По написании этой последней расписки, казалось бы, и монастырь, и община обеспечены: монастырь имеет свою расписку в 50 тысяч рублей, община свою в 430 тысяч рублей. Но оказывается, что Солодовников этим не удовлетворился и в тот же день, 5 января, опять пишет расписку, и на этот раз самую общую, в которую входят и монастырские и общинские, именно расписку в 480 тысяч рублей с неустойкой в 100 тысяч рублей, т. е. прибавляет к такому большому пожертвованию еще значительный капитал на случай, если после его смерти наследники не пожелают добровольно платить по этим документам. Далее, заменив этой последней распиской все остальные. Солодовников тем не менее передает все расписки без исключения игуменье Митрофании.
Таким образом, из этого сопоставления способа выдачи расписок несомненно вытекает убеждение в отсутствии здравого смысла в действиях жертвователя.
Бессмысленным является и другое распоряжение, сделанное будто бы покойным Солодовниковым. Почти во всех письмах и расписках, представленных игуменьей Митрофанией, упоминается, что покойный желает сохранить тайну своего пожертвования, и притом в течение только одного года. Тайна эта объясняется только ненавистью к нему его невестки Анны Герасимовны Солодовниковой и жадностью к деньгам его брата, Василия Герасимовича Солодовникова. Впрочем, разъясняет игуменья Митрофания, Солодовников по ее просьбе часть своего пожертвования решился огласить перед Ее Величеством Государыней Императрицей, именно на сумму 400 тысяч рублей, написал и подписал прошение и доверил его подать ей, игуменье Митрофании.
Из представленного игуменьей чернового прошения, действительно, видно, что Солодовников просил Ее Величество принять его пожертвование в 400 тысяч рублей; но тут же прибавляет, что это решение должно быть подано через год от написания оного.
Означенное прошение, по сознанию игуменьи Митрофании, было переписано набело ею собственноручно и Солодовниковым только подписано; а из письма секретаря Ее Величества, имеющегося при деле, видно, что оно представлено игуменьей Митрофанией 12 февраля 1872 года, т. е. через четыре месяца после смерти Солодовникова.
Замечательно также и то обстоятельство, что в феврале 1872 года, почти одновременно с представлением прошения Государыне Императрице, игуменья Митрофания вела переговоры через разных лиц с поверенным Солодовникова прис. пов. Плевако об условиях мировой сделки и в это время передала Солодовникову нотариальные копии со многих расписок; но копий с расписок в 430 тысяч рублей и 480 тысяч рублей не передавала, как будто этих последних наследникам Солодовникова при обсуждении условий мировой сделки иметь в виду надобности не предстояло.
Независимо от изложенного, подлог пожертвования Солодовникова доказывается также и тем, что игуменья Митрофания ни об одном пожертвовании последнего на монастырь и на общину своевременно не донесла ни консистории, ни митрополиту московскому.
Против этого игуменья Митрофания возражала тем, что расписка монастырская на 35 тысяч рублей ею своевременно записана в книге прихода неокладных сумм монастыря, что в той же книге записано и получение по той же расписке 5 тысяч рублей.
Вследствие такого возражения судебным следователем была осмотрена означенная книга; но в ней оказался подлог, не оговоренный при ревизии книг в Московской духовной консистории 29 января 1871 года. Расписка в 35 тысяч рублей оказалась, действительно, записанною 30 сентября, в день ее выдачи; но запись эта сделана в конце страницы чернилами, более черными, нежели все остальные как на этой, так и на последующих страницах, и против этой записи не выставлен номер по порядку, хотя другие записи значатся записанными последовательно под номерами. Затем, записано получение 5 октября пожертвования на построение храма от московского купца Солодовиикова 5 тысяч рублей в счет расписки в 35 тысяч рублей, но в этой записи фамилия Солодовникова написана по подчищенному, как видно, вместо другого имени, и слова «в счет расписки в 35 тысяч рублей» приписаны более черными чернилами.
