Господа присяжные! Когда обвиняют человека в каком-либо преступлении, то судья требует прежде всего фактов, на которых это обвинение основывается. Если закон и совесть даже самый факт, возбуждающий сомнение, велят истолковывать в пользу подсудимого, то тем более странным для совести судьи является обвинение, лишенное всяких фактов, которые бы служили ему доказательством. Таким положительным отсутствием фактов блистает обвинение Либермана по делу об обмане Попова. Чувствуя всю шаткость почвы, обвинитель старается заменить такое отсутствие данных к обвинению смелостью предположений, выводя их из области фактов, не имеющих: никакой связи с обманом Попова. К числу таких фактов обвинительная речь относит прежде всего близость Либермана к Давидовским и частое посещение Либерманом Протопопова. Для объяснения этого обстоятельства, выставляемого обвинителем уликой преступления, я считаю нужным обратиться к рассказу самого подсудимого. Подсудимым, гг. присяжные, на суде позволяют очень много говорить и в то же время обыкновенно им очень мало верят. Но бывают личности, которые возбуждают к себе невольную симпатию своей искренностью и правдивостью; им веришь, где бы они не находились,— будут ли они среди нас в самом утонченном светском костюме или же за решеткой подсудимых в сером арестантском халате. Они внушают к себе доверие даже там, где им менее всего склонны верить. Такой правдой, глубокой, неподдельной искренностью дышал, как вы, вероятно, помните, небольшой по словам, но богатый по содержанию рассказ подсудимого Либермана, за которым не мог не признать правдивости и искренности даже сам обвинитель. Из этого рассказа мы узнаем, что Либерман начал свое знакомство с Давидовскими еще во 2 классе гимназии, и здесь он подружился с ними, в особенности с Петром Давидовским. Шесть лет гимназического ученья и четыре года университетского скрепили их дружбу. Кому из нас неизвестна эта дружба со школьной скамьи, память о которой свято хранит в себе каждый человек и с которой бывает жаль расстаться, потому что такая дружба уже не приобретается в жизни впоследствии? Эта-то дружба, гг. присяжные, которая заставляет слепо верить в человека, закрывать глаза на его недостатки, объяснять по-своему его слабости и дурные дела, та дружба, которая любит честно, бескорыстно, беззаветно и умеет многое прощать,— такая-то дружба связала Либермана с Давидовскими. По выходе из университета Либерман расстался с ними, и каждый пошел своей дорогой. Но они сохранили в себе прежнее чувство и, расставаясь, дали слово друг другу в случае приезда в тот город, где будет жить кто-либо из них, останавливаться один у другого. Либерман получил место на каменноугольных копях в Тульской губернии и уехал туда. В Туле он познакомился с Протопоповым и даже жил с ним вместе некоторое время; он знал Протопопова за человека, бывшего богатым, но затем потерявшего все свое состояние. В самом конце июля или начале августа Либерману нужно было съездить в Москву по своим делам. Приехав в Москву, он, согласно данному слову, отыскал Давидовских и остановился у них. Несчастная звезда его привела в этот дом Любимова.

Спустя некоторое время явился в Москву и Протопопов, хорошо знакомый также и с Давидовскими. По приезде Протопопов сообщил, что у него умер богатый дед Коноплин, помещик Тамбовской губернии, и оставил ему богатое наследство в недвижимых имениях, не оставя, впрочем, никакого денежного капитала. Никто не усомнился в справедливости этого рассказа, настолько он оказался правдоподобным; по крайней мере, Либерман искренно верил в богатое наследство Протопопова, как верил тому же свидетель Симонов и другие. Вот каким простым образом, гг. присяжные, объясняются как близкие отношения Либермана к Давидовским, так и посещения им Протопопова. Точно так же, как и приводимый обвинителем второй факт, служащий, по его мнению, уликою против Либермана в деле Попова, т. е. взятие Либерманом двух векселей на свое имя. Весьма естественно, что Либерман, не имевший в Москве никого знакомых, кроме двух братьев Давидовских и Протопопова, мог часто посещать этого последнего. Весьма естественно также, что считая Протопопова богатым человеком, только временно не имеющим наличных денег, он не считал преступным оказать как ему, так и Давидовским товарищескую услугу, согласившись, чтобы два векселя, дисконтированные потом у ростовщиков Султан Шаха и Пономарева, были написаны Протопоповым на его, Либермана, имя. Сами ростовщики, как вы слышали, просили об этом. Тут не было и не могло быть с его стороны никакого обмана, и имя Либермана, ставившего на этих векселях безоборотные бланки, не имело никакого значения в смысле состоятельности или несостоятельности его к уплате, так как верили не ему, а Протопопову и Давидовскому, что ясно видно из свидетельских показаний упомянутых ростовщиков. Может быть, это было неосторожно со стороны Либермана, и знай он, что впоследствии этот факт будут выставлять против него уликою в совершении преступления, он наверно бы этого не сделал; но он никогда не мог предполагать ничего подобного. Да и какое, в самом деле, может иметь отношение выдача Протопоповым означенных веселей, из которых один даже оплачен, на имя Либермана к делу об обманной покупке лошадей у Попова? Точно так же, какою уликою в этом деле может быть последнее из указанных обвинителем в подтверждение виновности Либермана обстоятельств, а именно, передача хозяину гостиницы Шеврие Вавассеру Либерманом векселя Протопопова в 225 рублей с указанием будто бы ложного адреса Протопопова, на Садовой улице, в доме Белкина? Либерман, пришедший к Протопопову в то время, как он собирался уезжать из гостиницы Шеврие, действительно исполнил просьбу Протопопова передать Вавассеру за долг в гостинице вексель, по которому потом и были заплачены деньги, но ложного адреса никогда не указывал, а передал Вавассеру со слов Протопопова адрес помощника присяжного поверенного Симонова, к которому, как он думал, Протопопов действительно переезжает на квартиру. Итак, вы видите, господа присяжные, что ни один из фактов, приводимых обвинителем как доказательство виновности Либермана в покупке лошадей у Попова, не имеет положительно ни малейшей связи с этим делом. А между тем Либермана обвиняют в попустительстве к обману Попова!

