— Друзья мои, к нам прибывает новая партия сентябрят[16]. Неплохо встретить концертом…
— Отлично-чудненько! — зажегся Сеня и стал перечислять, указывая пальцем: — Ланская… пение! Орлова… пляска! Добротина… соло на мандолине! Селезнев… мелодекламация! Воркун… вариации на гармони! Смыслов… цирковой номер с мячом!..
— Голубчик, что это за номер? — Калугин обратился к Леше. — Нуте?
Вратарь не успел шевельнуть губами. Раздался звон. Из рук Жгловского выпал стакан. Ерш обвел глазами присутствующих:
— Есть тут чекисты?
— Есть-имеются, — отозвался Селезнев.
— Полундра! Рысь тут! — Ерш забинтованной рукой, как пикой, нацелился на лысого в толстовке и простых очках: — Вот он, гад!
Никто не ожидал такой выходки. То ли вино ударило Ершу в голову, то ли он нарочно явился учинить скандал в коммуне? Мастер Смыслов сжал кулаки:
— Ёк-королек, ты что, рыжий, очумел?
Вскинув голову, Ерш заскрипел зубами:
— А вы что, ослепли, черт вас дери?!
Назревал скандал, который мог обозлить Жгловского.
А Иван Матвеевич стремился расположить Анархиста к откровенной беседе. Калугин спешно спрятал листок в карман:
— Голубчик, вы обознались, поверьте мне..
— Тебе поверить, курва?! — вскипел Ерш. — Нашел дурака! Отвечай, гнида, ты приходил ко мне?
— Куда, батенька?
— На перевоз?
— В каком часу?
— Поздно вечером. Ты подошел ко мне в саду…
— И вы в темноте рассмотрели меня?
— Я осветил тебя! Вот эти очки, бородка, — указал Ерш. — И твоя манера подсыпать: «Голубчик, батенька, друг мой. Нуте?»
Коммунары и гости переглянулись. А Калугин спокойно спросил:
— И мои сапоги, и плащ с капюшоном?
— Точно! Засыпался, гад!
— И рост мой?
Прищурив глаз, художник заколебался:
— Да нет… я чуть повыше тебя, а он чуть повыше меня…
Калугин перевел взгляд на друзей:
— Значит, Рысь основательно присмотрелся ко мне…
— Где он мог, в каком месте? — заинтересовался Селезнев. — Где?
— Уком… Дискуссионный клуб… Фабричная ячейка — всюду возможно, друзья мои.
— А зачем он гримируется под вас, Николай Николаевич?
Вопрос Любы насторожил Анархиста. Калугин с благодарностью посмотрел на Добротину:
— Представь, голубушка, что в темноте Георгий Осипович не обратил внимания на рост эмиссара. Что бы тогда произошло? Жгловский выдает Рысь чекистам, а те Жгловскому не верят. Больше того, берут меня под защиту! Жгловский, естественно, нервничает, злится. А при такой ситуации, голубушка, вместо откровенного разговора — обоюдная неприязнь…
— Другими словами, — подхватил Сеня, — Рысь нанес удар без удара!
— Совершенно верно, голубчик! — Калугин придвинул Жгловскому тарелку с маринованными грибами. — Рысь все время имитировал мою речь?
— В саду почти так. Разок только загнул по-одесски. А при первой встрече он, как артист, шпарил по-всякому.
— О чем же, батенька?
— Доказывал, что каждый смертный несет в себе трещину, только надо уметь нащупать ее…
— Чтобы не убивая убить?
— Точно! И, как пример, пришил судьбу уполномоченного губчека.
— Конечно, не вдаваясь в детали?
— Да, карты не раскрыл. А вчера больше нажимал на Библию.
— В каком смысле, голубчик?
— Расхваливал божественную стратегию Моисея…
— За что же?
— За искусство охмурять сынов земли. Моисей выполнял приказы всевышнего, которого сам же придумал, избрав путь не бога — дьявола: налет, убийство, насилие. Призывал всех почитать и слушаться только верховного, а сам же всеми верховодил. И так нашпиговал свой народ, что тот захватил богатую страну. Он назвал такую стратегию живучей.
— Совершенно верно, голубчик! Магомет, точнее, Мухаммед тоже прикрылся аллахом, в одну руку взял Коран, в другую меч и завладел Меккой.
— Рысь хочет моисеевой стратегией прикончить совдепию.
— И опять же план без деталей? — спросил Калугин.
