Если бы суд, благодаря свойственному каждому судье критицизму, затруднился и при этих данных установить подлежащее установлению неизвестное событие, я решаюсь предложить следующий способ: отбросим в сторону все не вполне известное, остановимся на тех моментах в деле, которые не подлежат сомнению. Моменты эти: каждый из пароходов увидел друг друга справа по носу, пароход «Владимир» получил удар в правый борт при полном повороте его влево. Пусть суд решит, кто кого догонял, кто от кого уклонялся. Все сказанное мною приводит меня к заключению, которое, надеюсь, разделит и суд, что катастрофа произошла так:

Криун, увидя справа по носу белый огонь, 20 минут следил за ним, делая всевозможные предположения. Через 20 минут тщательного наблюдения, убедившись в том, что белый огонь приближался к нему, отходил от него вправо, дал два поворота влево. Капитан же Пеше в это время спал в своей каюте. Рицо, увидя вправо от себя зеленый огонь, положил право на борт, а капитан Пеше спал в своей каюте. Только тогда, когда раздался тот протяжный свисток «Колумбии», который, конечно, никогда не изгладится из памяти слышавших его, Пеше проснулся, влетел на мостик, схватил за руку Рицо, стоявшего у руля, скомандовал «стоп машина, полный задний ход». Но поздно: терпеливая машина «Колумбии», долго ожидавшая распоряжений опытного капитана, не послушала его поздней команды. Со стихийной силой устремилась она на правый борт «Владимира», разрушая снасти. Тут-то и настала та страшная катастрофа, от одного воспоминания о которой всем становится жутко. Вынести этот момент во всей его реальной истине не могли нервы старого капитана: Пеше бежал так, что все происходившее на «Владимире» могло быть доступно только сверхъестественному зрению свидетеля Черномордика. Но у него и сила нервов пропорциональна силе зрения.

Затем наступает момент, следующий за катастрофой, и объяснения по нем будут давать другие представители Русского общества. Я перейду к оценке деятельности обоих капитанов, считая, что и суд придет к тому же заключению в отношении фактической стороны.

Существеннейшим вопросом, подлежащим установлению суда, является вопрос о том, каковы были их курсы до преступного поворота. Только ответив на него, можно прийти к правильному заключению о том, какою из статей международного права должны бы были руководствоваться капитаны. Вопрос этот легко разрешается как сделанными уже чертежами, так и чертежами, которые не откажется сделать и сам суд, чтобы достигнуть истины. Двух ответов быть не может. Если принять курс «Владимира» норд-вест 40,5 миль от траверза Тарханкута, курс «Колумбии» зюд-ост 39,12 миль от Тендры — это встречные параллельные курсы, параллельные в смысле морской техники, так как в практике плавания обоих пароходов они никак встретиться не могли.

Приступая к анализу действий капитанов, мы имеем в своем распоряжении экспертизу и торговый устав с его законоположениями.

В течение целого процесса мы постоянно слышали о том, что поворачивающий вправо чуть ли не всегда прав. Заключение русских экспертов о том, что, видя зеленый огонь, Риццо не должен был поворачивать, встретило возражение не только итальянских экспертов, но и всех гражданских истцов, причем оно строилось ими на параграфах 15 и 18 Правил.

Теперь, господа судьи, подобно красноречивому итальянскому эксперту, я окончу в той форме мои объяснения, в какой тот ее начал. Господа судьи! Если бы вас спрашивали о том, не нужно ли изменить существующий закон, я охотно воспользовался бы советом почтенного эксперта и готов был бы согласиться с ним, что, может быть, и полезно создать закон, который, не затрудняя вас, давал бы право всегда поворачивать вправо. Может быть, столь же необходим для избежания столкновений и такой закон, который, не затрудняя вас, давал бы вам право решить дело быстро, т. е. удостовериться, в правый ли борт получена авария, и сказать: правый борт всегда бить можно. Но, господа судьи, вы призваны сюда, чтобы применить уже существующий закон к делу, а при этих условиях вы лишены возможности оказать желанное всеми нами гостеприимство мнениям гг. итальянских экспертов.

