Из Москвы она тотчас же возвратилась в Рязань и стала много выезжать, желая скрыть свои роды. От этих выездов силы ее надломились, и она тяжело заболела. В это время она нуждалась в деньгах, просила их у Карицкого, но он ей денег не давал, а предлагал 500-рублевые билеты, говоря при этом, что их необходимо разменять в Москве. Не будучи в состоянии ехать в Москву сама, она просила о том г. Соколова, который, не согласившись менять билеты, предложил эти билеты продать ему. Она продала билеты Соколову и в продажной записи подписалась своей фамилией, за что Карицкий упрекал ее и назвал этот поступок неосторожным. Спустя несколько времени Карицкий привез ей огромное количество купонов, которые, как он объяснил ей, купил на железной дороге, и просил ее разменять их, но непременно в Москве, в чем и взял с нее честное слово. Вскоре затем в Рязань приехал ее дядя, который ее стал расспрашивать о том, что она делала в Ряжске. Она ему ответила, что, не посоветовавшись с Карицким, отвечать на эти вопросы не будет. Тогда послали за Карицким, но он, прежде чем приехать, долго отговаривался. По приезде к ней Карицкого она говорила с ним наедине, причем Карицкий принял все предосторожности, чтобы разговор ее с ним не был кем-либо услышан. Карицкий ей советовал сказать дяде, что деньги украла она и что потом так испугалась, что все процентные бумаги сожгла, также советовал просить прощения у дяди; по его мнению, тогда все дело будет кончено. При этом Карицкий просил ее сжечь вид, который ей был выдан для поездки в Москву, и его письма. Она это исполнила. После этого Карицкий у нее не бывал. Впоследствии она слышала от своего отца (Павла Галича), будто он и Карицкий решили, чтобы отец ее подал от себя заявление прокурору Рязанского суда, в котором объяснил бы, что кража совершена его дочерью в болезненном состоянии, при этом Карицкий говорил, что это единственный исход, что он похлопочет у докторов, которые будут ее свидетельствовать, чтобы они признали ее сумасшедшей.

Предварительным следствием это показание подтвердилось, хотя и не во всем: Галич показал, что при обнаружении кражи у него Дмитриева действительно гостила в деревне, но ни он, ни домашние его в краже ее не подозревали. Карицкий также с 19 по 21 июля находился у него в деревне и ночевал в кабинете, где были деньги. До 23 июля процентные бумаги были им проверяемы. Предварительным следствием раскрыто, что в Москве в банкирской конторе Лури была какая-то дама, которая продала на 3 тысячи 500 рублей билетов внутреннего с выигрышами займа и подписалась при этом майоршей Галич. Подпись эта, однако, по сличению с подписью Дмитриевой, оказалась совершенно несходной, и Дмитриева объяснила, что в конторе Лури она не была и никаких билетов не продавала. Пребывание Дмитриевой в Ряжске и Москве подтвердилось показаниями свидетелей и служащих банкирских контор, в которые она приезжала. Служащий под начальством Карицкого капитан Радугин подтвердил показание Дмитриевой относительно поездки Карицкого в Москву. Соколов, которому она продала 500-рублевые билеты, показал, что он видел у Дмитриевой вид, выданный ей Карицким на поездку в Москву. Отец ее, Павел Галич, подтвердил ее показание об уединенном ее совещании с Карицким и об ее сознании в краже после этого совещания. Его поразило, что Дмитриева, которую он перед этим целых два дня уговаривал сознаться, неожиданно сделала это тотчас после ее разговора с Карицким. Карицкий после этого признания взял с него честное слово, что все, что происходило, останется никому не известным. Заявление, которое он подал прокурору, было поправлено рукою Карицкого.

Далее, 3 января 1869 года, когда Дмитриева была уже арестована, жена сторожа на вокзале Рязанской станции нашла 78 отрезанных купонов. Купоны эти были завернуты в бумагу и оказались отрезанными от процентных бумаг, украденных у Галича.

