Далее как-то вычислил г. прокурор, что у Лысенкова осталось всего 75 рублей на свою потребность на три месяца. Но разве он все деньги вносил на текущий счет? Ведь были у него нотариальные доходы, слагающиеся из мелочных сборов по 2, по 3 рубля за засвидетельствование доверенностей; станет ли он ежедневно бегать с этими мелкими суммами, вносить их на текущий счет, для того, чтобы через час опять вынуть. Это немыслимо. Разумеется, у него были ресурсы, которыми он жил. Теперь нам необходимо обратиться к другого рода доказательствам, взвесить, мог ли Лысенков быть таким человеком, который бы за деньги сделал преступление, и наоборот, не был ли он лицом, способным по доброте, скажу более, по простоте сделать вещь такую неблаговидную, что на него могла пасть большая тень. Напомнив показания свидетеля Погребова и других, рисующих Лысенкова человеком, имевшим всегда по своему положению, связям, родству, возможность выйти из денежного затруднения, в которое он был поставлен тем, что поручился за приятеля и должен был за него платить, защитник обратился к вопросу о 10 тысячах рублей, полученных Лысенковым от отца на уплату долгов. Деньги эти были даны ему охотно, немедленно, а взявши раз, он мог всегда, в случае необходимости, обратиться к отцу за помощью. Выдача сестрам векселя на эти 10 тысяч рублей вовсе не представляла собою ничего унизительного для Лысенкова и служит только доказательством его честного образа действий. Это объясняется таким образом: после смерти отца все имущество должно было быть разделено между братьями и сестрами, и он не считал себя вправе брать свою долю ранее, чем отделились другие, не обеспечив своих родных тем, что взятые им 10 тысяч рублей пойдут в счет раздела. Что Лысенков не был тем лицом, которому вручены были фонды для осуществления преступного предприятия, доказывает, между прочим, тот факт, что ведь подсудимые за получением денег обращались не к нему, а к самой Седковой. Что касается до 500 рублей, полученных им от Седковой на расходы по утверждению завещания, из которых 185 рублей издержаны Лысенковым, то это такая ничтожная сумма в сравнении с тем обвинением, которое падает на Лысенкова, что, конечно, никто не признает ее вознаграждением за оказанную им Седковой услугу. Деньги эти могли быть им оставлены на какие-нибудь мелочные расходы или просто взяты в виде куртажа.
Таким образом, нет никаких данных, которые бы давали возможность видеть в Лысенкове человека, действовавшего из корыстных побуждений и игравшего роль злого гения во всем этом деле. Видеть в Лысенкове змия-искусителя, ссылаться на его авторитет могли бы подсудимые Тенис и Медведев, которые этого, однако, не делают, но никак не остальные подсудимые. Достаточно быть человеком, не лишенным здравого смысла, чтобы понять то, чего не понял Петлин: что нельзя удостоверить своею подписью то, чего в действительности не было, хотя бы тут было сто нотариусов. Объяснение Киткина, что он не видел в подписании завещания ничего противозаконного благодаря участию в нем официального лица — нотариуса Лысенкова — также неправдоподобно. Он дал свою подпись только тогда, когда получил вексель и деньги, следовательно, он был искушаем не подсудимым Лысенковым, а своими собственными обстоятельствами. Что касается до Бороздина, то ему менее, чем кому-либо из подсудимых, позволительно оправдывать свои действия влиянием Лысенкова; он как агент акционерного общества, бывший член окружного суда мог бы сам поучить любого нотариуса.
