За речью прис. повер. Плевако следовали речи поверенного малолетнего племянника Солодовникова прис. повер. Громницкого и поверенного госпожи Тицнер прис. повер. Алексеева, после чего слово было предоставлено первому защитнику подсудимой игуменьи прис. повер. Шайкевичу. Защитник громко протестует против той страстности и той горячности, как говорит он, с которыми велись прения по этому делу, причем такое отношение к делу и к обвиняемой имело место, по его мнению, не только со стороны представителей гражданских истцов, но и со стороны прокурора. Затем он перешел к характеристике обвиняемой и ее деятельности. Вкратце содержание его речи таково: игуменья Митрофания — общественный деятель, прошлое которого говорит за нее: она — дочь бывшего наместника Кавказского края, выросла в добром, благочестивом семействе. Будучи фрейлиной двора Ее Величества, она предпочла этому положению и светской жизни жизнь инокини и добровольно удалилась в монастырь. Она всегда отличалась глубокою страстью к благотворению: так, будучи еще неотделенной дочерью, она пожертвовала на добрые дела свои фрейлинские деньги и свой шифр. Полученные ею от матери 100 тысяч рублей и все то, что перешло к ней от ее тетки графини Зубовой, Митрофания употребила в разное время на дела благотворения. 12-летнее пребывание игуменьи Митрофании в Серпуховском монастыре было для этого последнего светлым временем; материальная и духовная жизнь монастыря воскресла. Когда в Петербурге возникла община сестер милосердия, игуменья Митрофания была вызвана туда для ее переустройства. Трудами игуменьи Митрофании возникает и Московская Владычне-Покровская община сестер милосердия. Учреждая общины, игуменья Митрофания разрабатывала и уставы для них и здесь впала в ошибку, включив в них пункты, в которых говорится, что начальница изыскивает средства к существованию общин. Эта ошибка и привела ее на скамью подсудимых. Выдаваемые игуменьей Митрофанией векселя не есть пожертвование в точном смысле слова, а лишь помощь, которую некоторые добровольно ей оказывали, давая на вексельной бумаге свои имена; игуменья Митрофания пользовалась такою помощью как орудием кредита. Многие купцы выдавали ей свои векселя, но ни один не заплатил по ним ни копейки. Игуменье ставят в вину то, что она торговала орденами и крестами, но такой порядок не ею установлен. Обвинение игуменьи Митрофании в подделке Лебедевских векселей — клевета. Лебедев — человек, не заслуживающий большого доверия, так как его показания на предварительном следствии оказываются неверными: раньше он говорил, что игуменье Митрофании он никогда никаких векселей или бланков не выдавал, между тем по Дубровинскому векселю, выданному Лебедевым Митрофании, он сам же учинил и платеж. Объяснения же Лебедева, что он сделал это из уважения к игуменье Митрофании, неправдоподобны: нельзя допустить предположения, чтобы купец, дорожащий своею подписью, молчал и не обращал внимания на то, что по городу ходят фальшивые векселя его. Начиная дело о подложности векселей, Лебедев действует очень нерешительно; наоборот, игуменья Митрофания поступает с его векселями вполне открыто: она посылает Фриденсона дисконтировать векселя Лебедева в постоянное его место жительства, чего не сделала бы, если бы векселя были фальшивыми. Должно предположить, что Лебедев возбудил извет о подлоге из страха, так как до него дошли слухи, что его векселей имеется на 150 тысяч рублей. Экспертиза по делу Лебедева — самая сбивчивая и нерешительная, да и вообще, она — доказательство крайне шаткое. Что касается будто бы подделки подписи Макарова, то этого делать игуменье Митрофании не было цели, во-первых, потому что и сам Макаров никогда не отказывал в своей подписи, а во-вторых, его имя в торговом мире ничего не значит, кредитом он не пользовался и не пользуется.

