— Ясно! К богу и монарху вы приплели промышленников. Но это не значит, что вы, мадам, обладаете ясным, проникновенным взглядом на вещи и людей. Скажите, голубушка, кто такой Абрам Карлович Вейц?

— Воспитанный, высокообразованный дворянин, — уверенно начала мадам Шур. — Одаренный регент. Большой знаток Достоевского. Страстный коллекционер-библиофил. Очень гостеприимный и прекрасный семьянин. Правда, человек немного вялый, болезненный и далеко стоящий от политики.

Предвкушая эффект расставленной ловушки, Леша с трудом удержался от улыбки. Пронин и Воркун тоже ничем не выдали Калугина. Тот спокойно, деловито продолжал:

— А теперь обрисуйте портрет эмиссара патриарха. Нуте!

Все еще возвышая себя над чекистами, мадам Шур не без апломба красиво выставила ладонь:

— Внешность я не могу обрисовать: мы с ним беседовали в темноте. Однако натура его абсолютно очевидна волевой, умный, понимающий толк в политике и военном искусстве. Исключительный конспиратор! У него все подчинено цели. Я убеждена, что он не женат, далек от мира изящного и от всего музейного!

— Словом, эмиссар прямая противоположность Вейцу?

— Да, небо и земля!

— Так вот, голубушка, — наконец-то Калугин усмехнулся, — эмиссар и Вейц — одно и то же лицо!

— Как?! — пошатнулась она, сверкая серьгами. — Не может быть! Я знаю, я убеждена…

— Вы только что были уверены, что мы не знаем псевдоним Тетерникова. Вы не сомневались, что ваш друг Карп Рогов никогда не выступит против вас. Вы и мысли не допускали, что можете оказаться на процессе старорусских церковников. А ведь вам, голубушка, не избежать скамьи подсудимых. И мой добрый совет, мадам, держитесь скромнее и честно отвечайте на вопросы…

Арестованная платочком вытерла лоб и попросила разрешения выпить воды. Иван Матвеевич твердо спросил:

— Прошлым летом вы преподнесли икону Леониду Рогову?

— Нет.

— А кто?

— Не знаю.

— А вам известно, кто выкрал браунинг у Смыслова? — Воркун глазами показал на Лешу. — Ну?

— Нет.

— А что задумались?

— Если говорить честно, — она уставилась на Лешу, — ваш новый сотрудник — доверенное лицо Вейца.

— Ошибаетесь, мадам! — Пронин одобрительно похлопал Алешу по плечу: — Смыслов был аккуратным читателем, помогал Вейцу прибирать библиотеку и любил беседовать с ним о Достоевском…

— Ради чего? — И, не дожидаясь ответа, мадам Шур укоризненно покачала головой: — Втереться в доверие, а потом предать! И кого? Благороднейшего человека!

— Благороднейшего?! — возмутился Пронин. — А кто организовал убийство Рогова и Жгловского? Кто подстроил пожар на фабрике? Кто пытался вооружить обезумевших фанатиков саблями, гранатами, винтовками? Кто толкал верующих на протест против помощи голодающим? Кто прикидывался «красным», безбожником, сочувствующим советской власти, а на деле прислуживал патриарху и прочей контрреволюции? Молчите?!

Мадам Шур упрятала лицо в пушистое боа: она, видать, была не рада своей реплике. Калугин заставил ее съежиться:

— Учтите, гражданка, мы знаем — кто вы. И не становитесь в позу. Ваша «святая миссия» — образец греховности. Для вас тридцать миллионов голодающих не горе, а радость! Вы хотели преподнести своим землякам не божью благодать, а кровавое побоище! Вы даже близких вам людей — Карпа, Веру Павловну — поставили под удар, прикрыв оружие иконами да молитвенниками. Вы же знали, что прибыло в магазин из деревни? Нуте?

— Да, знала, — проговорила она упавшим голосом.

— А знаете, кто «подарил» иконы Леониду Рогову?

Арестованная взглянула на Воркуна и отрицательно замотала головой. Иван поверил, что она в самом деле не знает…

Отец Осип концом рясы потер голенище сапога, выставил вперед живот и крестом сложил руки на груди. Он дал понять, что в это время пора думать о хлебе насущном…

— Без трапезы, люди добрые, не до глагола. Здесь не пустынь, чтобы сидеть на пище святого Антония…

— Короче! — оборвал Пронин. — Одного обеда мало?

