Нечаева с Томилиной тотчас отправились на поиски. Они обошли все возможные полицейские и тюремные инстанции. О Нечаеве там не слышали. Достучались даже до Петропавловской крепости. Её комендант заверил, что такого заключённого у него нет. Сам шеф жандармов Мезенцев поклялся, что в его ведомстве Нечаева не было.
Среди молодёжи распространился слух, что якобы Нечаев бежал из крепости через отхожее место в генеральской шинели. Возник образ героя.
В феврале Нечаев объявился в Москве у Орлова, сказав, что бежал из крепости, и, взяв у него паспорт для поездки за границу, сперва поехал в Одессу.
В марте он снова в Москве, рассказывал о своих приключениях. Его будто бы опять арестовали, он бежал, 50 вёрст шёл пешком, потом ехал с чумаками. Нечаев взял паспорт у другого товарища и уже легальным образом под чужим именем выехал за границу.
Перед русскими эмигрантами он предстал как уже опытный, с именем, революционер. Но Герцен, ставивший себя очень высоко, отказался иметь дело с каким-то студентом. «Апостол анархии» Бакунин принял Нечаева ласково. Тот уверял старика, что студенческое движение, которое Нечаев якобы представляет, есть искра будущего большого пламени. Он разукрасил небылицами свой мифический арест, свою подпольную работу. Ждавший хоть каких-то сдвигов в России, Бакунин поверил Нечаеву, как дитя.
Нечаев настолько очаровал его и Огарёва, что последний даже посвятил ему стихотворение «Студент» с подзаголовком «Молодому другу Нечаеву»:
Он родился в бедной доле, Он учился в бедной школе, Но в живом труде науки Юных лет он вынес муки. В жизни стопа год от году Крепче преданность народу, Жарче жажда общей воли Нет нужды приводить полностью, оно довольно длинное и малохудожественное. Но стихотворение как бы подтверждало на родине значимость Нечаева.
Это потом Бакунин будет сетовать в письме своему другу:
"Нечаев – один из деятельнейших и энергичнейших людей, каких я когда-либо встречал. Когда нужно служить тому, что он называет делом, для него не существует колебаний; он не останавливается ни перед чем и бывает столь же безжалостен к себе, как и к другим… Нечаев не мошенник, это неправда! Это фанатик преданный, но фанатик опасный… способ действия его отвратительный… Он пришёл мало-помалу к убеждению: чтобы создать общество серьёзное и ненарушимое, надо взять за основу политику Макиавелли и вполне усвоить систему иезуитов: для тела – насилие, для души – одна ложь…
Солидарность существует только между десятком лиц, которые образуют ядро общества. Все остальное служит слепым орудием и как бы материей для пользования в руках этого десятка людей, действительно солидарных. Дозволительно и даже простительно их обманывать, компрометировать, обкрадывать и по нужде даже губить; это мясо для заговоров… Симпатии людей, умеренно тёплых, которые имеют человеческие интересы, как любовь, дружба, семья, общественные отношения, эти симпатии в его глазах не представляют достаточной основы, и во имя дела он должен завладеть вашей личностью без вашего ведома. Для этого он будет за вами шпионить и постарается овладеть всеми вашими секретами, и для этого в вашем отсутствии, оставшись один в комнате, откроет все ваши ящики, прочитает ваши письма… Если вы его представите приятелю, первою его заботой станет посеять между вами несогласие, дрязги… Он обманул доверие всех нас, он покрал наши письма, он страшно скомпрометировал нас; словом, вёл себя, как плут".
Нечаева очень интересовал зарубежный денежный фонд. Жаждал денег он не для себя, а для революции.
Однажды какой-то русский по фамилии Бахметьев, отправляясь через Лондон на далёкие острова, оставил Герцену 800 фунтов на революционные цели. Герцен поместил эти деньги в банк, и на момент приезда Нечаева революционный фонд составлял уже 1100 фунтов. Нечаев убедил Бакунина и Огарёва, что в России вот-вот начнётся восстание, и сумел благодаря им вырвать у больного Герцена половину этих денег.
В Москву Нечаев привёз кроме денег удостоверение за подписью Бакунина и с печатью: «Предъявитель сего есть уполномоченный представитель русской ветви всемирного революционного союза».
