11 июня рано утром Занфтлебен почувствовал себя очень дурно и обратился к жене с просьбой съездить за доктором в Москву. Она уехала, оставив мужа на попечение его сестер, своей няни Екатерины Степановой и преданного себе слуги Ивана Зюзина; Мышакова на даче не было, он был в Москве. Прибыв в Москву, Ольга Петровна заезжала к доктору Мамонову, пригласила на дачу доктора Кувшинникова и, заехав за сестрой своей Марьей Петровной Онуфриевой, вместе с ней отправилась обратно на дачу. Дорогой, на Мещанской улице, встречает их хозяин дачи г. Капустин и сообщает Ольге Петровне, что муж ее скончался. Что же делает вдова, что следовало ей делать в эту горькую минуту, если не по любви к потерянному ею мужу, то хоть по простому чувству приличия и человечности? Что, она едет дальше, погруженная в скорбь, печальная, в слезах, едет к трупу своего мужа плакать и молиться над ним? Нет, она круто поворачивает назад, она поспешно едет к душеприказчику генералу Гартунгу... Ее первой мыслью было сохранить имущество, обезопасить его, как бы оно не досталось законным наследникам, как бы поскорее забрать его в свои руки. Одна эта мысль господствует в голове Ольги Петровны, и ею только она руководствуется во всех своих дальнейших действиях. Итак, она возвращается назад и приезжает к генералу Гартунгу. Приехав к нему, говорит она, пригласить его на дачу как душеприказчика, она застала у него Мышакова, которого Гартунг немедленно послал известить наследников о смерти Василия Занфтлебена. Совершенно иначе и в странное противоречие с госпожой своей рассказывает об этом Мышаков. По его словам, утром, часов в 5, в номер его явилась Ольга Петровна и, сказав, что мужу ее очень дурно, послала его, Мышакова, за доктором Мамоновым; затем, тоже по приказанию Ольги Петровны, он отправился к Гартунгу, чтобы пригласить его на дачу, застал генерала еще спящим и оставил ему записку; потом поехал опять к Мамонову, от него к Гартунгу, но его не застал дома, так как он уже уехал на дачу. Каким образом объяснить такое разноречие? Почему в действительности наследникам и детям не дано было знать о кончине покойного, тогда как об этом тотчас же было сообщено Гартунгу? Наследники узнали о смерти отца совершенно случайно и лишь тогда, когда все имущество было уже забрано, и все таким образом было уже покончено. Мышаков только вечером явился в контору торгового дома Занфтлебена и сообщил, что Василий Карлович скончался не рано утром, а днем, и то он явился в контору, когда там уже никого из наследников не было, так как они незадолго перед тем узнали обо всем от Алферова, которому, как оказалось, были известны даже все подробности кончины Василия Карловича. По поводу посылки за наследниками нелишним будет вспомнить показание Василия Васильевича Занфтлебена о том, что когда он сказал мачехе по возвращении ее, что нужно послать за его братьями и сестрами — наследниками, то Ольга Петровна ответила, что не нужно, потому что все равно они не поедут. 11 июня в третьем часу дня Николай Занфтлебен встретился в Московском трактире с Алферовым и здесь узнал от него о смерти отца. Тогда только наследники могли оповестить друг друга и только к вечеру собрались на дачу.

