Таким способом был обманут Логинов и сделана попытка обмануть контору Ло. Для большего убеждения лиц, вступивших в переговоры и сделки с мнимою конторой графа Мамонова, в совершенной благонадежности его дел и предложений Левиным был, между прочим, составлен, подписан и положен на виду подложный счет на имя графа от конторы Фрума и Кº. Устройству такой конторы Мамонова и ее деятельности способствовал Смирнов, к которому должна была поступить часть выручаемой прибыли и который вследствие этого и содержал Мамонова. У последнего иногда находились для виду и конторские книги Смирнова, который давал ему своих лошадей, заказывал платье и поддерживал сведения о его титуле, богатстве и делах. В свою очередь, Смирнов брал с Мамонова векселя на большую сумму и разными стеснениями и угрозами лишить его удобств и всего необходимого, даже выгнать из гостиницы, держал его в руках, распоряжаясь его действиями. Между Смирновым, Мамоновым и его товарищами происходили частые совещания. Мамонова все в гостинице называли графом, и лиц, спрашивавших его по делам, проводили прямо к нему в контору. Для ее обстановки Мамонов, между прочим, брал у Массари план и бумаги по каменноугольному производству. Кроме Логинова, компания никого не успела обмануть посредством конторы, так как продавцы и покупщики являлись, образцы доставляли во множестве, но самого товара не отпускали; Логинов же поддался на обман. Взятые у него векселя через Мейеровича перешли к Смирнову, который получил по ним деньги и обманул других соучастников. В конторе находились, между прочим, и подложные бланки от Фрума и Кº. Обвиняемый Матвей Лазаревич Левин, также сознаваясь в вышеозначенных преступлениях, подробно описывая как составление шайки для мошенничества в гостинице «Россия», так и обстоятельства обмана Логинова, между прочим, показал, что первую мысль об устройстве и деятельности конторы от имени Мамонова подал Смирнов, который и доставил для них все главнейшие приспособления, как-то: удобный номер, мебель, письменные принадлежности, конторские книги и прочее. Смирнов же распространял и поддерживал сведения о Мамонове как о графе, богатом помещике Бахмутского уезда, о строящемся у него огромном заводе и т. д. В конторе Мамонова Левин был конторщиком, Гейне механиком, а Мейерович винокуром. Вся добытая прибыль должна была поступить к Смирнову, и он уже должен был предоставить каждому члену компании то, что ему следовало по заслугам. Посредством конторы сделаны были неудачные попытки обмануть Ло и Фрума. От Логинова Левин действительно получил 100 рублей, векселя же его достались Смирнову. Последний еще до взятия у Логинова векселей уверял его в богатстве Мамонова; Смирнов заставлял Мамонова делать все, что ему было угодно, и обращался с ним строго. Так, когда однажды Мамонов заложил пальто, данное ему Смирновым, и вернулся домой пьяный, то Смирнов два дня не давал ему есть. Содержа Мамонова на свой счет, Смирнов старался придать его обстановке и конторе возможно больше блеску. С Мамонова же он брал векселя. Вообще, показание обвиняемого Левина, представляя собою полное собственное его сознание, заключает в себе обстоятельный оговор Мамонова, Смирнова, Гейне и Мейеровича.

