они знают, где типография, но не берут её – на что им «туловище без головы» – станок без «комитета». А сотрудник все «тискает и тискает».
Так было в Баку у полковника Дремлюги. Вот что писал по этому делу прокурор Тифлисский судебной палаты заведующему временной канцелярией министерства юстиции Мейснеру.
«Милостивый государь Александр Александрович. В дополнение к донесениям моим г. министру юстиции по делу об обнаруженной 7 ноября в г. Баку тайной типографии я нахожу необходимым поставить вас в известность для доклада его высокопревосходительству, что, по собранным мною совершенно негласным путём сведениям, один из задержанных в означенной типографии – мещанин Иван Андреев Егоров – состоит уже давно тайным агентом при жандармском управлении. Этот Егоров доставил, между прочим, начальнику жандармского управления за несколько дней до ликвидации типографии выкраденную им, по словам полковника Дремлюги, из означенной типографии пачку рукописных прокламаций, каковую пачку полковник Дремлюга подложил было затем во время обыска в типографии при её обнаружении к найденному там письменному материалу, но был от этого присутствовавшим при обыске прокурором окружного суда удержан. По удостоверению полковника Дремлюги ранее октября настоящего года, когда один из задержанных – Аршак Хандев – прибыл из Ташкента в Баку и стал работать в типографии, всю работу в типографии нёс один Егоров, который и доставлял в жандармское управление все сведения по этому делу и передавал экземпляры отпечатанных прокламаций. Обстоятельство это в связи с тем, что, по имеющимся в распоряжении моем негласным сведениям, типография работает в Баку чуть ли не с июля месяца, т. е. в то время, когда Егоров состоял тайным агентом у начальника Тифлисского охранного отделения Лаврова, который о работе Егорова в указанном направлении был, по-видимому, осведомлён – даёт достаточно много предположений о том, не был ли названный Егоров сам и организатором открытой по его указанию, сего ноября, типографии».
Сенатор Кузьминский, ревизовавший в 1905 году Бакинскую губернию, характеризовал это дело ещё более определённо – он констатировал, что в бакинской типографии «принимал активное участие агент губернского жандармского управления, который её организовал, нанял для неё помещение и в течение нескольких месяцев, до 7 ноября 1903 года, занимался печатанием революционных произведений».
