Их взгляды встретились. Алеша бодро кивнул головой. Она ответила легким тревожным поклоном.

Мать улыбнулась: она давно присмотрела эту смелую девушку с крестом на груди, да боялась, что верующая черноглазка отвернется от комсомольца, а тут бог послал такое счастье…

Когда председатель спросил Алешу, где тот добыл браунинг, юноша рассказал про обмен с матросом, а сам невольно поискал глазами Ерша Анархиста. В первом ряду пристально наблюдал за Лешей какой-то брюнет со стеком в руке. Его офицерская выправка навела Лешу на мысль: «Не Рысь ли?»

Председатель «тройки» выложил на красный стол знакомый вороненый браунинг с якорем на рукоятке. Леша представил покойного Рогова, ожидал неприятного вопроса, но судья не коснулся смерти уполномоченного губчека:

— Смыслов, твой браунинг?

— Мой.

— Ты знал, что надо иметь особое разрешение?

Алеша признался, что знал и все же приобрел оружие.

Слушая приговор, он склонил голову и одним глазом измерил бывшего офицера с малюсенькими усами. Тот был статный, среднего роста. Агент еще заметил: лакированный стек, синие галифе с кожаным кантом и кавказскую рубашку с тонким ремешком, украшенным серебряными ромбиками.

После вынесения приговора все шумно сели, только в последнем ряду по-прежнему стояли мать и Груня. Они не ожидали, что за хранение оружия могут дать три недели трудповинности. Да еще с такой внезапной концовкой:

— Взять под стражу!..

В комнате с окном, забранным решеткой, пахло карболовкой. Едва Лешу водворили в одиночную камеру, как снова отворилась железная дверь. Вошел Сеня. Он спешил.

— Друг-приятель, — зашептал чекист, вручая пакет с едой, — в лагере ты никому не открывайся. Кроме доктора-врача…

Он нарисовал словесный портрет врача и кивнул на оконную решетку:

— На фабрике «поджог без поджога». Чуешь? — И, не дожидаясь ответа, Сеня пожал агенту руку. — За мать не волнуйся…

— Постой! Тут в зале… подозрительный тип…

Чекист выслушал, одобрительно мотнул чубом и, вскинув ладонь, скрылся за дверью.

Алеша остался один с противоречивым чувством: ответственное задание его радовало и в то же время ему стало тоскливо и немного страшно…

С первого дня лагерной жизни Леша, как и все новички, сразу понял, что бойцы с винтовками и начальник охраны с наганом образуют особое кольцо, в центре которого находится иной мир — своя «Гороховая республика».

«Гороховой» ее назвали потому, что здесь заключенных кормили только горохом в виде хлеба, супа, каши и воскресных лепешек. Исключение — чечевица. А «республикой» именовали потому, что заключенные из своей среды выбирали «президента». Полномочия его были почти не ограничены: он назначал себе помощников, ведал «золотым фондом», судил провинившихся, вел переговоры с администрацией лагеря и «принимал присягу» от новичков.

Не успел Алеша положить вещевой мешок на приземистые нары, как двое громил взяли его под руки и подвели к столу, на котором, покачиваясь, с папироской в зубах, восседал бритоголовый крепыш. Все, что было на нем, — красные сапожки, голубые шаровары, цветистый халат и пеструю тюбетейку — Леша видел впервые, но в загорелом безбровом лице с вислыми усиками просматривались знакомые скулы с желваками и наглые желтоватые глаза в редких ресницах.

— Ясак! На чашки! — приказал он с восточным акцентом.

И в тот же миг две ладони, как широченные ножи мясника, подрубили Лешины поджилки и он упал на колени. Верзилы-палачи ногами зажали его бока. Глава «Гороховой республики» сдвинул тюбетейку на узкий лоб и, размахивая расшитыми сапожками, предупредил коленопреклоненного:

— Правду сказал — твоя жизнь, неправду сказал — не твоя жизнь…

Отвечая на вопросы, Леша напряженно думал: «Неужели Ерш? Сбрить рыжую шевелюру, повыдергивать брови, отпустить усы — нетрудно. Даже якорь на руке можно вывести кислотой. Но гнуть речь на татарский лад — нужна актерская жилка».

