Через два месяца рисунок дома был готов. Теперь можно было со спокойной совестью ждать встречи с папой, если бы не Севка Петрин.

Год назад Севка ещё жил в Одессе и учился в одном классе с Сашкой, а теперь переехал в Ильичёвск, потому что его отца перевели на работу в новый порт.

— Ну как там? — спросил Сашка Севку. — Город строится быстро?

— Не то слово! — сказал Севка. — Идёшь утром — пустое место, вечером возвращаешься — стоит дом, в окнах свет, из трубы — дым!

— Видно, варится обед, — сказал Сашка.

— Ужин, — поправил Севка.

И тут Сашка подумал, что пока придёт папа из рейса, там, в Ильичёвске, могут занять самые лучшие места на берегу и места для их дома не останется.

— Может, и не останется, — сказал Севка, когда мальчики рассказали ему о своём доме. — Давайте ваш дом, я покажу его, кому следует, и напишу вам, как идут дела.

Братья подумали и согласились.

Теперь прошло больше трёх месяцев, а от Севки ни слуху ни духу.

Завтра вечером, когда приедет отец, можно будет со стыда провалиться! И Сашка не вовремя заболел… Если бы он был здоров, то мама взяла бы их с собой в Ильичёвск, а там они бы разыскали даже под землёй этого болтуна Петрина!..

Конечно, было бы здорово поехать в Ильичёвск вдвоём, — думал Котька, сидя на подоконнике, — посмотреть, есть ли место для их дома, а если нет, то найти и застолбить участок, чтобы его не заняли под какой-нибудь склад или магазин головных уборов. Одного Сашку в Ильичёвск пускать нельзя. Он напридумает такое…

Сашка часто болел, ему было скучно, и он начинал выдумывать такие вещи… Может быть, тогда он и научился врать. Иногда такое соврёт, что Котька только ахал. То вдруг расскажет, что видел на рейде авианосец. (Котька тоже шёл в школу мостом, откуда видны крыши домов и весь порт с кораблями, но авианосца не видел.) А то покажет карандаш со следами зубов кобры, а потом оказывается, что это вовсе не змеиные зубы, а дырочки, сделанные маминым пинцетом.

Вот почему послать Сашку в Ильичёвск — это означало бы никакой правды об Ильичёвске не узнать. Нет, тут нужен он, Котька, да он и старше классом, сам рисовал дом, а Сашка только фантазировал и раскрашивал его акварельными красками. Правда, это здорово у него получилось…

Котька посмотрел на лежащего в постели Сашку и, когда мама вышла на кухню, сказал:

— Ну, что будем делать?

Сашка ничего не ответил, а только виновато засопел.

План возник неожиданно. Он приснился Сашке ночью. Сашка растолкал Котьку и тихо, чтобы не услышала мама, зашептал брату, что у него есть мысль: мама утром едет к папе, а Котька едет в Ильичёвск другим путём — на портофлотовском катере вместе с Вовкой Сафоновым. Вовка устроился учеником матроса на пассажирский катер, хотя всем говорил, что матросом, и стал носить джинсы с клёшем и фуражку с золотым «крабом».

— Даже если мама приедет раньше тебя, я что-нибудь придумаю: скажу — вышел пять минут назад.

— А на какие деньги, интересно, я поеду? — спросил рассудительный Котька.

Неделю назад все их сбережения ушли на соревнования по мороженому и газировке.

— Продукты возьмёшь из дома, а портовые катера возят даром, — сказал Сашка.

У Котьки загорелись глаза, но тут же погасли:

— Так что же, я школу пропущу?

— Ага, — сказал Сашка. — Один день.

— Нема дурных, — сказал Котька.

— Не пропустишь! Не пропустишь! — зашептал Сашка брату. — Я пойду вместо тебя.

— Ты же болен!

— Я уже здоров, — сказал Сашка. — Вчера врач разрешил ходить по комнате.

— А если тебя вызовут? — подумав, спросил Котька.

— Я буду отвечать, — сказал Сашка. — Дай мне фонарик и книжки. Я один раз прочту и буду всё знать. Ты же знаешь, я способный.

Что правда — то правда, Сашка был способный человек, а память у него была как промокашка: один раз увидит — запомнит на всю жизнь.