Теснее, чем с другими, у Нечаева завязались отношения с Орловым, Томилиной и Успенским.
Орлов был земляком Нечаева, сельским учителем, сыном священника. Он приехал поступать в университет, но ему это не удалось. Томилина была замужем за отставным горным инженером. Люди небогатые, они все же жили открытым домом, у них постоянно толклась молодёжь. Нечаев познакомился с Томилиной случайно в поезде. Потом он давал уроки латыни её брату и устроил жить у То-милиной свою сестру, совершенно необразованную простую работницу.
Успенский служил в книжном магазине. Это был романтический молодой человек, попавший под влияние Нечаева. К нему-то последний и явился из Женевы. Успенский стал первым слушателем нечаевского «Катехизиса революционера». В нем излагался план организации, задуманной Нечаевым по масонскому принципу.
Выдавая себя за эмиссара некоего международного революционного центра, Нечаев стал организовывать кружки, причём члены одного не знали состава другого. Вступивший в кружок не имел права спорить, расспрашивать, сомневаться. Он должен был беспрекословно подчиняться комитету.
Нечаев хотел кружками охватить всю европейскую Россию. По сигналу кружки должны были поднять восстание. Нечаев намечал революцию на 19 февраля 1870 года.
Успенский привёл четверых студентов и отставного ко-лежского секретаря Прыжова. Последний, кстати, занимался сочинительством, написал книгу «История кабаков и питейного дела в России».
Организацию назвали «Обществом народной расправы». Его члены обозначались номерами, встречам придавалась таинственность. Приобрели печатный шрифт, сделали печать. По кругу шла надпись «Комитет народной расправы 19-го февраля 1870 г.», в середине изображён топор. Печать ставилась на бланки, внизу которых писалось «по прочтении сжечь немедленно».
Члены общества занимались, в основном, антиправительственной агитацией, распространяя ложные слухи и прокламации. Прыжов достал несколько старых паспортов и священническую рясу, Нечаев – офицерскую форму.
Нечаев уже думал послать Бакунину связного. Но среди членов оказался человек, ставивший под сомнение слова Нечаева о каком-то таинственном комитете, постоянно споривший на встречах и даже пытавшийся организовать своё общество. Это был студент земледельческой академии Иванов.
В ноябре в пруду Петровского дарка, принадлежащего академии, нашли тело. В нем опознали Иванова. По всей видимости, он был застрелен. На шее – красный шарф с привязанным кирпичом. Полиция вышла на Успенского, который признался в убийстве и назвал сообщников: Нечаева, Прыжова, Николаева и Кузнецова. При следствии открылось все об организации, были обнаружены бланки, прокламации.
Нечаев скрылся за границу вместе с женой коллежского советника Варварой Александровской. Правда, через месяц она вернулась с сундуком прокламаций. На границе её арестовали. Александровская показала, что была в Женеве, где рассказывала Огарёву о России, потом по приказанию Нечаева вернулась.
Всего по нечаевскому делу пошло под суд 87 человек, некоторых оправдали.
Нечаев не получил у Огарёва остаток фонда, заставил Бакунина отказаться от начатого перевода марксовского «Капитала» и даже написал издателю угрожающее письмо. Под редакцией Нечаева и Бакунина вышло несколько номеров «Колокола». Потом они поссорились, и Бакунин поддерживал знакомство с людьми, только если те порывали с Нечаевым. Он писал Огарёву: «Нечего говорить, какую роль глупцов сыграли мы. Если бы жив был Герцен, как он над нами бы зло посмеялся, и по праву. Теперь нам остаётся только проглотить эту горькую пилюлю и быть осторожнее на будущее время».
Едва III Отделение узнало, что Нечаев за границей, оно стало его разыскивать. Выдачи Бакунина русское правительство у иностранных властей не могло требовать. Нечаев же был виновен в прямом убийстве. Шеф жандармов граф Шувалов обратился к нашим посланникам во всех крупных государствах: принять меры к обнаружению Нечаева. В Европу отправили агентов. Думали выйти на Нечаева через Бакунина, но они уже не встречались. Две трети Европы активно прочёсывались агентами, на всех крупных вокзалах установилось наблюдение.