Аркадий Николаевич Верещагин, нуждаясь в деньгах, в 1870 году выдал Султан-Шаху за несколько десятков рублей, от него полученных, два векселя на 1 тысячу 500 рублей. Потеряв надежду получить по ним уплату, Султан-Шах предложил ему составить подложный вексель в 500 рублей от имени Рахманинова, известного Султан-Шаху своею состоятельностью, с тем, что по этому векселю Султан-Шах будет требовать платежа от матери Верещагина, пугая ее уголовным преследованием сына. Согласившись на предложение Султан-Шаха, Верещагин составил в его квартире и передал ему вышеозначенный вексель от имени Рахманинова. После отказа матери Верещагина платить по подложному векселю он остался у Султан-Шаха и служил ему средством для требования с Верещагина денег, пока, наконец, последний не выкупил его у Султан-Шаха за 200 рублей, данных ему приставом Берновым для обнаружения преступления. Сознание Верещагина подтверждается сличением через экспертов его почерка с почерком руки, писавшей вексель от имени Рахманинова. Обвиняемый Сергей Павлович Султан-Шах, не отрицая получения им от Верещагина упомянутого векселя и затем продажи его тому же Верещагину, показал, что о подложности этого векселя он хотя стороною и слышал, но достоверных сведений не имел. Объяснение это опровергается показаниями свидетелей Дмитрия Николаевича Массари и Алексея Аркадьевича Рахманинова, удостоверивших: первый, что в апреле 1874 года, незадолго до покупки векселя Верещагиным, Султан-Шах говорил ему о желании своем посредством находящегося у него подложного векселя от имени Рахманинова получить с Верещагина деньги, а второй — что еще осенью 1870 года он слышал от Султан-Шаха о находящемся у него подложном векселе в 500 рублей от его, Рахманинова, имени на имя Верещагина.

Вечером 16 марта гробовщиком Морозовым, торгующим на Смоленском рынке, по заказу неизвестных Морозову лиц, подъехавших к его лавке в карете, доставлены были во двор дома Соколова гроб, погребальные дроги, фонари и факельщики; туда же прибыло и восемь человек певчих из хора Дюпюи; гроб внесен был в квартиру Шпейера, где тогда находился дворянин Николай Калустов; этот последний лег в гроб и в оном заснул. Вскоре приехали туда же хозяин квартиры Шпейер, дворянин Петр Калустов и сын коллежского секретаря Иван Брюхатов и привезли с собою восковые свечи; немного спустя к их компании присоединился и приехавший к Шпейеру ефремовский мещанин Соболев-Иванов. Николая Калустова разбудили, гроб был поставлен на лавку и в него лег Брюхатов; остальные стали с зажженными восковыми свечами около гроба, к которому также были прилеплены свечи, и певчие, по их приказанию, пропели у гроба «со духи праведни» и «вечную память». Затем Брюхатов вместе с гробом свалился с лавки, после чего гроб отдан был обратно гробовщику, который его и увез домой. После этого Шпейер, Калустовы, Брюхатов и Соболев сели в карету и отправились, имея с собою в карете зажженные погребальные фонари, в гостиницу «Яр», за Тверскую заставу; певчие же и факельщики, также с зажженными фонарями, посажены были на похоронные дроги и ехали от квартиры Шпейера до гостиницы «Яр» впереди кареты, причем пели песни. Будучи привлечены к настоящему делу в качестве обвиняемых Шпейер, Брюхатов, Николай и Петр Калустовы и Соболев-Иванов, не признавая себя виновными в кощунстве, признали, однако, действительность почти всех приведенных выше обстоятельств. Так, Брюхатов показал, что он ложился в гроб, к которому прилеплены были свечи, что его товарищи стояли с зажженными свечами вокруг этого гроба и что его в этом гробу вынесли затем в переднюю, где он и встал из гроба. Тот же Брюхатов и Петр Калустов, подтвердивший его объяснение, показали, что в то время, когда они вместе с остальными и с певчими на дрогах впереди ехали к «Яру», то у них в карете были зажженные погребальные фонари. Обвиняемые Николай Калустов и Соболев, также признавая в общих чертах действительность всего происходившего в квартире Шпейера, отозвались запамятованием подробностей, ссылаясь на состояние опьянения, в котором они тогда находились. В одном только обстоятельстве показания обвиняемых представляются согласными между собою: основываясь в непризнании себя виновными в кощунстве, на том, что они не придавали проделке своей значения насмешки над церковным обрядом, все обвиняемые показали, что они не помнят, чтобы певчие у гроба, в котором лежал Брюхатов, пели похоронные молитвы; Шпейер, которому, по словам Петра Калустова, принадлежала мысль устроить похороны, который пьян в то время не был и в квартире которого все это происходило, объяснил, что всей проделке он придавал значение лишь простой шалости, так как ему не могло и представиться, чтобы погребальные дроги и гроб могли служить средствами к учинению кощунства и доказательствами этого последнего.