Котька ещё раз всё взвесил в Сашкином плане, потом осторожно вылез из-под одеяла, не зажигая света, достал из шкафа фонарь, из портфеля книгу и дал всё брату. Сашка соорудил из одеяла шатёр, залез внутрь и осветил жёлтым кружком света учебник. Через полчаса Сашка вылез из-под одеяла и сказал, что всё в порядке. Мальчишек из Котькиного класса он знает как облупленных, никто ничего не заметит, потому что Сашу и Котю может различить только мама.

Котька перевёл будильник на полседьмого утра.

План был простым и опасным. Таким простым, что от этого даже невозможно было уснуть.

— Котя, ты спишь? — зашептал Сашка.

— Нет.

— И я не могу… Может быть, начать считать до тысячи?

— Ну и что будет? — спросил Котька.

— Может быть, уснём.

— Я уже досчитал до миллиона, — сказал Котька.

И ещё долго братья лежали в темноте, пока к ним не пришёл сон, ласковый, как облако, с дрожащими звуками, мерцающими звёздами и землёй, на которой вырастал город с такими необыкновенными домами и деревьями, которые могут быть только во сне.

Котька уже не спал, когда мама поцеловала сначала Сашку, а потом его. Котька притворился спящим и, лёжа с закрытыми глазами, слышал, как мама на цыпочках вышла из комнаты, осторожно прикрыла дверь, потом на лестнице застучали её каблучки и хлопнула дверь в подъезде. Только тогда Котька открыл глаза и толкнул брата.

Конечно, трудно после ночных занятий открывать глаза, но Котька крикнул Сашке сначала в одно ухо, потом в другое, и только после этого Сашка подскочил на кровати и начал испуганно озираться по сторонам.

— Ты что, забыл? — спросил Котька брата.

— Чего?

— Я говорю, забыл?

— Нет, — сказал Сашка, натягивая на себя одеяло.

— А уроки помнишь? Смотри, получишь пару — мне будет плохо, — сказал Котька.

Сашка сидел с закрытыми глазами. Казалось, что он ещё спит, но Сашка просто мысленно повторял стихотворение. Слова без труда всплывали в памяти.

— Не получу, — сказал он и открыл глаза.

— А то всегда так: чуть что — я виноват, — сказал Котька.

— А если я получу «петуха»? — спросил Сашка. — Тогда что?

— Тогда будет порядок, — сказал Котька.

«Ну да, — подумал Сашка, — у нас всегда так: за хорошее хвалят тебя, за плохое всегда мне достаётся». И он вспомнил историю, которая произошла в начале весны, когда они разбили окно соседу Григору. Окно разбил Котька, уши надрали Сашке, а когда всё выяснилось, то через неделю Григор надрал ещё раз уши Сашке, хотя тот клялся, что он совсем не Котька, а наоборот. А перед Котей Григор даже извинился. Вредный такой, этот Григор, ему ещё мама приглашала стекольщиков с базара, а стекольщики не хотели идти, их пришлось упрашивать и везти на такси, в чёрном «ЗИМе», как иностранных гостей.

— Ты что, Сашка, передумал? — спросил Котька у брата, потому что тот снова улёгся. — Или ты болеешь? — Котька пощупал Сашкин лоб, сосредоточенно нахмурив брови, точно так, как это делает мама, и сказал: — Нормальная температура… тридцать семь градусов.

— Тридцать семь градусов — это ненормальная, — сказал Сашка, — тридцать семь — это уже плохо. Нормальная — это тридцать шесть.

Котька ещё раз пощупал лоб брата.

— У тебя холодная голова. Градусов двадцать.

— Двадцать — это я уже умер бы, — сказал Сашка и вылез наконец из-под одеяла.

Солнце притаилось за большим дальним домом у парка, и от этого дом казался лёгким. Потом у силуэта дома засветились золотые кромки, и солнце, весёлое солнце, уселось на крышу.

Ровно в половине восьмого Котька поджидал на углу Канатной Вовку. На Котькиной спине висел вещевой мешок, в котором лежал батон, две котлеты, огурец, две большие груши.

Котька хотел выглядеть не хуже Володьки, и, несмотря на то, что джинсов у него не было, а были обыкновенные шорты, он надел берет и полосатую канадскую безрукавку, которую папа весной привёз из Монреаля.