Далее та же тема обретает качественно новое политическое звучание и историческую определенность вследствие подчинения ее главной сюжетной линии романов — изображению перипетий противоборства двух типов идейно-политических воззрений и отношения к отечественному культурному наследию, но имеющих место уже в условиях возникшего социалистического государства. Художественная форма позволяет автору выпукло и наглядно представить всю остроту конкретно-исторической борьбы ленинской партии в лице ее подлинных представителей на местах (а к их числу и относится прежде всего тот же Калугин) против вульгарно-классового, псевдореволюционного нигилизма анархического толка в культурном строительстве, борьбы за сохранение культурного наследия, непреходящих художественных, идейно-духовных ценностей русского народа. Причем этот позитивный аспект борьбы — не самоцель. Он глубоко интернационален как пример единственно правильного, истинно марксистского, партийного отношения к памятникам культуры любой народности и нации нашей страны. Он показывает исторические источники формирования и развития новой — социалистической, многонациональной и интернациональной — культуры, а также воспитания ее восприемников и творцов. И вновь то обстоятельство, что в Старой Руссе и Новгороде в середине 20-х годов именно Калугин с его способностью философски обобщенно осмысливать современность возглавляет борьбу за торжество ленинской политики в области строительства социалистической культуры, — воспринимается как исторически закономерное.
Эта сюжетная основа дилогии в романе «Тайна Тысячелетия» дополняется темой собственно партийно-политической, организационной борьбы за власть, навязываемой нашей партии зиновьевской группировкой. Все области социалистического строительства, включая и культурно-просветительскую работу, «новая оппозиция» рассматривала как поприща для развертывания свой фракционной деятельности, как сферы идеологического и организационного давления на кадры партийцев-ленинцев и их дискредитации с последующим отстранением от участия в революционном преобразовании всех сторон общественной жизни. Историческая же практика свидетельствует, что идеологическое и организационное противостояние фракционерам всех мастей, консолидацию честных, но недостаточно опытных в такого рода борьбе партийных кадров осуществляли наиболее эффективно те партийцы, которые были лучше образованы теоретически, овладели искусством вскрывать диалектику противоречий общественного развития и видеть тенденции, предопределяющие лицо будущего. Поэтому и Калугин с его философским пониманием причин, средств и целей деятельности фракционной группы и ее агентов на местах, а также общественных и партийных способов обеспечения победы над ними воспринимается не только правдоподобным, но и исторически необходимым персонажем.
Однако сложность обстановки в романах усугубляется тем, что Старая Русса и Новгород искони рассматривались церковниками как местные бастионы христианства, подчиняющие духовно-нравственным нормам религии не только социально пестрый состав городского населения, но и мещанские, а особенно крестьянские массы округи. В 20-е годы просветительская борьба за национально-культурные традиции и художественно-исторические ценности не могла вестись иначе, как одновременно и борьба с клерикализмом и церковным мракобесием, с религиозным мировосприятием и христианской моралью. И это была не просто академическая дискуссия об истинности отстаиваемых идей и социальных ценностей, а борьба за массы, за коренную перестройку их сознания, их социальной активности. Превратить церковные реликвии в музейные ценности или оставить их в руках духовенства до разоблачения проповедуемых ими мифов; отстоять истинное понимание идейно-культурного значения памятника «Тысячелетие России», тем самым и спасая шедевр искусства, и пресекая поползновения духовенства на трактовку его как символа нерасторжимости российской государственности и христианской церкви, — или поддаться бескультурью и политической демагогии псевдо-революционеров, согласившись на снос памятника, и дать возможность церковникам именовать себя истинными ревнителями и защитниками национальной культуры, — таковы далеко не простые дилеммы, рассмотренные в романах Г. Алехина. Изложенные в исторически конкретной форме, они обнаруживают действительное единство борьбы за спасение культурного наследия, против религии и церкви в ее альянсе с политическим левачеством и воинствующим бескультурьем. А потому — за революционное перевоспитание и образование народа. Разрешение таких дилемм, как подсказывает история, не под силу уму обыденному, но сподручно деятелям, сочетающим эрудицию с диалектическим способом мышления. Именно такими качествами и наделяет Калугина автор, и только они объясняют, почему именно Калугин находит правильное решение столь многогранных и острых вопросов.
