— Тут нам, вдовым, помогают. — Оказывается, в Новгороде о сиротах заботятся добрые люди во главе с Калугиным: — Миколаевич у нас и на дому бывал. Ксюше баретки принес…

Они расстались подругами: младшая обязательно зайдет к старшей, а Матрена и Ксюша навестят ее в гостинице.

В концерте вместе с Ольгой выступает талантливый скрипач Додик Гершель. Месяц назад его избил лабазник с Буяновской улицы. Отец Додика расценил это как выпад русского против еврея. Однако сын не усмотрел в этом хулиганстве антисемитизма и не стал возбуждать судебного дела, да и грузчик пригрозил ему: «Пикнешь — прикончу!»

Все заработанное Додик отдавал отцу, а тот отказался оплатить ремонт раздавленной скрипки. Ольга организовала сбор денег: даже баянисты пожертвовали по трешнице.

Благодарный Додик проникся к Берегине доверием и показал ей хулигана. Грузчик в Хмельном саду освежался пивом. Приходил всегда запорошенный мукой: даже ресницы усыпаны.

Сотрудница угро, конечно, признала в нем «защитника» Матрены и окончательно убедилась, что лабазник не рыцарь, а прожженный негодяй, который почему-то никогда не смывал с лица муку.

После концерта в Хмельном саду Ольга вернулась к себе в гостиницу и встревожилась, когда в коридоре увидела притихших Матрену и Ксюшу. Вдова закрыла дверь номера на задвижку:

— Пришел Белый сильно выпивши, — рассказывала она дрожащим голосом. — Принес гостинцы, водку и баранью ножку. «Поджарь», — говорит, а сам глаз не спускает с доченьки. Чую неладное. И только он вышел до ветру (у нас-то нужник за сараем), я схватила Ксюшу и бегом к тебе…

— Молодец! Теперь выслушай внимательно. — Ольга прочитала словесный портрет Чвана, полученный от начальника ГПУ — «Роста высокого. Приметны надбровные дуги. Нос усечен. Толстогуб. Руки и грудь волосатые…»

— Он самый! — опознала Матрена диверсанта под кличкой Чван.

Как же быть? Идти в Десятинный монастырь нельзя: Воркун строго запретил такой вид общения. Начальник дал телефон администратора Софийской гостиницы и пароль: «Оставьте за мной девятый номер». Звонить из своей гостиницы она посчитала неудобным, словно недовольна Соловьевской и переезжает в Софийскую. Воспользовалась телефоном ближайшей аптеки.

А вскоре Берегиня в девятом номере Софийки порадовала Воркуна. Тот поблагодарил за помощь, но не взял ее на рискованную операцию:

— Чван, понятно, вооружен: будет отстреливаться. Бегство Матрены, как пить дать, насторожило его. Он сейчас ищет ее, и ваше место рядом с ней. Прикройте ее. Ведь преступник пятый год ждет расплаты. — Чекист кивнул на окно, смотревшее на Летний сад: — Тут извозчик. Спешите!

Теперь в ее номере две кровати. Однако спит лишь Ксюша. Матрена лежала молча, то и дело тяжко вздыхая. Ольга беспокоилась за исход операции. Неужели сбежит?

Незаметно мысли перенеслись в мир детства. Не забыть ей Больших Теребонь. Особенно последнее лето. Тогда, словно чуя разлуку, мамуля не отходила от нее. Они купались, ходили по грибы, собирали малину, а вечерами на веранде в четыре руки играли на бабушкином рояле, упивались стихами Тютчева и Бунина.

Детский альбом сохранил материнские рисунки: старинный дом с белыми колоннами, вишневый сад, ниспадающий к Луге, и прибрежный курган язычников. В родовом имении Муравьевых мама нашла семейное счастье. А дочь в то лето — сама нежность. Оля свистом подражала пернатым. Мама обычно ворчала: «Девочке неприлично!» А тогда похвалила за песню жаворонка: «У тебя, дочурка, мой слух. Не бросай музыку».

В день отъезда материнские руки грели прадедовские кандалы, воздетые на спинку дубового кресла. Мама долго смотрела на стенную фреску — свой портрет с темными печальными глазами. Прощаясь, она обещала вернуться, а приехал отец, в офицерском мундире, с черной лентой на рукаве. Шла война с немцами. В госпитале сестру милосердия не обошел тиф. А жить бы да жить!

