Калугин вскинул брови: ворвался резкий звонок телефона. Трубка гудела от баса приятеля:
— Дружище! Будь в одиннадцать у памятника России. Подробности на месте. Очень спешу!
Чекист озадачил Калугина. Обычно начальник губотдела ГПУ назначал свидания у себя в доме или сам приходил сюда, а тут — в Кремле, на бойком месте. Чем это вызвано? Если Иван решил постоять за монумент Тысячелетию, то сказал бы по телефону. Нет, тут что-то иное!
Еще семинаристом Николай, развивая руку, брился на ощупь. И сейчас, не глядя в зеркало, спокойно водил бритвой, хотя она, острая, чем-то напомнила московский конверт. Калугин вскрыл его и бегло прочел:
«Уважаемый тов. Калугин! Проиллюстрируйте Вашу статью хотя бы одним примером научного открытия, сделанного с помощью диалектики. И ваш труд будет опубликован в журнале. С комприветом!»
Ирония прозрачна! Даже великий Гегель не открыл, а лишь предугадал таблицу Менделеева. Остается одно — искать самому научное открытие с помощью диалектики.
Его взгляд выбрал портрет Ленина, стоявший на приземистом столе. Ведь именно Ильич завещал разрабатывать диалектику со всех сторон. Возможно, одна из сторон и есть ЛОГИКА ОТКРЫТИЯ?
В соседней комнате послышалось знакомое шуршание. В субботу матушка поднималась раньше обычного: сегодня в доме уборка, стирка, баня. Она, бывшая сельская учительница, жена лесничего, привыкла к трудовой колготе и отказалась от прислуги: «Работаю, пока живу, и живу, пока работаю».
Калугин наколол дров для каменки, натаскал в бочку воды; заглянул на кухню, выпил парного молока вприкуску с морковным пирожком и затем крикнул в окно, открытое в садик:
— Мама, передай, пожалуйста, Глебу: обедаем вместе!
— А ты, сынок, — она выдержала паузу, поливая розовый куст возле веранды, — уверен, что он позвонит?
— Уверен, абсолютно уверен!
КООРДИНАТЫ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ
Город готовится принять участников международного автопробега: всюду звенят топоры, стучат молотки, а на вышке яхт-клуба, что рядом с железным мостом, укрепляют флаг, сорванный бурей.
Слобожанин шел вдоль реки, где на берег были выброшены лодки и плоты. Бурелом — беда, но беда активизирует нашу деятельность, заставляет думать над причиной и следствием, равновесием и противоборством. Именно здесь, над Волховом, Рерих увидел столкновение грозовых туч и создал картину заоблачной борьбы.
«Что рождает бурю? Стык полярных температур! Перепалка земли и неба! Всем крутит противоречие!» — размышлял Калугин, отгоняя ненужные мотивы ради главной мысли. Он думал только о предстоящей встрече с чекистом.
Вдруг он остановился. Из окна речного буфета на него пристально смотрела белокурая незнакомка с газовым шарфиком на шее. Что бы это значило? Возле кремлевской арки Калугин оглянулся. Темно-синие глаза следили за ним. Невольно вспомнились дни подполья, слежки и агентурный «хвост». Явное недоразумение: его приняли за другого. Не знает он этой блондинки: ее не забудешь — личико юное, а плечи гребца.
Войдя в крепость, Калугин разом освободился от цепкого взгляда незнакомки: повсюду еще валялись окурки, клочья бумаги, сухие ветки: заверть стихла два часа назад. Микешинский памятник сверху был накрыт полосатой палаткой, заброшенной сюда, видимо, смерчем. За круглой решеткой монумента обнаружились два паренька: крепыш в жилетке, с черной челкой, держал лесенку, а худой, в грязной майке, босой, стоя на стремянке, тянул на себя полотно, похожее на арестантскую рубаху. Они, наверное, подрядились к пострадавшему торговцу.
Калугину, председателю Детской комиссии, казалось, что он знает наперечет местных беспризорников, а вот — совсем незнакомые. Надо взять их на учет, но в это время из окна углового дома раздался призывный голос члена Контрольной комиссии:
— Отпускник, на минутку!