Обратив внимание на то, что составление завещания вовсе не требовало особых юридических познаний, что присутствие Лысенкова не было вовсе для этого необходимо, тем более, что в руках Седковой находился черновой проект, составленный Петровским, защитник признает, что Лысенков, стоявший в стороне в момент составления завещания, неправ в том, что, зная о подложности завещания, принял его и содействовал отчасти его осуществлению. Но ввиду отсутствия корыстной цели со стороны подсудимого, действовавшего по слабости, доброте и в силу тех отношений, которые существовали между подсудимым Лысенковым и Седковой, положение его в настоящем деле представляется таким, в котором рука судьи, занесенная для того, чтобы поразить виновного, должна пасть на безвинного. Если, заключает свою речь защитник, вы, господа присяжные, задаетесь мыслью, кто же, если не Лысенков, тот злой гений, то злое начало, которое устроило все дело, то мы на это можем дать один простой совет: это был сам М. Седков. Богатство бывает двоякого рода: одно богатство есть благословение Божие, это то, которое приобретается трудом, строгою экономией, строгим удержанием страстей; но есть и другое богатство, которое, по народным понятиям, есть богатство проклятое, дьявольское, которое приобретается путем разорения ближнего, путем вытягивания у них последней капли крови, как это делают все ростовщики, которые разоряют людей вконец, берут сто на сто в год и на тройную сумму векселя. Этим-то путем, как известно, приобретал свое состояние и покойный Седков. Эти-то проклятые деньги никогда не дают счастья; на них непременно лежит клеймо горя и бедствий. Я не буду слишком смел, если скажу, что будь Седков человек честный, умеренный, оставивший скромный достаток, ни у кого не поднялась бы рука участвовать в подложном завещании от его имени. О том, что подсудимые большей частью питали к нему ненависть, говорил уже мой предшественник. Ведь это люди, которых он эксплуатировал, и ненависть их переходит после его смерти на остававшееся проклятое состояние. Да ведь это наше добро, тут наши деньги, он с нас собрал пот и кровь, думают подсудимые, можно употребить их так, как хотим. Затем, нам же представлялась сама Седкова. Гг., вы слышали, как муж держал ее, он развратил ее в смысле общественном, сделал конторщицею, участницей во всех своих мерзких оборотах.
Итак, состояние это возбуждало ненависть. Если, сколько я понимаю, Лысенков действовал отчасти из сострадания, по свойственной всем человеческой слабости, то оттого, что это Седковское добро, чтобы оно не пошло в его род. И вы видите, к чему привело все это добро: оно привело к тому, что столько лиц, весьма порядочных, находятся на скамье подсудимых, сама жена покойного сидит здесь, опозоренная в глазах общества. Не знаю, принесет ли это состояние счастье его брату,— сомневаюсь; но до сих пор мы видим только, сколько оно принесло всем горя. Заключая защиту подсудимого Лысенкова, я не буду распространяться; вы люди развитые, вы знаете, как надо произносить приговоры, когда вина человека по строгому закону подходит под определение преступления, но есть такие обстоятельства, такие поводы, обусловливавшие совершение преступного деяния, что приложить к ним карающий закон, обвинить человека было бы тяжело и даже несправедливо. На этом основании вам закон представил безусловно право, не объясняя причин, объявить оправдательный приговор, т. е. не вменять подсудимому его действий, хотя бы они и заключали в себе признаки преступления. Мне кажется, что в данном случае вы имеете такого виновного в лице подсудимого Лысенкова, и если вам будут говорить о строгости закона, о том, что факт нужно непременно карать, то я бы вас просил иметь в виду одно евангельское слово: «не человек для субботы, а суббота для человека», не человек для строгого закона, а закон создается для людей, и когда мы видим, что для данного человека, в данном случае, положение закона будет несправедливо, тогда мы по совести можем ответить: нет, не виновен.
Стороны еще раз поменялись возражениями, причем присяжный поверенный Языков подробно разбирал речи своих противников в отношении подсудимой Седковой и опроверг приведенные ими против нее доводы.
Из всех подсудимых правом последнего слова воспользовались только двое: Седкова и Бороздин. Седкова сказала: «Я виновата — судите меня». То же сказал и Бороздин.
Присяжные заседатели признали, что духовное завещание и чеки, по которым получены деньги, подложны. Седкова, Тенис и Медведев признаны невиновными, Лысенков — виновным в том, что составил подложное духовное завещание, не будучи, однако, главным распорядителем, причем признан заслуживающим снисхождения, а остальные подсудимые признаны виновными в сообщничестве; Петлину дано снисхождение, а относительно Киткина и Бороздина присяжные заседатели прибавили: «но вынуждены крайностью».