Детективная канва романов, возникающая на основе изображения деятельности органов ЧК и угрозыска, также позволяет автору оттенить преимущество диалектического мышления Калугина, проникающего до глубинных причин драматических событий, перед, например, формально-аналитическим подходом представителя старой школы криминалистики — профессора Оношко.
Но и в лирико-романтических, и в повседневно-бытовых ситуациях Калугин — историк по профессии, философ по призванию — воспринимает окружающий его мир, историческое прошлое и поступки людей не обыденно, не тривиально: вся действительность для него — жизнь противоречий, столкновение, взаимоперетекание и взаимоотрицание которых только и есть исток всего многообразия природного и общественного бытия, познание которых — цель мыслящей личности. Сознательное разрешение, преодоление противоречий — суть творческой активности человека. Эту внутреннюю потребность к диалектическому мышлению, способность обращать диалектику в инструмент переустройства реальности Калугин не только совершенствует в себе, но стремится воспитать у своих товарищей по партии и близких ему людей, которые вольно или невольно становятся его приверженцами и учениками.
Следовательно, в точке пересечения всех этих плоскостей сюжета все с большей отчетливостью формируется образ Калугина — партийца-ленинца, старого подпольщика, участника революции и гражданской войны, ответственного партийного и советского работника, преподавателя совпартшколы, историка и краеведа, принципиального, деятельного, гуманного человека. Путем самообразования, применяя к себе ленинский завет овладевать диалектикой как «живой душой марксизма», он достигает почти профессиональных высот философствования, трактуя и разрабатывая материалистическую диалектику как «логику открытия».
И в этой своей устремленности Калугин способствует утверждению самой прогрессивной тенденции духовной атмосферы того времени. В самом деле, в то время одни, отождествляя философию только с идеологией, а последнюю объявляя извращенным сознанием, соответствующим интересам буржуазии, провозглашали лозунг: «Философию — за борт!». Другие, не усвоив истинной марксистской оценки роли диалектического метода и требования материалистически переработать гегелевскую диалектику, остановились на формальной стороне гегелевского учения, поднимая на щит абстрактно-логический способ мышления и абсолютизируя его. Третьи, желая быть «правоверными» материалистами и восставая против абстрактных диалектических спекуляций, свели диалектику только к частным формам ее проявления и оказались внезапно для себя в плену механистических воззрений. Но, вопреки всему, на философском фронте медленно, но неуклонно завоевывал победу ленинский подход к диалектике как учению о развитии, гносеологии и логики познания. И это завоевание осуществлялось наиболее подготовленной частью философов-профессионалов, ученых-естественников и обществоведов, кадрами профессиональных революционеров, передовой учащейся молодежью.
Однако здесь уместно вспомнить, что перед нами художественные произведения, а не научное исследование по истории общественно-политической и философской мысли середины 20-х годов. Хотя дилогия Глеба Алехина автобиографична и главные герои ее — реальные лица, это не научная биография одного из профессиональных представителей марксистско-ленинской философии в послереволюционный период. Документальный характер и художественная форма произведений оправдывают воссоздание автором портрета Калугина с наибольшим приближением к индивидуально-неповторимым чертам его личности, включая и своеобразие философского мышления. А своеобразие это состоит в том, что Калугин являет собой все же не тип философа-ученого, систематически разрабатывающего теорию философии, а скорее всего тип эрудированного философа-дилетанта, чувствующего и понимающего величие прогрессивных философских идей, стремящегося постичь диалектико-материалистическое учение как подлинно научную высшую историческую форму философского мышления в его революционной, творчески преобразующей роли по отношению к важнейшим областям общественной практики, человеческой культуры в контексте задач социалистического строительства. Но прогрессивность устремлений, целей, задач сама по себе еще не гарантирует профессионализма в достижении и разрешении их философским способом.