Калугин обязательно зайдет в губком: узнает новости, проконтролирует ликвидацию последствий урагана, запросит почтамт насчет московских газет и позвонит на кирпичный завод…
(Не удивляйтесь, дорогой читатель, в те годы партийцы во время отпуска не освобождались от общественных нагрузок. Калугин и сейчас, в дни каникул, ловил беспризорников, содействовал автопробегу, рыскал в поисках вагонеток: все губкомовцы помогали восстанавливать промышленные предприятия).
Он бросил взгляд на памятник Родине и глазам не поверил: мальчишки исчезли вместе с лестницей и палаткой. До чего же проворные, бесенята!
Захрипел длинный, с квадратным раструбом громкоговоритель, установленный на здании губкома. Радиостанция «Коминтерн» сообщала точное московское время.
Все намеченное выполнено за полчаса. И, выйдя из парадной губкома, он направился к центру Кремлевской площади, где возвышался гранитно-бронзовый монумент со множеством фигур. А рядом с решеткой увидел странную особу. Молодая женщина в белом перемахнула через кольцо ограды, шагами измерила подножие памятника и вынула из бисерной сумочки сиреневый блокнотик.
Такое впечатление, словно город уже запрудили иностранные машины. Вот из комфортабельного лимузина вышла леди осмотреть русское чудо. Она заставила новгородца вглядеться в микешинское творение, похожее на шапку Мономаха.
Еще ребенком Николка подбегал к высокому изваянию с такой непосредственностью, словно перед ним горела нарядная елка с новогодними игрушками.
Затем Коля по статуям наглядно изучал историю России: за каждым героем закреплял даты, события, биографии. Гимназиста прозвали Карамзиным.
А приезжая на каникулы, семинарист изучал бронзовую летопись как победное вторжение жизни в мир художественной пластики. Когда же молодого революционера выслали в Новгород, то громадный конус монумента чудился ему набатным колоколом: здесь все напоминало о мятежах, восстаниях свободолюбцев.
Еще больше заострила его взгляд первая русская революция: на пьедестал Родины он мысленно возвел Пугачева, Радищева, декабристов и Герцена.
Гражданская война надолго разлучила его с родным городом. И вдруг на Дону он, председатель военного трибунала, изъял у белогвардейца бумажные деньги с изображением памятника Тысячелетию. Даже Деникин знал, что Русь — монумент, но белому генералу было невдомек, что распродажей земель не сохранить единую и неделимую.
И вот опять не без сюрприза: скульптурным хороводом России залюбовалась приезжая журналистка — первая ласточка международного автопробега. Корреспондентка в белых замшевых туфельках, в строгом английском костюме цвета слоновой кости и светлой вуалетке на лице: глаз не видно — думай что хочешь…
Заметив плотного черноглазого новгородца в серой блузе, она приподняла вуаль и, щурясь от солнца, внезапно обратилась к нему:
— Николай Николаевич, вы очень нужны мне.
Он узнал темно-синие глаза и от неожиданности онемел. Старый холостяк всегда робел перед красивыми женщинами. А тут еще показалось, что он где-то видел ее щеки с детскими ямочками. И мозг лихорадочно заработал: «Кто она? Откуда знает?»
— Я немного озадачила вас, — ее светлые глаза сузились до прищура. — Нас познакомили заочно…
«Узнала по словесному описанию», — насторожился бывший председатель военного трибунала и, уловив запах тонких французских духов, робко глянул на ее загорелое личико, одолевая смущение:
— Слушаю вас, голубушка.
— Верно, что вами выиграно необычное пари?
— Какое пари?! — удивился он, думая: «Туфельки на высоких каблуках, а барьер перескочила, как парень».
— Мальчика исключили из школы: он тугодум и косноязычен. Учителя отмахнулись. А вы за один год подготовили неуча…
— Нет, голубушка! — Он не сдержал улыбки. — Я преподаю не в школе, а в совпартшколе. И случай был не с мальчиком, а с юношей. И, наконец, я ни с кем не спорил. Никто об этом не знает, кроме профессора Передольского. Вы знакомы с ним? Нуте?
Не ожидая контрвопроса, собеседница не сразу ответила:
— Да. По Ленинградскому университету. У меня диплом историка. Я не случайно занялась тайной памятника.