— Нет, есть о чем посекретничать…
Калугин указал на лестницу, ведущую на чердак. Иван Матвеевич, видимо, вспомнил, что там лежит больной с приступом язвы, и глазами показал в сторону флигеля, но Селезнев правильно разгадал замысел председателя укома:
— Лучшего лекарства-бальзама и не придумаешь. Чуешь, Ваня-Ванек?
Действительно, больной совсем забыл про боль в животе. Прислушиваясь к рассказу Ерша, он поднялся с дивана и подошел к столу, за которым сидели Анархист, Калугин и Воркун.
— Тебе кто заказал иконы? — спросил председатель чека.
— Солеваров. Но спер их, видать, помощник Рыси…
— Кто? Имя, фамилия?
— Черт его знает! — пожал плечами Ерш. — Сам-то Рысь мелочишкой не пачкается. «Плох тот руководитель, говорит, который все сам делает». Он не один, но в открытую играл только с гадалкой, покойницей. Я Рысь поймаю. Лишь не спугните его. Удерет из Руссы.
Пронин смял в комок листок характеристики Воркуна, а Калугин незаметно улыбнулся…
ГРОЗНОЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ
Воркун не поздравил ее. Она знала, что он торопился по важному делу. Однако Сеня урвал минутку, заскочил во флигель и преподнес полное собрание сочинений Тургенева:
— От всей коммуны, Тамарочка Александровна!
Сияющий, он взмахнул роговским хлыстом:
— Друг-приятель отдал мне Желанного!
Она улыбнулась, а сама подумала: «Не зашел».
Воркун и Селезнев уехали до завтрака. Они спешили, пока мороз не сковал землю. Ерш зарыл золото глубоко.
За круглым столом пили чай Ланская с Калугиным. Он пожелал ей здоровья и всяческих успехов. Вчера Ерш часто цитировал Ветхий завет, поэтому Тамара не удивилась, когда Николай Николаевич спросил:
— У вас есть Библия, голубушка?
— Я брала у регента. Если хотите…
— Спасибо, матушка, я сам зайду. — Он задержал взгляд на вдовушке: — Ба-а! У вас совсем не праздничное настроение! Нуте?
— Погода действует. — Она повернулась к плакучему окну: — Полюбуйтесь…
— Запомните, голубушка, если дожди перейдут в снежную зиму, а весна дружно нагрянет — не избежать наводнения.
— И что тогда? — спросила она, думая о своем.
— Русса превратится в три холма. В старину, заметьте, Ильмень омывал старорусскую землю. Ваш сад растет на дне бывшего огромного озера…
Славный Николай Николаевич: он старался отвлечь ее от печальных мыслей. Но вот Калугин взял толстый портфель и скрылся за выходной дверью. Тамара вымыла посуду, вернулась во флигель, взглянула на пачку книг в бурых переплетах и опять за свое…
«Иван внес свою долю в общий подарок. Он не мог не знать о дне рождения…»
Осторожно звякнул звонок в прихожей. «Регент», — подумала она и не ошиблась. Сосед оставил мокрый зонтик в прихожей, а букет свежей герани внес в комнату:
— От меня и супруги…
— Преступники вы оба! Загубили домашние цветы! — заворчала она, принимая букет. — Великое спасибо, Абрам Карлович… Как ваше горло? В такую погоду…
Стройный регент, в черном костюме, с черной эспаньолкой на бледном подбородке, попятился к мокрому зонтику:
— Ничего… Благодарю… Ваш совет помог… Теперь только с утра легкий хрип…
Щелкнула дворовая калитка. Тамара увидела за окном грузную фигуру церковного старосты в клеенчатой накидке с капюшоном…
— Нет, нет, подождите! — задержала она регента. — Я не хочу оставаться наедине со своим благодетелем…
Молнией промелькнул в памяти голодный, тифозный год. В монастырской церкви — два гроба. Тома сразу осталась без отца и матери. Все похоронные расходы взял на себя Солеваров и сироту не забыл: пристроил в церковный хор…
Дверь открыл регент. Савелий Иннокентиевич скинул мокрую накидку, перекрестился и поцеловал певицу в лоб.
— Прими от старика… — протянул он крошечный молитвенник в золотой коробке. — Не забывай создателя — молись, грешница…
Староста бородой кивнул на регента:
— Его бог простит: занемог горлом. А ты, душа моя, погляжу, цветешь, силы набираешь. И голос окреп, на сцене поешь…