Господа судьи! У нас часто за самыми скромными интересами кроются элементы истины. Являясь здесь как гражданский истец, я преследую самые ничтожные коммерческие цели. Но приговора вашего ждем не только мы, заинтересована вся Россия, а с каким нетерпением ждут его те посвятившие себя морскому делу труженики, которые ночи простаивают на ветре и холоде, чтобы выяснить себе значение светящейся на море точки. Труд этот может увенчаться успехом лишь тогда, когда точки эти будут тем всем понятным воляпюком, которым свободно обменяются все национальности. Огонь на море тогда только станет предметом, достойным наблюдения, когда каждый моряк будет твердо уверен в том, что огонек — признак судна, управляемого, в свою очередь, опытным шкипером, сознающим, что судно дано ему не с той целью, чтобы служить ему убаюкивающим ложем отдохновения и орудием для морских упражнений тем неопытным морякам или матросам, которые управляются так, что невольно приходит в голову, не приняли ли они топовый огонь за звезду Вифлеема, а себя за волхов, руководящих иудеями.

Господа судьи! Общественное значение и интерес процесса о гибели «Владимира» выходит далеко за тесные пределы этой судебной залы. Картина исследуемого нами события так глубока по своему содержанию и так печальна по последствиям, что да позволено мне будет хотя на минуту забыть о тех практических целях, которые преследует каждая из сторон в настоящем процессе. Вам предстоит нелегкая и притом не механическая, а чисто творческая работа: воссоздать эту картину именно в том виде, в каком она отвечает действительным, а не воображаемым обстоятельствам дела. Здесь немало было употреблено усилий на то, чтобы грубыми мазками вместо красок и ложным освещением представить вам иллюзию истины, но не саму истину. Это была какая-то торопливая и грубая работа импрессионистов, не желавших считаться ни с натурой, ни с сочетанием красок, ни с той житейской бытовой правдой, которую открыло нам судебное следствие. Заботились только о грубых эффектах, о первых впечатлениях, рассчитанных на вашу восприимчивость. Не в такой судебной работе хотелось бы мне явиться в настоящую минуту вашим посильным сотрудником. Рассвет, опоздавший осветить место печальной катастрофы 27 июня, конечно, навсегда останется кровавым в нашем воображении; бездна, жадно поглотившая в короткий миг между утром и ночью столько человеческих жертв, навсегда останется неизменно холодной и мрачной. Но ведь не этой потрясающей, но, к сожалению, безмолвной картины ждет от вас в настоящую минуту вся Россия, не к ней направлены теперь усилия вашего судейского разума и вашей взбаламученной судейской совести. Нам нужна картина, нестесненная никакими искусственными рамками, полная бытового правдивого содержания и правосудного освещения.

Обращаясь к материалу, данному предварительным следствием, защитник находит его недостаточным, чересчур эскизным, вследствие чрезмерной спешности, с какой производилось следствие. Не расследован такой важный вопрос, как-то: были ли закрыты иллюминаторы на «Владимире» или нет; не проверено, что было сделано во время катастрофы в машинной части, не допрошен старший механик Зданкевич.

Защитник не считает возможным винить Криуна за дурные качества команды; Русское общество пароходства и торговли имело возможность лучшим обеспечением привлечь на свою службу и лучших людей. То же следует сказать и о снабжении пароходов. Последнее составляет обязанность управления Русского общества пароходства и торговли, а не капитанов.

Остановившись затем на гражданских истцах, явившихся по настоящему делу, г. Карабчевский указывает на то обстоятельство, что они направляют свое обвинение исключительно на Криуна, оправдывая Пеше, и это потому, что за спиной Криуна миллионы Русского общества пароходства и торговли. Едва ли это сообразно со справедливостью.