Один из эсеров вспоминал:
«В глазах правящих сфер партии Азеф вырос в человека незаменимого, провиденциального, который один только и может осуществить террор… отношение к Азефу носило характер своего рода коллективного гипноза, выросшего на почве той идеи, что террористическая борьба должна быть не только неотъемлемой, но и господствующей отраслью в партийной деятельности».
Азеф выдаёт полиции Савинкова, Слетова, Селюк. Но он же в числе организаторов убийства великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Трепова.
Сведения о том, что Азеф – секретный агент, просочились в эсеровскую партию. Случилось это, по всей видимости, все из-за того же чиновника политической полиции Л. Меньшиков а, которого Рачковский за дружбу с Зубатовым отправил в отставку.
И вот в купе поезда, отошедшего от кёльнского вокзала, вошёл В. Бурцев – редактор исторического журнала «Былое». В купе сидел бывший директор Департамента полиции Лопухин.
– Позвольте мне, – обратился к нему Бурцев, – рассказать вам все, что я знаю об агенте-провокаторе, о его деятельности как среди революционеров, так и среди охранников. Я приведу доказательства его двойной роли… Я долго и упорно работал над его разоблачением и могу с уверенностью сказать: я с ним уже покончил. Он окончательно разоблачён мною…
Лопухин внимательно выслушал Бурцева. Дочь Лопухина на днях была похищена в Лондоне, и Бурцев предложил возвратить её в обмен на имя агента. Лопухин назвал Азефа.
Бурцев написал обращение ко всем членам партии эсеров и разослал его. Решено было организовать революционный суд, но судить не Азефа, а Бурцева – за клевету.
«Надо принять меры и усмирить Бурцева, который направо и налево распространяет слух, что Азеф провокатор!» – восклицал член ЦК Натансон.
Но Бурцев убедил явиться в суд Лопухина. Тут уж крыть было нечем.
Азеф бросился к Герасимову: тот дал ему несколько паспортов, и провокатор скрылся. Бросив без средств семью, он отправился с любовницей путешествовать: Италия, Греция, Египет, Швеция… Часто меняли паспорта, опасались нежелательных встреч. Наконец Азеф под видом немецкого купца осел в Берлине и занялся биржевой игрой. Значительную часть своих денег он держал в русских ценных бумагах, и с началом войны 1914 года и запрещением котировать эти документы на берлинской бирже потерял почти все. На остаток он открыл модную корсетную мастерскую. Сохранились его письменные указания выпускать корсеты малых размеров, ибо в войну из-за недостатка питания женщины будут худеть.
Туповатая немецкая полиция, толком не разобравшись, арестовала Азефа как анархиста. Ему грозил лагерь гражданских пленных. Азеф умолял, чтобы его не помещали в русский лагерь. В тюрьме он пробыл два с половиной года и был освобождён в 1917-м на основании соглашения по обмену гражданскими пленными. У Азефа обострилась болезнь почек, и в апреле 1918-го он умер. Его имя стало нарицательным в русской истории.
Лопухин же за разглашение служебной тайны особым присутствием Сената был присуждён к пяти годам каторги, заменённой ссылкой в Сибирь. После четырех лет ссылки его в 1912 году помиловали по царскому указу.
Максим Горький даже хотел написать роман «Провокатор» – об Азефе. Он отвечал Екатерине Пешковой, написавшей ему об этой истории: «Письмо твоё – точно камень в лоб, у меня даже ноги затряслись и такая тоска, такая злоба охватила – невыразимо словами… впечатление оглушающее. Что же делать с такими людьми? Ведь они гаже палачей».
Анонимное письмо, переданное дамой под вуалью
«Товарищи! Партии грозит погром. Её предают два серьёзных шпиона. Один из них бывший ссыльный, некий Татаров, весной лишь вернулся, кажется, из Иркутска, втёрся в полное доверие к Тютчеву, провалил дело Иваницкой, Барыкова; указал кроме того Фрейфельда, Николаева, Фейта, Старынковича, Лионовича, Сухомлина, много других, беглую каторжанку Акимову, за которой потом следили в Одессе, на Кавказе, в Нижнем, Москве, Питере (скоро, наверное, возьмут); другой шпион недавно прибыл из-за границы, какой-то инженер Азиев, еврей, называется и Валуйский; этот шпион выдал съезд, происходивший в Нижнем, покушение на тамошнего губернатора, Коноплянникову в Москве (мастерская), Веденяпина (привёз динамит) Ломова в Самаре (военный) нелегального Чередина в Киеве (укрывается у Ракитниковых в Саратове)… Много жертв намечено предателями, Вы их обоих должны знать. Поэтому обращаемся к вам. Как честный человек и революционер, исполните (но пунктуально, надо помнить, что не все шпионы известны и что многого мы ещё не знаем) следующее: письмо это немедленно уничтожьте, не делайте из него копии и выписок. О получении его никому не говорите, а усвойте основательно содержание его и посвятите в эту тайну, придумав объяснение того, как её узнали, только: или Брешковскую или Потапова (доктор в Москве) или Майнова (там же) или Прибызева, если он уедет из Питера, где около его трутся тоже какие-то шпионы. Переговорите с кем-нибудь из них лично (письменных сношений по этому делу не должно быть совсем), пусть тот действует уж от себя, не называя вас и не говоря, что сведения эти получены из Питера. Надо, не разглашая секрета, поспешить распорядиться. Все, о ком знают предатели, пусть будут настороже, а также и те, кто с ними близки по делу. Нелегальные должны постараться избавиться от слежки и не показываться в места, где они раньше бывали. Технику следует переменить сейчас же, поручив её новым людям».