14 января 1869 года Дмитриева заявила судебному следователю о совершенно новом обстоятельстве. Она показала, что в апреле 1867 года она почувствовала себя беременною и в мае сообщила об этом Карицкому. По ее словам, Карицкий предлагал ей разные средства к тому, чтобы произвести выкидыш. Она стала употреблять их, но средства не действовали. Тогда Карицкий сказал, что обратится по этому делу к доктору Дюзингу. Дюзинг объяснил, что не сведущ в женских болезнях, и вызвал для произведения выкидыша скопинского уездного врача Сапожкова, который и приехал. Ранее того Карицкий купил ей в Москве зонд и душ, но зонд оказался негодным: нужен был острый, а этот был тупой. За острым зондом Дмитриева сама ездила в Москву к оптику Швабе, но он ей зонда острого не продал, сказав, что он может быть продан только доктору. Далее Дмитриева объяснила, что Сапожков много раз пытался произвести выкидыш, но это ему не удавалось, и, наконец, он объявил, что далее продолжать эту операцию не может, что у него рука не поднимается на это дело. Так как в это время ее звала немедленно приехать в Москву мать, то она, чтобы избежать позора, по совету Карицкого, решилась на все. Позвали опять Сапожкова и просили произвести выкидыш, но Сапожков окончательно отказался от этого. Тогда, в .виду отказа Сапожкова, Карицкий решился сам произвести выкидыш и просил Сапожкова дать ему зонд. Сапожков вечером привез ей зонд, а она отправилась с зондом к Карицкому, который собственноручно и произвел нужную операцию, расспросив только предварительно, каким образом надо ввести зонд. После операции она пробыла у Карицкого не более часа и как только явилась возможность, уехала в экипаже Карицкого домой. Тотчас по приезде домой у нее открылись боли в животе, и на третий день вечером родился недоношенный ребенок, который и был подкинут на Семинарском мосту.

Врач Сапожков показал на предварительном следствии, что еще в 1867 году Дюзинг уговаривал его перейти на службу в Рязань из Скопина, куда Дюзинг приезжал на ревизию. До своего переезда в Рязань на должность уездного врача Сапожков два раза приезжал туда по просьбе Дюзинга, который ему писал о желании одной барыни воспользоваться его советом, но каждый раз не заставал ее в Рязани. Дюзинг писал Сапожкову из Рязани 4 письма. В первом из них, от 11 июля 1867 года, Дюзинг извещал Сапожкова о том, что дело о переводе его в Рязань он устроил так, что губернатор сам сделал предложение об этом, и что поэтому Сапожкову нет надобности подавать прошение; во втором, от 1 августа того же года, Дюзинг просил Сапожкова приехать в Рязань на один день по важному делу, за которое можно получить хорошее вознаграждение, для совещания об одной больной, которая желает поручить себя ему, Сапожкову; при этом обещал ему в Рязани много практики и место врача при гимназии; в третьем письме, от 15 августа того же года, Дюзинг сообщал, что больная особа, о которой он писал раньше, приехала и просит Сапожкова как можно скорее приехать к ней, захватив с собою по крайней мере маточное зеркало и зонд, и обещал ему увеличить практику через рекомендацию этой особы; и, наконец, в четвертом письме, без обозначения числа и года, Дюзинг торопил снова Сапожкова приехать к этой особе и извещал, что Сапожков уже представлен начальником губернии к утверждению на должность. Когда состоялся перевод его в Рязань, он был вместе с Дюзингом у Дмитриевой. Ее застали дома, и она сказала, что ему, вероятно, известно, зачем его пригласили к ней. Он ответил на это отрицательно. Тогда Дмитриева рассказала, что она беременна, желала бы произвести выкидыш и умоляла его согласиться на это. Он из желания получить вознаграждение за свои две напрасные поездки в Рязань и из сожаления к Дмитриевой согласился на словах помочь ей, но в действительности не намерен был исполнять ее просьбы. Во второй свой визит к Дмитриевой он говорил ей, что для того, чтобы произвести выкидыш, надо купить зонд Кавиша, в надежде, что, пока она будет собираться делать эту покупку, намерение ее пройдет. Когда он был у нее с визитом в третий раз, то увидал зонд Кавиша уже купленным, и, кроме того, у нее был душ Сканпони. Употребление этого душа советовал Дмитриевой он, а принимать спорынью — Дюзинг. Против приемов спорыньи Сапожков ничего не возражал, потому что был уверен, что употребление ее для такой натуры, как у Дмитриевой, слишком недостаточно и не может повлечь за собой выкидыша. Когда он разговаривал в этот раз с Дмитриевой, приехала ее мать; с Дмитриевой начались схватки, мать ее испугалась, и он прописал хлороформ. По отъезде матери, Дмитриева стала брать души высокой температуры и требовала от него каждый день, чтобы он вводил ей зонд, что он и делал, но делал это только для того, чтобы исполнить ее желание, вводя зонд на самом деле так, что не мог причинить им вреда. Когда Дмитриева стала настойчиво требовать, чтобы он произвел ей выкидыш, он советовал ей оставить это намерение, а затем и совсем прекратил свои к ней визиты. После он слышал о Дмитриевой, что в последних числах октября она родила недоношенного ребенка, которого куда-то Карицкий бросил. По ее словам, она была беременна от Карицкого. Ему Карицкий после выкидыша Дмитриевой обещал достать место доктора при пансионе гимназии. Карицкого он видел у Дмитриевой часто. В одном из писем к нему Дюзинга слово «маточный зонд» зачеркнуто им.