— Святые слова!

— А как же на Волге без обеда и день, и два, и три?

— Так Полисть-то, сын мой, не Волга.

— Да ведь и у вас, батюшка, живот что бочка: с таким запасом жира безболезненно отслужите панихиду. — Уполномоченный подошел к низкому столу, откинул желтоватую простыню и глазами указал на покойника с усиками: — Узнаёте?

Священник скосил рыжую бороду, пристально всмотрелся в мертвеца и отрицательно покачал лохматой головой:

— Кто это?

— Убийца вашего сына.

— Свят! Свят! — мелко перекрестился поп. — Мое чадо во хмелю замерз.

— Нет!

Уполномоченный рассказал, при каких обстоятельствах погиб Ерш Анархист, и снова накрыл труп.

— Зубков, покойник, действовал по указке эмиссара патриарха Тихона…

Леша заметил, что поп бросил взгляд на дверь, словно хотел узнать: пойман Рысь или нет?

— Вы, гражданин Жгловский, встречались с эмиссаром?

— Единожды, и во тьме кромешной.

— Где?

— У регента в доме.

— О чем говорил эмиссар?

— О живой церкви. Просил меня дать бой обновленцам.

— Кто был с вами еще?

— Эмиссар беседовал с каждым в отдельности, сын мой.

— Этакая конспирация, и ради чего?! — воскликнул Воркун. — Дать бой обновленцам?

— Меня благословил на бой, а что другим наказывал — не ведаю, дети мои.

— Значит, — продолжал Пронин, — ночью в магазине вы, батюшка, помогали Солеварову догрузить ящики с оружием по своей инициативе?

— Сохрани, господи! — поп увесисто отмахал крестное знамение. — Я оценивал древние иконы, а свояк занимался ящиками. Спросите его, раба божьего…

Леша заерзал на стуле. Он вспомнил, как нечаянно распахнул дверь в доме Капитоновны и до смерти напугал Солеварова: «Неужели старик заглох навеки?»

Он пожалел, что Калугин ушел на изъятие церковных ценностей. Без него допрос утратил результативность. Поп удачно отбрехивался. Пронин с Воркуном не могли припереть его к стенке. Иван Матвеевич спросил:

— Гражданин Жгловский, вы знаете, где сейчас находится Вейц?

— Убег, что ли?

— Отвечайте на вопрос!

— На берегу Переходы проживает его матушка.

— Он там, у матери?

— Не ведаю, но разумею, почему он сбежал.

— Почему? — спросил Пронин, не замечая поповской хитрости.

— Зряшное подозрение пало на него…

— А именно?

— Не ведаю, но будь я на воле — убег бы, переждал бы смутное время. Вы в каждом православном лицезреете злодея.

— Не в каждом, батюшка, а только в тех, кто, например, выступает на общем собрании верующих и почем зря ругает советскую власть, призывает мирян к бунту, «лицезреет» избиение женщин. — Воркун повысил голос: — Узнал себя?

— Ой, сын мой, не в том ключе завел орган! Ты солдат, я солдат. Тебе приказывает Ленин, мне — патриарх Тихон. Попробуй-ка не выполнить приказ Москвы?! Ты должен уважать во мне то, что уважаешь в себе, а не корить за службу верную…

— Хватит, батя! — не вытерпел Пронин, наступая на попа. — Одно дело служить мировой революции, и другое — всероссийской контрреволюции. Не старайся, не собьешь с панталыку! Знаем тебе цену! На очной ставке по-иному запоешь. Иди в камеру!

Больше уполномоченный не проронил ни слова. Воркун тоже молчал. Алеша смотрел на протокол, не подписанный арестованным.

В чека притихли. Алеша ждал взрыва. Люба привела с вокзала беспризорных. Сеня вернулся из деревни с мельником. Ни один чекист, ни один агент угро не напал на след Рыси. Новгородское начальство уже дважды вызывало к прямому проводу своего уполномоченного. Пронин осунулся, помрачнел. Он сам лично допросил арестованных, но они не знали, куда сбежал Вейц.

Алеша сопровождал начальника до постели Солеварова. Разбитый параличом старик смотрел на всех бессмысленными глазами.

— Сунул тебя черт спугнуть, — заворчал Пронин, покидая домик Капитоновны.

«Началось», — подумал Алеша и не ошибся.

Пронин вызвал к себе в кабинет Селезнева.