По делу Солодовникова многие доводы кажутся защитнику почти неопровержимыми, но с другой стороны, пожертвование М. Г. Солодовниковым крупной суммы в пользу общины находит себе подтверждение в семейном положении М. Г. Солодовникова и в его личности вообще: с одной стороны, ненависть к невестке, ее детям и нелюбовь к больному брату, а с другой — склонность к благотворению и уважение к игуменье Митрофании, которая старалась выручить его из беды, делают факт пожертвования им солидной суммы в пользу общины весьма вероятным, особенно если принято во внимание, что он роздал свыше 300 тысяч рублей разным поверенным на ходатайство по его делу. Несмотря на то, что заподозренных в подлинности документов очень много, действительное значение для настоящего дела имеют лишь векселя и одна расписка в 480 тысяч рублей, по которой начат был иск в окружном суде. Все прочие расписки, по которым игуменья Митрофания еще раньше возникновения этого дела отказалась от всякого требования, равно как и письма, никакого значения иметь в этом деле не могут, ибо они представлены не как документы, на которых основывается какое-либо гражданское требование, а как судебное доказательство, но игуменья не судится за представление подложных доказательств по делу; она обвиняется в подделке документов денежных — расписки и векселей. За распиской гражданский суд никакого значения не признал и в иске по ней отказал. Хотя дело перешло в судебную палату, но и она может посмотреть на нее, как окружной суд. Да если бы палата и иначе взглянула на эту расписку, то уголовное преследование преждевременно, так как необходимо разрешить судом гражданским креюдициальный вопрос о значении расписки. Что же касается векселей Солодовникова, то безвалютность их вполне доказана. Такова материальная сторона дела, и если в нем есть пострадавшие, то не гражданские истцы, а те, кто давал игуменье Митрофании деньги под эти векселя, и они знают, что игуменья Митрофания перед ними в долгу не останется.

В заключение защитник обращает внимание на благотворительную, полезную деятельность подсудимой и просит оправдательного приговора.

После речи прис. повер. Шайкевича слово дано второму защитнику игуменьи Митрофании прис. повер. Щелкану. Он занялся разбором дела Медынцевой. Указав на злоупотребления, каким подвергалась Медынцева со стороны учрежденного над нею опекунского управления, защитник обратился к отношениям игуменьи Митрофании к семейству Медынцевой, причем доказывал, что Медынцева, над которой была учреждена опека за расточительность, была отдана наемной прислуге, жила очень плохо и не имела даже приличного платья. Игуменья Митрофания сближения с нею не искала, а Медынцева сама через квартального надзирателя Ловягина, не бескорыстно принимавшего участие в ее делах, искала знакомства и защиты игуменьи Митрофании, которая и приняла в ней участие из сострадания к ее ужасному положению. Духовное завещание Медынцевой, в котором она отказывает свое имущество не сыну, а общине, составлено без всякого воздействия игуменьи Митрофании: Медынцева была раздражена против своей семьи еще много раньше своего знакомства с игуменьей Митрофанией, и еще в то время составлено завещание, в котором все свое имение она отказывала Московскому университету. Но университет — учреждение, цель и деятельность которого недоступны пониманию Медынцевой; поэтому вполне вероятно, что, поселившись в общине и ознакомившись с ее благотворительной деятельностью, она изменила свои намерения и решила отдать свое имущество общине.

Переходя затем к обвинению игуменьи Митрофании во взятии с Медынцевой вексельных бланков, защитник указывает на то, что это обвинение построено исключительно на показаниях Толбузина и Трахтенберга; но как тот, так и другой предстали на суде в невыгодном свете, почему показаниям их доверять нельзя, а можно основательно утверждать, что векселя с Медынцевой были взяты обманом Трахтенбергом при участии Толбузина. Игуменьей Митрофанией взято с Медынцевой векселей лишь на 50 тысяч рублей с тем, чтобы достать под них денег для отсылки в Петербург Трахтенбергу, хлопотавшему по делу Медынцевой, что и было сделано. Эти векселя взяты без всякого обмана со стороны игуменьи Митрофании. В сделке с Сушкиным защитник видит вину Сушкина, а склонял Медынцеву признать подложные векселя своими опекун ее Макаров, который составил и два счета на несуществовавшие расходы для получения по ним денег из опекунского управления. Опровергая затем обвинение игуменьи Митрофании в присвоении шубы и муфты Медынцевой, защитник доказывал, что вещи эти проданы по требованию самой Медынцевой за 380 рублей, когда нужно было уплатить Толбузину за поездку его в Рязань по делу Ефимова.