<i><b>3 июня.</b></i>
Тамара любит меня, но креста не снимает. Чем пронять ее? В парке встретил Нину Оношко, нарочно прошелся с ней: может быть, ревность поможет?
<i><b>4 июня.</b></i>
Началась травля: телефонный звонок от имени Старорусской владычицы. Подметная записка: «Не тронь богоматерь, иначе она покарает тебя!» А сегодня в окно кабинета подбросили фанерную икону с дикими глазами владычицы.
Вечером опять с Ниной. Она во всем белом. Тамара видела нас, но не сдается. Что еще придумать?
<i><b>5 июня.</b></i>
Спорил с Калугиным чуть не до рукопашной. Говорит: «Прямолинейная логика мышления определяет и прямолинейную логику действия». Всячески внушает, что я в плену элементарной логики, что она загонит меня в тупик. Неужели формальная логика — мертвец? И неужели этот мертвец, как выражается Калугин, схватит меня, живого?
Оношко смеется над Калугиным. Пронин тоже уважает профессора. Наверно, Николай Николаевич просто обиделся на меня, что я не посещаю его философский кружок.
<i><b>6 июня.</b></i>
Вернулся из Питера Селезнев. Еще не легче! У меня под носом орудует Рысь, агент Тихона. Указали другие. Позор!
Сеня привез мне направление в санаторий. Да, подлечиться надо и с мыслями собраться тоже. В голове, как у Гамлета: быть или не быть? В самом деле, что выбрать? Остаться самим собой — икону отобрать, попов разогнать и у Тамары содрать крест с груди или не быть самим собой — отступить? Посоветуюсь с Оношко.
Его дочь неравнодушна ко мне. Я честно признался, что люблю Ланскую, что сделал той предложение и жду ответа.
<i><b>7 июня.</b></i>
Зашел во флигель за ответом. Там буянил Карп. Пришлось его выставить за дверь. Обстановка не для объяснения.
На дворе стоял оседланный Орлик. Я поручил Алеше подготовить стол к воскресному обеду, а сам помчался на ипподром. От быстрой езды заколотилось сердце. Вернулся домой шагом. На дворе ездовой указал на флигель: «Женщина кричит!» Вхожу. Опять Карп. Взъерошенный. У Тамары порвана блузка. Мне стало еще хуже.
Прошел в парк. Сторож передал мне браунинг, якобы найденный на аллее. Вызвал из гостиницы Оношко, пригласил его на обед. Он сказал: «Коллега, я сейчас проверю два факта и позвоню тебе».
С трудом поднялся на чердак. И только сел за стол — звонок. В трубке голос Оношко. Он не пощадил меня: «Крепись, коллега, Карп вышел из партии, а Тамара Александровна едет со мной в Петроград навсегда!»
Чтобы успокоиться, опять открыл дневник. «В это время перед моим столом возле дивана стала подниматься глазастая икона…»
Запись оборвалась. Калугин, снимая очки, обвел взглядом удивленных слушателей: «Как подниматься?»
МЫСЛИТЬ НАДО ПО-НОВОМУ
Рано утром, как всегда, Калугин вышел на прогулку. Наводнение сократило его обычный путь. Он обошел «остров» кругом и возле дома обратил внимание на мальчика. Тот пытался на бегу поднять с земли бумажного змея.
Николай Николаевич помог ему и неожиданно нашел ответ на загадку: почему «сама» поднялась икона с пола?
Воркун еще не ушел на службу. Они вдвоем быстро проверили калугинскую догадку. Положили фанерную икону на коврик возле дивана. Сложили длинную суровую нитку вдвойне. Петлю накинули на край иконы, двойную нить просунули через фарфоровую трубку для электрического провода, заделанную в стену, а конец нити вывели в чердачное окошечко и бросили клубок в сад.
Николай Николаевич сел за роговский стол. Тем временем Воркун прошел в сад, поднял клубок и осторожно начал тянуть суровую нить.
Действительно, сначала послышался легкий шорох, а следом за ним лежащая фанера стала одним концом подниматься, открывая образ свирепой богоматери.
Калугин мысленно представил удивленное лицо Рогова…
Зазвенел телефонный аппарат. Пронин вернулся из Питера с профессором Оношко.
— Где соберемся? — спросил уполномоченный.
— У нас в коммуне. И сейчас же, голубчик, пока все в сборе!
