Что касается до сделки с Тицнер, то мы знаем, что этой последней были проданы векселя на имя Красных с безоборотными его бланками. Я уже не раз имел случай указать вам на то, что векселя эти были составлены Красных в квартире игуменьи и по ее требованию. Появление этих векселей игуменья объясняет ее желанием обеспечить общину деньгами в случае выдела имущества Медынцевой ее сыну. Вы слышали из показаний всех лиц, принявших участие в выделе, что никогда такого условия не существовало, и сам Красных удостоверяет, что игуменья ему говорила об этих векселях, как о векселях, данных ей за хлопоты по делу о снятии опеки. Продажа векселей г-же Тицнер была совершена посредством расписки, выданной Красных на имя Тицнер. Красных утверждает, что расписка эта взята у него Макаровым. Ясно, таким образом, что участие игуменьи в составлении векселей доказано, а если верить Красных, то доказано и участие Макарова в сбыте этих векселей.
Таковы все сделки с векселями Медынцевой. Мы знаем теперь, что все они совершены игуменьей и две из них при участии Макарова.
Выпустив векселя Медынцевой в обращение, игуменья Митрофания и опекун Макаров, естественно, должны были принять меры к тому, чтоб обеспечить по ним уплату. И действительно, с июня 1871 года начинаются хлопоты игуменьи Митрофании о том, чтобы векселя были уплачены из состояния самой Медынцевой. Впоследствии к игуменье Митрофании присоединяется и Макаров, который, со своей стороны, принимает меры к уплате по векселям из опекунского управления. Следует заметить, что все эти меры и хлопоты не ставятся в вину игуменье Митрофании, а выставляются как улики к ее обвинению. Все эти меры, как они ни безнравственны, не составляют самостоятельного преступления, а потому я и не буду долго на них останавливаться.
Вы уже знаете, что после отказа Сената в снятии опеки игуменья Митрофания вступила в переговоры с мужем Медынцевой о выделе недвижимого имущества Медынцевой ее сыну. Составлен был 12 июня 1871 года проект договора, подписанный одною Медынцевой. Первым и главным условием договора было снятие опеки с Медынцевой, после чего она обязывалась передать имущество по купчим крепостям сыну. В сущности, смысл договора такой: снимите опеку, а после мы вам ничего не дадим. Муж Медынцевой категорически от этого отказался. После этого начинаются переговоры с сыном Медынцевой по тому же предмету. Замечательно, что сыну ни слова не говорят о снятии опеки, а Медынцеву уверяют, что выдел делается только с этой целью. Условием выдела полагается выдача сыном долговых обязательств на имя Махалина на 50 тысяч рублей и пожертвование в общину дома, оцененного в 120 тысяч рублей. Переговоры ведутся самой игуменьей, и сына не допускают до свидания с матерью до тех пор, пока он не выдал требуемые с него документы. После долгих переговоров выдел этот не удался, так как сиротский суд отказал в выделе по его бесцельности. Несмотря на такой отказ суда, игуменья Митрофания, и уже через Толбузина, как свидетельствуют о том письма, представленные игуменьей, продолжает вести переговоры о выделе, но уже с опекунами, предлагая им за выдел получить обязательства, выданные сыном Медынцевой на имя Махалина, иначе сказать, подкупая опекунов. Вы слышали из этих же писем, что план весь был разрушен опекуном Гатцуком, которого подкупить не удалось.
Пока шли переговоры о выделе и немедленно по совершении сделки с Сушкиным, игуменья возлагает всю уплату по векселям на состояние Медынцевой путем духовного завещания, совершенного Медынцевой в Серпухове 17 марта 1872 года. Значение этого духовного завещания было уже мною объяснено. Им Медынцева, оставляя все состояние своему сыну, завещает ему уплатить Махалину 50 тысяч рублей, пожертвовать дом в 120 тысяч рублей общине и, кроме того, уплатить по всем документам, от ее имени выданным.
Посмотрим теперь, в чью пользу совершался выдел и написано духовное завещание. В случае выдела игуменья приобретала собственность в 170 тысяч рублей и при ней оставалась Медынцева с движимостью на сумму свыше 65 тысяч рублей. Иначе сказать, в непосредственное распоряжение игуменьи поступала вся сумма, необходимая для уплаты по векселям. В случае смерти Медынцевой игуменья также приобретала собственность в 170 тысяч рублей, а сын Медынцевой обязывался сверх того уплатить по документам своей матери капитал в 303 тысячи рублей. Состояние Медынцевой оценивается в 350 тысяч рублей, следовательно, Медынцева своим завещанием обязывала сына из его, лично ему принадлежащего состояния, заплатить по векселям капитал свыше 100 тысяч рублей. Вот какое благодеяние желала оказать Медынцевым игуменья Митрофания!
