Пока коллекционерша вела рассказ о скульптурах Микешина, историк задумался о Морозове. Если Коршунов — патриот России и ради наживы не уничтожит ее культурных ценностей, то морозовская рука не дрогнет. Зато Морозов не поставит себя в зависимость от других купцов: один преподнес бы монарху пуд золота, но славу не поделит ни с кем. Однако он симпатизировал не царю, а кадетам-капиталистам. И хотя в партии не состоял, но материально помогал им. Морозов и сейчас самый богатый новгородец после владыки. У него своя моторная лодка, редкий дог, породистый рысак: да и дом — дворец. Живет на широкую ногу, щедр на подарки. А где берет монету? Фининспектор, контролируя его доходы, знает, что тот сыплет червонцами больше, чем выручает. Ловкач ссылается на рулетку, карты и выигрыши на бегах, а истинный источник богатства скрывает.

А вот золотой модели здесь нет и быть не может. И, проверяя свое умозаключение, он снова подошел к бумажной поделке:

— Голубушка, какое назначение этого примитива?

Пристальный взгляд охотника не смутил коллекционершу. Не пряча своих карих глаз, она спокойно ответила:

— Страсть люблю аукционы. Эта вещь из имения Голицыных. Колпаком накрывали чайник с заваркой.

— Можно взглянуть?

— Ради бога! — разрешила она без тени смущения.

Краевед осторожно поднял модель из папье-маше: ее поддон, пожелтевший от чая, подтвердил правильность слов Морозовой. Он спросил:

— Пульхерия Ждановна, слышали о золотой модели памятника?

— Брехня! — засмеялась она, сверкая коронками. — Сорок фунтов не четыре золотника: не скроешь! Да еще при артельной затее…

Он понял, что она тоже искала модель. Теперь надо выяснить, кто придумал легенду? Алхимик или его сообщник?

— Боже! — вскрикнула хозяйка, словно ее схватили за волосы. — Неуж большевики сломают и памятник России?!

— Нет, голубушка, большевики свои ошибки не повторяют!

В прихожей краевед снова взглянул на черный безмен. Тоже неплохой образ ключа проникновения номер три. В самом деле, железный стержень имеет не только противоположные края, не только постоянный и переменный груз, но и середину — шкалу, передвигая по которой колечко с упором, можно уравновесить полярности рычага, а тем самым противовесы. Налицо три фактора: ведущий край с отвесом, ведомый конец с товаром и средний — сводящий с колечком…

Размышляя о триединстве противоречия, историк незаметно вышел на вечерний перекресток, где обычно стоит ночной извозчик Фома. Его нет. А старик — лучший справочник по городу. Жив ли он? Неплохо навестить старого знакомого: еще гимназистом Коля дружил с Фомой, прекрасным рассказчиком…

Ночь на перекрестке тихая: слышно, как в открытом окне углового дома бьется «сердце» старинных часов. Поджидая пассажиров, Фома скрутил козью ножку и задумался…

За долгую работу на козлах он сменил четырех коней и две коляски с верхом, а свой живой пронырливый ум обкатал до блеска. Кажись, профессия возницы не мудрена, а вот реши-ка загадку! Волхов разрезал город на две краюхи: Софийская доля — с вокзалом, а Торговая — с пристанью. Скажи, где лучшая стоянка?

Дед занял угол Знаменской и Московской — самый пупок Торгового холма. Отсюда легко катить по всем потребным местам, и Волховский мост рядом с вечерней пристанью.

Да и окрест все дома-то нэповских воротил: Морозова, Лазерсона, Долгополова, Коршунова, Шнейдерзона. И перекресток бойкий: булочная, колбасная, Гостиный двор. А телефон в аптеке — вызывай извозчика.

Все учтено! Все продумано! Даже такая малость — возле стоянки торчит вместо тумбы ствол петровской пушки, куда вкладывают записки с указанием адреса и часа выезда.

Среди извозчиков Фома — признанный патриарх, без его благословения не рискнут купить фаэтон или коня (особо у цыган): дед, точно доктор, старательно ощупает пролетку, лошадь, да еще укажет, где ныне самый дешевый овес.

Нагляделся старик и на блатной мир: воров, растратчиков, спекулянтов, скупщиков. Частенько преступления раскрывались с его помощью. Помогал он и беспризорников вылавливать.