Повесив трубку, Николай Николаевич взглянул на икону. Она лежала образом кверху, а от суровой нитки и след простыл. Ее вытянул Иван Матвеевич в сад. И тянул за один конец…
Но кто же принес икону?
Калугин послал Добротину за Алексеем Смысловым, но тот сам явился. Не раздеваясь, он вбежал в столовую:
— Николай Николаевич, я вспомнил! — Он перевел дух. — Накануне убийства Рогова мы с Елизаветой Ивановной прибирали библиотеку. Вейц взял продолговатый альбом с жокеем на обложке и сказал жене: «Я отнесу обещанную книгу, постараюсь не задержаться».
— В каком это было часу, голубчик?
— В обед, когда здесь ни души.
— На чердаке альбом не обнаружен. Значит, друзья мои, Вейц прихватил его на тот случай, если нарвется на Леонида или Карпа. Трюк с иконой — типичен для Рыси: все так просто и в то же время не разгадаешь. — Калугин обратился к Алеше: — И когда он вернулся домой, голубчик?
— Без меня, а я помогал хозяйке около часа.
— Значит, друзья мои, завершающий удар подготовил сам Рысь. Ерш написал образ страшной богоматери, а Вейц обратную сторону фанеры расписал под ковер и положил на него. Нить протянул тоже сам. Видимо, и сам же «запустил змея». Это он мог сделать из собственного сада: у соседей общая изгородь. Но кто-то должен быть дать сигнал: «Рогов на чердаке!»
— Здесь перед балконом маячил Солеваров, — вспомнил Воркун.
— Это было дождливое воскресенье, но икона лежала с субботы. Почему, друзья мои, Пальма и не взяла следа.
— А если б Рогов задел ногой фанеру? — спросила Люба.
— Конечно, не тот эффект, голубушка. Однако Леонид отметил в дневнике «травлю». Вторая икона еще больше обозлила бы его. А главное, Рысь добивался своего — чекиста натравливал на церковников, толкал его на административные меры, а тем самым восстанавливал верующих. — Калугин метнул взгляд на окно: — Наши идут!..
По тому, как профессор важно закурил трубку, Калугин понял, что тот не обнаружил пропажу дневника Рогова. Аким Афанасьевич бесстрашно выдержал взгляд Воркуна и бодро кивнул дочке: «Не волнуйся-де за меня — криминалиста и короля логики!»
— Гражданин Оношко, — начал официально Иван Матвеевич, — вы обвиняетесь…
— Что?! — качнулся толстяк. — Я обвиняюсь?!
— Да, батенька, вы обвиняетесь в убийстве без убийства…
— Это еще что за галиматья?! — Он захохотал.
Калугин терпеливо выдержал смех профессора и строго повторил:
— Вы, не убивая, убили Рогова.
— Рогова?! — Толстяк отмахнулся дымящей трубкой. — У меня нет сил смеяться! Мы с ним давние и верные друзья!
— Совершенно верно, голубчик! — В слово «голубчик» Николай Николаевич вложил особый, леденящий душу оттенок. — Все началось с вашего влияния на друга, который был значительно моложе вас, профессор. Именно вы, ученый-криминалист, подогрели, ускорили в нем левацкий загиб — хватать церковников, изымать иконы…
— Позвольте, коллега! — выпятил он грудь. — Я и сейчас утверждаю: борьба с религией протекает строго по закону исключенного третьего: ЛИБО вера, ЛИБО социализм, ДРУГОГО выхода нет!
— Другими словами, батенька, раз религия камень на дороге — быстрей вооружайся ломом?! Учтите, профессор, сломаешь церковь, но не веру в бога!
— Вера в бога и наука несовместимы!
— И все же, господин ученый, даже при социализме храмы будут открыты для верующих.
— Ха-ха-ха! — затрясся толстяк, дымя трубкой. — И это говорит председатель укома, атеист, краевед?!
— Так говорят все истинные марксисты, батенька! — поправил Калугин. — Вот вы, профессор, ссылались на закон мышления. Ваша старая логика признает лишь одну формулу: БЫТЬ или НЕ БЫТЬ РЕЛИГИИ. А новая логика дает новую формулу: религии БЫТЬ И В ТО ЖЕ ВРЕМЯ НЕ БЫТЬ! Быть религии в том смысле, что вера в бога будет очень долго сопровождать строителей нового общества, и в то же время религии не быть, поскольку она неизбежно отмирает и совсем отомрет…