Между тем выдел не состоялся. Сроки платежей наступают; в опекунском управлении находится сознание векселей со стороны Медынцевой, но это сознание, подозрительное по своему внешнему виду, не заключает в себе всех выпущенных в обращение векселей. В него не включены векселя Красных и Карпова. Тогда Макаров принимает на себя добыть от Медынцевой новое сознание векселей и засвидетельствовать на этом новом сознании надпись Медынцевой порядком нотариальным. Вы слышали, что предварительно к игуменье вызываются депешами и записками, вам предъявленными, и Толбузин, и Иванов. Их подкупают, их уговаривают добыть признание векселей от Медынцевой. Они отказываются. Тогда Макаров является с нотариусом Подковщиковым в квартиру Медынцевой, которая уже не жила у игуменьи, и сознание векселей добывается.
Но Медынцева ушла уже из-под влияния игуменьи, и факт этот безнаказанным не остается. О выданной Макарову бумаге узнает Гатцук, доносит сиротскому суду, и дело Медынцевой переходит в руки судебной власти. Виновные не могут уже избежать ответственности.
Мне остается коснуться еще трех обвинений, направленных против игуменьи Митрофании. К опекунскому отчету за 1871 год приложены два замечательных документа: расписка на имя Трахтенберга в 5 тысяч рублей за купленные будто бы у него бриллианты и счет портнихи Игнатовой на 1 тысячу 501 рубль 25 коп. По поводу расписки Трахтенберга все единогласно утверждают, что Медынцева бриллиантов не покупала. Трахтенберг сам заявил, что признает себя виновным в том, что по убеждению игуменьи Митрофании позволил себе выдать Махалину доверенность на получение не принадлежащих ему денег. Махалин объясняет, что он делал на расписке только надписи, но денег не получал. Игуменья Митрофания, со своей стороны, и на предварительном следствии, и на суде утверждает, что расписка эта составлена заведомо ложно по совету Макарова для вознаграждения игуменьи за сделанные ею расходы по снятию опеки. Итак, путем этой расписки из опекунского управления мошенническим образом были получены деньги — об этом никто не спорит; объяснение игуменьи о том, что деньги по расписке получены за расходы по снятию опеки, неверно. Вы помните, что первый в этом отношении расход состоял, по уверению игуменьи, в уплате денег по письму Гордена. Письмо это последовало в апреле 1871 года, а доверенность на имя Махалина на получение денег по расписке выдана в феврале того же года, т. е. гораздо ранее первого расхода по делам Медынцевой.
Совершенно такой же характер имеет и счет портнихи Игнатовой, причем все участники этого дела утверждают, что счет вымышлен, и Игнатова по нему получила не 1 тысячу 501 рубль, а всего 130 рублей.
Наконец, и присвоение игуменьей отданных ей на хранение шубы и муфты должно быть признано доказанным. Как ни ничтожны сравнительно эти вещи, они были игуменьей присвоены, и этот факт весьма характеристичен; он доказывает, что все, что ни попадало в руки игуменьи, назад уже не возвращалось. Игуменья с насмешкой отозвалась на суде об этом обвинении. Она говорит, что сама своих семь муфт она подарила. Тем не менее восьмую, и притом чужую, она продала; вот чем это доказывается.
Медынцева, Ефимов, Толбузин и сама игуменья согласны, что муфта и шуба были взяты игуменьей на хранение. Когда Медынцева переехала в свой дом, она посылала Иванова вытребовать вещи от игуменьи и жаловалась всем, ее окружающим, что игуменья вещей не возвращает. Иванову игуменья заявила, что муфта и шуба заложены и Макаров их выкупит. Иванов об этом говорил Гатцуку. Против таких показаний свидетелей, как вы заметили, игуменья, конечно, не возражала. Шуба и муфта были найдены судебным следователем, и оказалось, что они проданы в 1871 году Ратнеру за 380 рублей. Продала эти вещи послушница Селафиила, уезжающая за границу всякий раз, когда она нужна к допросу, а в сущности проживающая в Серпуховском монастыре. Продала она их, по ее словам, с согласия Медынцевой, но по приказанию игуменьи. Уличенная этими обстоятельствами игуменья Митрофания созналась в продаже шубы и муфты, но объяснила, что деньги отданы Толбузину на приписку Михаила Ефимова, лакея Медынцевой, в мещане. Поверенный игуменьи поторопился представить и расписку Толбузина, откуда-то вырезанную, кончающуюся двумя точками и не совпадающую по сумме с количеством денег, вырученных за проданные вещи. Кроме того, вы убедились из документов, что Ефимов приписан в мещане в 1872 году, а в 1871 году Толбузин и Самыгин хлопотали по делу Ефимова, но не о приписке его, а хлопотали по поручению игуменьи Митрофании о ссылке Ефимова в Сибирь на поселение. Таким образом, присвоение и растрата вещей игуменьей Митрофанией стоит вне всякого сомнения.