Родись Фома в XX веке, Новгородчина, возможно, прославилась бы знаменитым сыщиком, хотя внешне добровольный агент скорее смахивал на медлительного старичка поозера с желтоватой сединой в бородке, да и костюм под стать: высокие сапоги, брезентовая куртка и засаленная фуражка из темной кожи.

Яркие звезды, подмигивая, вызывали луну на выход, а приманили пару босоногих пареньков. Они тишком прижались к сумрачному забору и внезапно исчезли, точно в бездну ухнули.

Дед перекрестился дымящей цигаркой. Новые фонари не горят: не подвели электричество. Но желтоглазик, как и все ночные извозчики, зорко видел в темноте.

На ветхой ограде свежая афиша — «Багдадский вор», а на забитой калитке светилась жестянка с черной шестеркой. «Московская, дом 6» — памятный адрес. Здесь когда-то жил одинокий купец Казимиров. Богатый, как Садко, отшельник прикидывался бедным: собирал старье, а, захламив дом, спал у себя в лавке на длинном сундуке.

Ныне каменный дом Казимирова развалился, порос бурьяном. И, кажись, именно на той свалке прижились бездомники. Вот уж кою ночь за старым забором шорохи, голосишки и тихий лай. Завернуть бы в Троицкую к учителю Калугину, доложить о малых полуночниках, да поздновато: в слободке ни огонечка.

В угловой квартире нэпмана Морозова диковинные часы набатно пробили двенадцать. Дед поежился. Взращенный на поверьях, он порою ждал, что в полночь забеснуется нечистая сила.

Напрягая слух, он насторожился. Мирно хрустела овсом пузатая лошаденка с торбой на морде. Кругом ни души. Вдруг на повороте Гостиного двора колыхнулся белый саван. Фома призвал святую Софию, но привидение двигалось прямо на извозчика.

— Свят-свят! — забормотал дед, зажмурившись.

Он слышал, как невесомые шаги подкрались к коляске, а знакомый голос вернул его к жизни:

— Дедуля, здравствуй! — Словно фея из сказки, актерка, вся в белом, радушно улыбнулась: — Не узнал, что ли?

Как не узнать симпатичную пассажирку: лик ангелочка, а грудь дородной игуменьи. Все же испугом малость примяло голос:

— Что так припозднились, краля?

— Гостила у подруги. Она освободилась после спектакля. — Резко качнулась коляска. Усталая барышня привалилась к спинке сиденья: — Дедуля, хочу золотую коронку. Посоветуй хорошего дантиста со своим материалом…

Он дал адреса двух зубных техников и, сняв торбу с лошадки, вернулся на козлы:

— Но, но, Кикимора! — замахнулся кнутом.

Большеухая мохнатка, с жидким хвостиком и раздутыми боками, в самом деле смахивала на чертенка из народной сказки. А хозяин в ней души не чаял.

Возле Соловьевской гостиницы артистка вынула из сумочки двугривенный (езды-то рукой подать!) и, зевая, тихо молвила:

— Говорят, местные купцы в подарок царю изготовили золотую модель памятника России. Правда это?

— Впервой слышу, мил человек. — Дед зажал кнутовище коленями и полез в карман за кисетом: — Вот как «обновилась» икона на памятнике, могу поведать…

Актриса, видать, шибко притомилась — перенесла разговор на другой день:

— Завтра я выступаю в Софийке, подъедешь к десяти. Удачной ночи тебе, дедуля.

Старик мысленно перекрестил ее и натянул вожжи. Он заметил, что из ресторана вышел чернявый паренек и пошел за ней во двор гостиницы. У него на груди значок КИМа, — греха не будет. Дед судил по своему сыну, комсомольцу: теперь он стал партийцем. Вчера из Москвы телеграмму прислал, обещал приехать. И опять навестит своего учителя Калугина…

Калугин отказался от путевки на Старорусский курорт: задерживал подшефный завод — до сих пор нет электричества; то не было кабеля, а теперь монтера.

Пришлось идти на северную окраину города. Там, в Никольской слободе, живет Лебедев, новгородский Эдисон. Секретный замок, изобретенный им, открывается только набором цифр.

Числовая механика заинтересовала Калугина. Он ближе познакомился с Лебедевым. Тот согласился с тем, что противоречие — толчок любому изобретению.