Я даже, признаюсь, не понимаю, в какую фактическую рамку событий можно уложить подобное обвинение? В теории, в идее закона такое преступление, как попустительство к обману в имущественной сделке, существует, но в действительности оно представляет неуловимые черты по свойству самого преступления. Обман в имущественной сделке есть преступление, стоящее на грани прав гражданского и уголовного: один шаг в ту или другую сторону — и дело становится или уголовным, или чисто гражданским. Не всякая невыгодная или убыточная сделка по имуществу составляет обман, точно так же, как ряд действий, состоящих в неисполнении принятых на себя обязательств и в обыденном смысле называемых зачастую обманом, не имеет в себе ничего уголовного. Попустительство предполагает по закону знание об умышленном преступлении; но невозможно доказать попустительство там, где до последнего момента нельзя определить свойство самого факта, в смысле гражданской сделки или уголовного преступления. Так, в данном случае, сделка, совершенная Поповым 9 ноября 1871 года, не заключала в себе еще никаких признаков обмана, потому что лошади, оставленные под присмотром конюхов Попова без права отчуждения этих лошадей Протопоповым до уплаты денег, служили во всяком случае полнейшею имущественной гарантией для Попова. Чтобы обвинять Либермана в попустительстве к обману Попова, нужно доказать, что Либерман знал не только об условиях сделки 9 ноября, но и о том, что и 11 ноября Попов сделает надпись на запродажной расписке в окончании по ней расчета; что лошади будут переведены к Крадовилю; что будут совершены фиктивные акты о продаже лошадей Крадовилю, и что, наконец, Крадовиль присвоит этих лошадей себе. Но ни единым словом, ни единым намеком в деле не имеется к этому никаких указаний. Все обвинение Либермана держится только на тех голословных показаниях, которые были даны свидетелем Симоновым и потерпевшим Поповым против Либермана на предварительном следствии; только вследствие непростительной, по моему мнению, доверчивости обвинительной власти к этим показаниям и привлечен Либерман к делу Попова в качестве обвиняемого. Свидетель Симонов на суд не явился без законной к тому причины, и потому показаний его касаться я не могу; но пред нами на суде был достойный друг его и доверитель Николай Ардалионович Попов. Странная судьба этого свидетеля! Как лелеяли и берегли во время предварительного следствия, сколько заботливой работы и труда вложил он в это следствие, в каких разнообразных ролях он не являлся в нем! То он помогает следователю в розысках, то подписывает показания за неграмотных, то присутствует в качестве понятого при обысках; все дело испещрено его многоречивыми свидетельскими показаниями, дополнениями к ним, различными заявлениями, прибавлениями к этим заявлениям и т. д. Много помощи оказал он следователю, много потрудился по делу; и какою же черной неблагодарностью заплатила ему за все это обвинительная власть! Явился он на суд и сразу был переведен обвинителем из излюбленных свидетелей обвинения, каким был при предварительном следствии, в разряд свидетелей сомнительных! На нем оправдалась та старая истина, что есть люди, которыми можно пользоваться, но которых не захочешь иметь своими союзниками. Обвинитель не поскупился на мрачные краски, чтобы нарисовать портрет этого свидетеля: «О нем не знаешь, что сказать,— говорил он на суде,— не то это свидетель, не то подсудимый». Да, господа присяжные, бывают в уголовных процессах такие свидетели, которые одной ногой стоят на свидетельском месте, а другою — за решеткой подсудимых. Это те двуликие Янусы, которые одною своей стороною обращены к белому свету, а другою смотрят на острожные стены. Бедный отставной поручик Николай Ардалионович Попов! Захотелось ему по старой привычке сбыть за двойную цену своих лошадок — не удалось; выручил он их кое-как при следствии предварительном. Явился он затем по зову обвинительной власти на суд — и здесь не посчастливилось: сколько нелестных комплементов пришлось ему услыхать от того, кто сам его призвал. Как же не пожалеть о нем: он вдвойне потерпел — и при следствии предварительном, и на следствии судебном... Но, тем не менее, он является по закону лицом потерпевшим и, следуя объяснению обвинителя, таким свидетелем, который яснее всего должен помнить обстоятельства дела. Что же ответил Попов на мои вопросы о Либермане? Что он Либермана «к этой компании», как он выразился о подсудимых, никогда не причислял; что Либерман никакого участия в деле покупки лошадей не принимал и при заключении сделок не присутствовал; что он ни попустителем, ни пособником к его обману не был и на вопрос о состоятельности Протопопова ответил: «Кто его знает, музыка у него есть»! Вот, все данные, господа присяжные, которые имеются в деле к обвинению Либермана в попустительстве к обману по делу Попова! Я полагаю, что мне нечего прибавлять еще что-либо к сказанному мною, потому что несостоятельность подобного обвинения несомненна и очевидна для всякого непредубежденного судьи. Обвинение это не выдерживает ни малейшей критики, не имеет для себя никаких прочных оснований; это какой-то карточный домик, который стоит только толкнуть пальцем для того, чтобы он развалился.