Папу Ольга любила за верность памяти матери: вдовый, он не расставался с ее ликом, закрепленным в крышке портсигара, да и в Париже возле материнского портрета всегда цветы.

Она дремлет. Внизу в ресторане Додик Гершель бисирует есенинское «Письмо», напоминая людям о вечном долге…

Спать… спать… спать! Завтра выступление в детском доме имени Розы Люксембург. Завтра она вольная птица. Завтра новая жизнь. Новая, если Чван пойман. Сон был тревожным…

Утром официантка в кружевном передничке, с большим бантом на голове, принесла артистке три завтрака и, зная, что она охоча до городских новостей, сообщила:

— У нас-то на Буяновской. Вчера к ночи дворники поднимают на телегу мертвецки пьяного, а у него из кармана шмяк… пистолет иностранной марки.

Матрена облегченно осенила себя знамением и спокойно пошла на работу в трактир. Но Ольга задумалась: если дворники — переодетые чекисты, тогда все в порядке; но если дворники опередили Воркуна, то Чван может очухаться и наверняка сбежит. У диверсанта солидный стаж да и силища на троих. Терзаемая неизвестностью, она прошла в аптеку и позвонила в Софийскую гостиницу. Администратор вежливо ответил:

— К сожалению, девятый номер занят…

Ольга решила навестить Калугина, доверенного Воркуна. Тот, конечно, в курсе дела. Из аптеки она направилась к мосту и уловила за спиной чечеточные шажки: один из ее поклонников, хозяин зеленого портфеля, заговорил с ней впервые:

— Богиня! — Его бодрый голосок взвился ивовой свистулькой: — Вы любознательная! Обычно приезжие музы обожают скачки и золотой ликер, а вы — музеи, памятные места. Я видел вас в Зверином монастыре возле могилы писателя Муравьева-Апостола — отца трех декабристов. У вас, кажись, выступили слезы?

— Обидно! Уцелела надгробная плита, а где могила?

— Попала под алтарь, когда собор расширяли.

— Откуда такая осведомленность?

— Архивариус и любитель церковной архитектуры.

— А что у вас в портфеле? Всегда туго набит?

— Чистая бумага и слуховой аппарат, — он любезно открыл портфель. — Любую справку к вашим услугам.

— Ловлю! Что такое теория относительности?

— Три волоса на голове — ничто, а в супе?!

— Браво! — засмеялась она. — Вы знаете Калугина?

— Его партийная кличка Скиф. Он учитель мой.

— Афиша достойная! После пожара он куда переселился?

— Никуда. Живет во времянке. А сейчас у Передольского…

— Изумительно! Вы универсальный справочник!

— К вашим услугам! — Он продиктовал свой служебный телефон и низко, по-монашески, раскланялся: — Удачи Соловушке…

Когда всезнайка-бубенчик скрылся в базарной толпе, Ольга повернула назад и задумалась: «Неужели ученик Калугина?»

На Ильинской улице Ольга увидела знакомый дом с башенкой и решила — во что бы то ни стало объясниться с профессором. Со школьной скамьи Оля презирала мужской пол, а тайно вздыхала по учителю словесности: тот вдохновенно читал стихи и отличался вольтеровским остроумием. В университете она продолжала коситься на мужчин, хотя ее тянуло к Передольскому: гипнотизер, путешественник и блистательный лектор, всеобщий любимец. Когда Владимир Васильевич появлялся за кафедрой, то девятая аудитория, самая большая, всегда оказывалась забитой слушателями. Его романтический стиль лекций приводил и Ольгу в восторг.

Однажды она провожала своего кумира на 16-ю линию Васильевского острова. Профессор пригласил студентку к себе на квартиру. Глаза его пылали: «Вас ждет редкая живопись». Не зашла она, отшутилась: «Боюсь гипноза». На деле Ольга не была робкой и не поддавалась внушению. Она не хотела обидеть жену профессора, еще тогда в ней утвердилось правило — защищать слабый пол.

Вот почему в Новгороде она решительно отказалась переехать в профессорский дом, хотя Владимир Васильевич ценил ее талант, дарил цветы и даже уговорил супругу склонить актрису пожить на Ильинской в отдельной комнате с окнами в сад.

Нет, только эгоистка способна отравить чужую жизнь. А Ольга, рано потеряв мать, всегда помнила о ранимости женских душ.