Итак, Гартунг говорит, что он очень колебался, ехать ли ему или нет, что ему трудно было на это решиться; праздные, искусные слова, уже по одному тому, что колебание в конце концов прошло и решимость явилась. Прибыв на дачу, вдова и Гартунг начали свои распоряжения, которым предшествовало уединенное совещание в парке при даче. Затем вместе с Мышаковым они вошли в кабинет покойного, отворили все ящики письменного стола, вынули все лежавшие в них документы в портфелях и отдельно, собрали все торговые книги, взяли наличные деньги, и все это, размещенное, что в свертки бумаги, а что в карманы Гартунга, Мышаков и Гартунг увезли в Москву. Во время собирания документов в кабинете для того, чтобы увязать их, понадобилась веревка, за нею вышел Мышаков, встретил на лестнице Василия Занфтлебена и взял у него случайно оказавшуюся веревку. Вслед за Мышаковым вошел в кабинет и Василий Занфтлебен, но застал там все уже собранным, уложенным и завернутым в бумагу. Что именно и откуда было взято, Занфтлебен не видал, и при том, как Ольга Петровна, Гартунг и Мышаков овладели имуществом покойного, он не присутствовал. Не был при этом и верный слуга подсудимых Зюзин; так далеко не простерлось его усердие к их интересам, и на все вопросы о том, при нем ли собирали и увозили документы, мы получили только уклончивые ответы: «Не знаю, да не помню». А если никто, кроме подсудимых, никто из посторонних лиц не присутствовал при том, как они забрали имущество и увезли его, значит, это был увоз, и увоз этот совершился тайно. И не только тайно, без свидетелей, но и поспешно, без описи, без опечатания. К подъезду подана карета, в которую сели Гартунг и Мышаков; последнему, казалось бы, подобало сидеть на козлах, но нет, и он также, охраняя драгоценное имущество, сел в карету. На вопрос о том, почему это так случилось, Гартунг объясняет, что он распорядился так для безопасности, ввиду глухого местоположения села Леонова. Под Москвой, карета, звание воина, оружие, шестой час летнего июльского вечера — странные опасения... Не общие ли интересы, скрывавшиеся в груде увозимых документов, соединили господина и слугу, не их ли нужно было совокупными усилиями прятать и беречь от нескромных взглядов и неприятных встреч, быть может, уже спешащих в Леоново наследников...

Говоря об имущественной несостоятельности подсудимых, я упустил два факта, бросающие на эту несостоятельность некоторый свет, и чтобы более не возвращаться к этому вопросу и не обойти ничего сколько-нибудь имеющего значение для дела, я считаю нужным теперь же пополнить пробел. Здесь был допрошен свидетель Яковлев, показание которого, довольно характерное, вероятно, осталось в вашей памяти. Защита спрашивала его, известно ли ему, что у Гартунга было недвижимое имение и что это недвижимое имение было им продано в 1876 году, т. е. в самый год совершения преступления, за значительную сумму? Таким путем защита, очевидно, хотела выяснить, что у Гартунга должны были находиться в руках свободные наличные деньги, и, следовательно, у него не было даже достаточно побудительной причины посягать на имущество Занфтлебена. К сожалению, попытка защиты не увенчалась успехом: свидетель Яковлев охотно подтвердил факт продажи имения, но все значение этого факта разрушил тем, что не мог определить размеров суммы, полученной Гартунгом за проданное имение, а взамен этого удостоверил, что имение было заложено, так что за уплатой долга Гартунгу приходилось только дополучить некоторую сумму, но какую именно, мы не узнали от Яковлева. Замечательно вместе с тем, что в формулярном списке Гартунга, находящемся при деле, значится, что никакого недвижимого имения он не имеет. Затем, полезно будет вспомнить, что в числе вещественных доказательств есть письмо Марии Петровны к Гартунгу, относящееся к 1876 году; в письме этом г-жа Онуфриева весьма резко приглашает Гартунга уплатить ей тысячу рублей, которые она дала ему под вексель; Гартунг объясняет, что никогда тысячи рублей у Онуфриевой он не занимал, а занял только 400 рублей. Трудно поверить этому; представляется совершенно непонятным, почему же г-жа Онуфриева говорит именно о 1 тысяче рублей, об их уплате, не без горькой иронии прося Гартунга хотя бы раз в жизни сдержать данное слово. Во всяком случае, эта необходимость занимать у г-жи Онуфриевой деньги и невозможность заплатить ей долг вряд ли может говорить в пользу его состоятельности и вряд ли все это не служит прямым подтверждением сделанного мной вывода о полной имущественной несостоятельности, о совершенном расстройстве денежных дел Гартунга в год совершения преступления. Точно так же есть у нас и доказательство несостоятельности Алферова, есть письмо, написанное той же Марией Петровной Онуфриевой весной 1876 года. Из этого письма оказывается, что Алферов крайне нуждался в деньгах, и что г-жа Онуфриева у свидетельницы Матюниной занимала деньги, чтобы избавить его не более не менее как от долговой тюрьмы.