Письмо это полно ошибок и вольных искажений имён. Автор, Л. Меньшиков, надеялся таким образом внушить мысль, что тайна исходила от какого-нибудь мелкого служащего, чтоб отвлечь внимание от настоящего источника, в случае, если бы полиция пронюхала об этом доносе.
Письмо Саратовского комитета в ЦК партии эсеров
"Из источника компетентного нам сообщили следующее: в августе 1905 года один из виднейших членов партии эсеров состоял в сношениях с Департаментом полиции, получая от департамента определённое жалование. Лицо это – то самое, которое приезжало в Саратов для участия в бывших здесь совещаниях некоторых крупных партийных работников.
О том, что эти совещания должны состояться в Саратове, местное охранное отделение знало заблаговременно и даже получило сообщение, что на совещаниях должен был обсуждаться вопрос об организации крестьянских дружин и братств. Имена участников также были охранному отделению известны, а потому за всеми участниками совещания была учреждена слежка. Последнею руководил, ввиду особо важного значения, которое приписывалось охранкой совещаниям, специально командированный департаментом ветеран-сыщик старший советник Медников. Этот субъект, хотя и достиг высокого чина, однако, остался во всех своих привычках филёром и свободное время проводил не с офицерами, а со старшим агентом местной охраны и с письмоводителем. Им-то Медников и сообщил, что среди приехавших в Саратов на съезд социалистов-революционеров находится лицо, состоящее у Департамента полиции на жаловании – получает 600 рублей в месяц. Охранники сильно заинтересовались получателем такого большого жалования и ходили смотреть его в сад Очкина (увеселительное место). Он казался очень солидным человеком, прекрасно одетым, с видом богатого коммерсанта, или вообще человека больших средств.
Стоял он в Северной гостинице (угол Московской и Александровской) и был прописан под именем Сергея Мелитоновича (фамилия была нам источником сообщена, но мы её, к сожалению, забыли).
Сергей Мелитонович, как лицо «дающее сведения», был окружён особым надзором для контроля правильности его показаний: в Саратове его провожали из Нижнею через Москву два особых агента, звавших его в своих дневниках кличкой Филипповский.
Предполагался арест участников совещания или нет, неизвестно; но только участники были предупреждены, что за ними следят, и они тотчас же разъехались. Выехал из Саратова и Филипповский (назовём и мы его этой кличкой). Выехал он по железной дороге 19 августа, в 5 часов дня. Охрана не знала об отъезде революционеров и продолжала следить. 21 августа ночью (11 часов) в охрану была прислана из департамента телеграмма с приказом прекратить наблюдение за съездом. Телеграмма указывала, что участники съезда предупреждены были писарями охранного отделения, такого рода уведомление могло быть сделано только на основании сведений, полученных от кого-либо из участников съезда, и заставило предполагать, что сведения эти дал департаменту Филипповский, уехавший из Саратова в 5 часов или б часов вечера 19 августа и успевший доехать до Петербурга к ночи 21-го.
Незадолго до открытия I Думы, т. е. в апреле 1906 г., в Саратов возвратился из Петербурга начальник Саратовского охранного отделения Феодоров (убитый позднее при взрыве на Аптекарском о-ве) и рассказывал, что в момент его отъезда из Петербурга тамошнюю «охранку» опечаливал прискорбный факт: благодаря антагонизму между агентами Департамента полиции и агентами с-петербургской охраны был арестован Филипповский, имевший, по словам Феодорова, значение не меньшее, чем некогда Дегаев. Филипповский участвовал вместе с другими террористами в слежке, организованной революционерами за высокопоставленными лицами. Агенты с-петербургской охраны получили распоряжение арестовать террористов, занятых слежкой, и хотя они отлично знали, что Филипповский не подлежит аресту, но в пику агентам департамента прикинулись незнающими об этом и арестовали Филипповского, ухитрившись при этом привлечь к участию в аресте и наружную полицию. Последнее было сделано, чтоб затруднить освобождение Филипповского, так как раз в его аресте участвует наружная полиция, т. е. ведомство, посторон-нееохране, вообще лишние люди, то уж трудно покончить дело келейно, не обнаружив истинной роли Филипповского. Когда Феодоров выезжал из Петербурга, то ещё не был придуман способ выпустить Филипповского, не возбудив у революционеров подозрений, Феодоров сообщил при этом, что в этот раз едва не был арестован хорошо известный филёрам X, также участвовавший в слежке, переодетый извозчиком. Он и ещё одно лицо успели скрыться".
