—

Понимаю, сеструха! Но поверь мне, могло случиться хуже, если б он как облезлый кобель полез лапать, воспользовавшись случаем, или попытался бы обабить, завладеть тобой!

—

Да кто б ему позволил? Во, отморозок! Да я ему все зубы в задницу всадила б! Иль за кого меня держишь? Я ж — не дешевка! — побагровела Ольга.

—

А раз сама призналась в любви — снимай трусы, давай знакомиться! Так поступают все, кого доводилось знать мне. Они не признают других отношений с бабой. И твой козел — или отморозок, или кастрат, но не мужик, доброго слова не стоит тот мудило!

—

Нет, Гошка, не смей так о нем! Он просто не понял меня! И видно сам никого не любил по-настоящему, вот так, как я его. Не думая ни о чем, влюбилась, да вот так неудачно!

—

Оль, а за что ты его полюбила?

—

Не знаю, но он такой хороший!

—

В чем?

—

Он всех понимает, жалеет. Он добрый!

—

Тормози, сеструха! Он хоть раз поздравил тебя с днем рождения или с Новым годом? Принес каких- нибудь конфет?

—

Нет, но и я — не ребенок, чтоб конфеты жрать.

—

Ну, а духи? Хотя бы вшивую открытку?

—

Гошка, ты

сдвинутый! Зачем мне, инспектору, духи? Или открытка?

—

Дурочка! Сначала ты — женщина, а уж потом — инспектор. И если он — вонючий жлоб, его не любить, а ненавидеть стоило! Как это он тебя, красивую бабу, вниманием обходил? А ты, шибанутая, считала добрым, но за что?

—

Он никогда не кричал ни на кого.

—

А это, от трусости, что может схлопотать по соплям? Или люди того не заслужили? Повезло ему с ними как в лотерее.

—

Нет, он, вправду, — самый лучший, но меня не понял.

—

Он сам себя не дергал, небось, нынче всю свою задницу уделал в синяки за дурь непроходимую. Тебя он понял, в том не сомневайся! Вот только в своей душе ответа не сыскал. Да и есть ли она у него, корявого?

—

Гош, о чем вы с ним говорили? — спросила Ольга любопытно.

—

Про отчет. Переделать велел, сказал, укоротить, убрать все лишнее!

—

И все?

—

А че еще? — деланно удивился поселенец.

—

Про меня не говорил?

—

Просил беречь, базарил, что ты — хороший и чистый человек. Ему тяжко отпускать тебя, но так надо для работы, он не может поступить иначе. Трындел, что дорожит всеми одинаково, — выдохнул Гошка.

—

Выходит, боится за нас! — высохли слезы на щеках, а в глазах зажегся робкий огонек надежды.

Ольга предпочла не говорить и не спрашивать больше о Назарове. Поев, она предложила Гошке переделать отчет и сесть за него уже сегодня.

—

Слушай, Ольга, я еще дома не был! Мне хоть на жену нужно глянуть, помочь ей по дому. Чего в шею гонишь? И так всю неделю отчет строчил. Теперь новый писать? Иль до конца веку в нем застрял? Может, хватит с меня? Главное, результат! Что толку в бумажках? — взмолился поселенец.

—

Не наша прихоть! Управление требует. Давай сделаем и с души спихнем. Я тебе помогу! — вызвалась женщина.

—

Пошли ко мне, заодно с Анной познакомишься. Места у нас много, захочешь — заночуешь. Все ж с печкой не возиться, да и со жратвой тоже! Поехали!

—

А вдруг Анне неприятен мой приход будет. Посчитает меня назойливой?

—

Не глуми мозги! Собирайся, я тебя в лодке жду! — вышел в коридор спешно.

Ольга прибежала следом, легко заскочила в лодку, села на скамейку напротив Гоши и увидела, почувствовала на себе любопытные, даже осуждающие взгляды поселковых.

—

Ну, Гошка, держись, зайка! Не миновать тебе славы многоженца! — рассмеялась громко.

—

Пусть лучше кобелем считают, за это не станут с ружьями гоняться. Ведь ихних мартышек заклеил! — поддержал шутку.

Едва они зашли в дом, Анна рассмеялась:

—

А мне уже доложились, что ты новую кралю в лодке катал!

—

Когда успели?

—

Мы час назад приехали из Октябрьского. Только и успели умыться и поесть. Не удержались! Очень вкусно приготовлено! Спасибо, — подошла Ольга к хозяйке, обняла ее.

Та и вовсе растаяла:

—

Отдохнули бы с дороги, — предложила обоим.

—

Сегодня, конечно, а завтра за грибами поедем! — вспомнил поселенец.

—

Завтра отчет писать будем, — напомнила Ольга, строго глянув на Гошку.

—

С ним успеем. Один день ничего не решает. Поедем в грибы! Потом зимой еще сто раз мне спасибо скажешь! Их первые морозы сгубят, а отчет не смоется! Нарисуем! — стоял на своем поселенец и утром, разбудив женщин, велел собираться на марь.

Впервые Георгий отдыхал в дороге: ни костров, ни людей, ни единого голоса по берегам. Все тихо вокруг, лишь желтые листья летели в реку, срываясь с веток, плыли по воде, подхваченные течением, яркими звездами. Река несла их вниз по течению, не глядя на угасшую красу осени.

Вот с ветки рябины сорвалась кисть ягод, звонко булькнула в воде. За нею выпорхнула сойка.

Эх, как жалко! Сколько старалась, но не успела поймать гроздь рябины. Упустила! Теперь любопытно разглядывает людей в лодке.

Зачем они появились здесь? Что им понадобилось от осенней тайги? Сойка крутит головой во все стороны и, вспомнив, что возле людей всегда можно чем-нибудь поживиться, полетела следом за лодкой.

—

Гош, с будущего года нас обещают получше вооружить, ружья дать. Какие — не сказали, но болтают, вроде устаревшие возьмут у пограничников. Чтоб на случай встречи с волчьей стаей было б чем отбиться! — сказала Оля.

—

У меня люди хуже зверей! Будь вольным, разделался бы со всеми. Каждого косорылым оставил бы. Достали за лето до печенок. Вот от них иной раз не знаешь, как оторваться! — причалил лодку и позвал за собою на марь.

Первым выскочил Дик и, обнюхав берег, пошел, описывая странные круги, рыча и оглядываясь на хозяина. Он словно просил его вернуться в лодку, покинуть этот берег, но человек не понял.

Женщины почти сразу приметили поляну маслят и принялись срезать их торопливо. Все ведра вскоре были заполнены. Гоша набрал подосиновиков и принялся за костер, хотел согреть женщин горячим чаем. И только соорудил треногу, услышал рык Дика. Пес стал в стойку и указывал на мелкий распадок, куда пошли бабы.

Гошка не обратил внимания на предупреждение пса, а тот, коротко рявкнув, обогнал женщин. Те, тихо переговариваясь, шли не глядя по сторонам, срезали грибы.

Обе одновременно выпрямились на звук драки, рычание, визг и увидели, как две россомахи подмяли Дика и беспощадно, свирепо рвут его в клочья.

—

Гошка! Скорей! — заорала Ольга и, не дожидаясь Корнеева, бросилась к зверям, держа в руке нож.

Росомахи оглянулись. Крупные, сильные, они умело оценили силы и быстро сообразили свое. Одна осталась добивать Дика, вторая бросилась к Ольге. Она сшибла ее с ног, рванула на бабе телогрейку, оставив в легкой кофте, сиганула на спину, сунулась к шее. Оставался всего лишь миг между жизнью и смертью. Ольга не могла пошевелиться, нож был выбит и валялся далеко в стороне.

И вдруг россомаха дернулась, обмякла и, оцарапав когтями напоследок Ольгу, свалилась с нее с оскаленными клыками. Применить их она не успела.

Вторую пристрелил Гоша. В упор убил. Он поднял Дика, того успели достать зверюги. Порвали бока и спину, прокусили лапы. Пес стонал как человек.

—

Поехали домой! — позвала Анна хмуро. Достав аптечку из багажника лодки, она обрабатывала спиртом плечо и руку Ольги, порванные россомахой. Та сидела злая.

—

Вот говорила, давай отчет сделаем! Так уперся как козел! — упрекала она Гошку.

Тот рассвирепел, ему было до слез жаль Дика, а тут баба с упреками наезжает. Нашла время для базара. И человек не сдержался:

—

Заткнись, чмо, «метелка» престарелая! Какого хрена тут выделываешься? У тебя лишь мелкие царапины, а пес помирает!