Переходя, наконец, к расписке в 225 тысяч рублей, выданной будто бы 20 июня 1870 года на постройки общины, оказывается, что в описи документов, составленной будто бы покойным Солодовниковым 6 января 1871 года, взятой к делу 4 сентября, эта расписка значится в одном экземпляре, который и был представлен к следствию полковником Врубелем 29 октября 1873 года. Между тем впоследствии нашелся другой экземпляр ее, совершенно тождественный первому, который оказался представленным в окружной суд другим поверенным игуменьи Митрофании, прис. пов. Архиповым. Появление этого второго экземпляра расписки покойного Солодовникова со стороны игуменьи Митрофании тотчас же было разъяснено.
24 ноября полковник Врубель представил расписку Солодовникова с надписью «секретно, вечер», в которой Солодовников упоминает, что расписка в 225 тысяч рублей выдана в двух экземплярах, а игуменья Митрофания на допросе 18 декабря 1873 года объяснила, что означенная расписка выдана Солодовниковым в двух экземплярах по ее просьбе, один экземпляр предназначался для взыскания, а другой для того, чтобы в одной из зал общины поставить портрет покойного и в рамку врезать эту расписку на память потомству о таком щедром пожертвователе.
Ввиду этого обстоятельства и с целью доказать справедливость своих слов игуменья Митрофания решилась на новый подлог.
20 декабря в Сущевском частном доме, где содержалась в это время игуменья Митрофания, был перехвачен сверток бумаг, в котором оказались: 1) конверт незапечатанный с надписью «в Московскую духовную консисторию от игуменьи Митрофании» с припискою «передать в случае моей смерти или отсутствия; отдано на хранение монахине Зинаиде 2 апреля 1872 г.»; 2) самое донесение в консисторию, подписанное игуменьей Митрофанией от 2 апреля 1872 года, в котором она доносит на случай смерти, что у нее было не 100 векселей Солодовникова, а 99, ибо один вексель в 4 тысячи рублей покойный уплатил при жизни, и что расписка в 225 тысяч рублей у нее в двух экземплярах, из которых второй выдан для того, чтобы врезать его в рамку; и 3) записка на имя игуменьи Страстного монастыря Валерии, в которой говорится следующее: «Милый друг, это должно быть подано Зинаидой немедленно в консисторию, а консистория чтобы немедленно послала копию к следователю, это необходимо, никого не слушай, а делай,— после вчерашнего допроса следователя это необходимо, он по неопытности все высказал, на чем основывают обвинение,— то это нужно и нужно непременно числа 20, и пусть Зинаида сама отдаст Розанову и попросит. Запечатать черной печатью. Сделайте сейчас; если ее спросят, когда получила, пусть скажет 2 апреля, за три месяца до освящения общины, берегла у себя собственно, знал о том отец Владимир (Скороходов) и дьякон, от нее, не от меня». На допросе по этому предмету игуменья Митрофания объяснила, что это не подлог, ибо написано ее рукой, а только задним числом, и что она в записке на имя игуменьи Валерии, священника и дьякона общинских на ложные показания не подговаривала, но просила, чтобы они подтвердили правду; что же касается до монахини Зинаиды, то она должна была сказать, что пакет она получила 2 апреля 1872 года, потому что иначе представить его было нельзя.
По заключении следствия игуменья Митрофания при особом заявлении представила свое духовное завещание, никем не засвидетельствованное и без подписи свидетелей, писанное собственноручно 3 декабря 1867 года с приписками 30 июня 1870 года, 10 января и 2 ноября 1871 года, 2 апреля и 14 сентября 1872 года и 26 декабря 1873 года. Все эти приписки писаны чернилами разного цвета, то есть бледными, темнее, еще темнее и черными. Содержание духовного завещания не имеет отношения к делу; но все приписки написаны именно в те числа, которые относятся к разным моментам появления подложных документов по делу Солодовникова, а цвет чернил, которыми написано завещание и приписки на нем, объясняется тем, что у игуменьи, когда она содержалась под стражей, были отобраны три пузырька: с чернилами, с йодом и св. теплотой, доставленной ей с просфорой из Страстного монастыря. Опыт доказал, что цвет теплоты, если ею писать, наиболее подходит к цвету чернил, которыми писано духовное завещание.