Не ведал Алеша, что Георгий Жгловский всю жизнь играл: то бунтаря-анархиста, то одесского биндюжника Жёру, то свободного художника. Не знал агент, что Ерш остановился в Боровичах на квартире театрального костюмера. И откуда было ему знать, что Рысь снабдил племянника Солеварова паспортом на имя Кави Гафаровича Бакирова, уроженца города Казани.

Очистив гроб гадалки, Ерш массивное золото зарыл, а с собой взял мелочь — обручальные кольца и восточные бусы. Его задержали на базаре как спекулянта драгоценностями. Паспорт, стрижка, акцент, костюм (хотя и условный) спасли его от чекистов; аресту по мелкому поводу он был рад.

И все же агент опознал в «татарине» Анархиста и с обидой в голосе объяснил свое появление в лагере:

— Рыжий матрос за масло всучил мне шпалер, а не предупредил, что за пушку берут за макушку!..

«Президент» улыбнулся кончиком рта. Уж он-то, хозяин браунинга, не сомневался, что пострадавший говорил правду. Но все же решил прощупать: «Не подсадная ли утка?» Он расспросил о заседании трибунала, об арестантском вагоне и заявил:

— Твоя вещь — моя вещь, моя вещь — пока не твоя вещь…

Один из помощников «президента» вытряхнул на стол все содержимое Алешиного мешка, а второй детина очистил карманы новичка — ничего подозрительного. Анархист мягче взглянул на стоявшего на коленях. Обычно новенькие выслушивают «законы конституции» и тут же клянутся не нарушать их. Старорусец же сначала поинтересовался «мерами наказания», а потом уж принял присягу. Да и взгляд у него цепкий, любопытный. «Президент» похвалил неофита:

— Я сказал — ты повторил. Нет ошибка. Память твоя хорош. Школу кончал. Правду любишь. Помогать будешь. — Он жестом разрешил подняться. — Хвала аллаху! Я хан, ты казначей!..

В барак заглянул косой детина и крикнул:

— Президент, Лосиха посылку получила!

Вероятно, с посылкой Ерш ждал ответа от Орлихи. Как тигр он бросился к двери.

Что говорить, удача — в первый же день обнаружить Анархиста! Теперь Ерш не уйдет. Надо скорее связаться с доктором, пока Груня не прислала письмо на имя Алексея Смыслова.

Да, одно дело — изучать преступный мир по романам Достоевского, и совсем другое — жить с ворами, бандитами в одном вонючем бараке и подчиняться неписаным законам «Гороховой республики». Ерш, назначив Алешу «казначеем», хитро привязал его к мешку с миллионами. «Казну» необходимо охранять не только от воров, но и от лагерного начальства. Так что тайный агент не мог ни мешка бросить, ни с мешком подойти к охране. А главное, за каждым шагом «казначея» следили приближенные «президента».

Лешу выручил забинтованный палец. Сестра-медичка, сменившая ему бинт, сказала, что доктор приезжает в лагерь из Боровичей один раз в неделю — по субботам.

В субботу — в банный день — Алеша не удивился, что «президент» мылся и парился один: скрывал свою приметную татуировку. После бани Ерш устроил выпивон с копченой и соленой рыбой. Он ругался, что посылка шла долго: стухли жареные утята — те самые чирки, которые Леша подарил Груне! В свое время Анархист выручил Вадима, и сестра за добро платила добром. Но на зов матроса не откликнулась: «татарин» пил много и жадно, видать, хотел забыться.

Леша тоже приуныл: не приехал доктор, заболел. Теперь надо ехать в Боровичи. Там, на базаре, помощники «президента» закупали самогонку, курево и постный сахар. Отпустит ли Ерш своего «казначея»?

Пожалуй, нет. Алеша чувствовал, что Анархист все время присматривается к нему. А сегодня утром «татарин» умышленно обронил свой ножик. Холодное оружие приметное: рукоятка как у финки, а лезвие длинное и обоюдоострое — кинжальное. Леша, конечно, вернул ножик хозяину. Тот похвалил:

— Ты вернул — я верну…

Он вытащил из кармана халата помятое письмо и затряс им над тюбетейкой:

— От кого ждешь? Кого любишь?

«Неужели от Груни?» — побелел Алеша. К счастью, в бараке было темновато. Он быстро овладел собой и начал перечислять: