— Опять ты!.. — говорил он только мельком, увидя в окне жадный взгляд. — Опять ты!.. Смотри! Я не боюсь тебя!.. Смотри…

И она смотрела, смотрела до тех пор, пока Ирод не тушил лампы и из своего рая не уходил в духоту и грязь отвратительного логовища… Тогда холодная тёмная ночь одна замечала у почерневшего от мрака окна детской какую-то безумную старуху, рыдавшую и бившуюся головой о стену.

Неужели и ночь ошибалась? Неужели эта несчастная, что села на тротуар у окна, обхватила руками колени и, не чувствуя стужи, всхлипывает и жалуется на что-то, — только призрак, — призрак, который рассеется от бледного луча северной зари, одно из тех видений, которые вместе с пауками и мышами надолго водворились в Иродовой норе?

Сегодня был рождественский вечер, уже двадцатый, который он проводил в одиночестве… Сегодня ему было ещё тяжелее, чем обыкновенно… Среди общей радости и веселья он напоминал собою труп на древних пирах… «Memento mori!» [2] — точно говорила всем и каждому эта длинная высохшая фигура… Помни смерть!.. Помни её неотступное, неотразимое приближение! И когда прохожие совсем случайно встречались взглядами с ним — их действительно охватывало неуловимое, холодное ощущение близости трупа, — близости разбитой до конца жизни… Сегодня ему хотелось остаться дома, не нарушать общего праздничного вида ярко освещённых улиц; но тем не менее, в конце концов, потянуло на улицу. По своему обыкновению, выйдя за ворота, он бросил сначала робкий взгляд направо и налево и потом уже вышел на тротуары… Совсем необычно были освещены лавки; везде красовались маленькие ёлки; золочёные орехи, яблоки, игрушки пёстрыми гирляндами колыхались на выставках. Опоздавшие отцы семейств тащили пешком и везли на извозчиках рождественские ёлочки, ещё несколько дней тому назад красовавшиеся в лесах, а теперь подрубленные под самый корень. Иглы их точно вздрагивали на морозе и осыпались с ветвей, которые толкало то в одну, то в другую сторону… Глядя на этих счастливых людей, Ирод только пуще почёсывал свои ревматические колени… Он мысленно соображал, сколько должно быть у них детей, и что они везут с собою в узелках и свёртках?.. Какие игрушки?.. Скоро ли зажгут эти ёлки, и когда зажгут, очень ли будут радоваться дети?.. Он с завистью следил за покупателями, которые выходили из лавок с пучками разноцветных свечей в руках, с игрушками и фруктами, торопясь поскорее вернуться домой… Счастливые дети тоже попадались на улицах — только мало… Вон один пузырь бежит впереди, торопясь догнать своими крохотными ножонками озабоченную няньку…

— Няня, а няня!..

— Чего тебе?..

— А сегодня Маша на ёлку придёт?..

— Как же, как же…

— Что мы ей подарим?.. А что мне подарит папа?.. Я бы хотел, знаешь, лошадку… только живую, такую как в цирке… маленькую…

Ирод поравнялся с ним и заглянул в глаза ему… Ребёнок опешил сначала, а потом потянулся к няньке.

— На ручки, на ручки… Няня, боюсь!..

— И чего вы господского ребёнка пужаете!?. Шли бы своей дорогой… Видите, господская дитя идёт, а вы к нему… Поди ко мне, Серёженька, поди, голубчик… Рвань всякая, прости Господи… Страху на вас нет, точно чумелые…

Ирод робко зашмыгал по сторонам…

— Если теперь нашему папеньке, генералу, сказать… — доносилось до него, но он уже не слышал.

Он торопился всё вперёд и вперёд, всё дальше и дальше отсюда…

— Ишь ты, живая моща опять проявилась! — встретил его городовой, стоявший обыкновенно на перекрёстке.

— Настоящая моща, как есть!.. — сочувственно отозвался дворник.

— Прочие, которые Иродом его прозывают…

— Сходственно… А только, сказывают, тоже барином был.

— И пононе деньги есть… Мы справлялись… По начальству велено было, чтоб узнать, какой такой человек и почему…

— Есть?

— Есть.

— Скажите, пожалуйста!.. Деньги — и вдруг при всём своём безобразии…

— Умом помутился…

— Его бы взять следовало… Потому он кусаться может.

— А вот коли кого куснёт — мы его сичас… Так и от пристава приказ: пока тихо, смирно, благородно — не трожь его; ну, а ежели он в уголовщину залезет, так его по начальству… Сичас его учливо за шиворот и в участок…

— И оченно легко это даже…

— Что?

— А уголовщина…

— Сколько хошь… Ему вольно, потому что он не в своём уме… Ему свободно насчёт уголовщины… Он, примерно, всякого долбануть может. Ну, а пока он никого не кокнул, мы ему препятствовать не могем…

Предмет этого разговора был уже далеко, очень далеко… Живая моща уже плутала по тихим улочкам, где было мало жизни, где движение и днём, казалось, совсем замирало… Тут Ирод заглядывал в окна… Кое-где сверкали сотнями огней рождественские ёлки. Нелюдим сквозь старческие слёзы как сквозь залитое дождём стекло окна смотрит на разодетых и пёстрых как цветы детей… И его ребёнок был таким же, и он так же радостно и трепетно ждал своей рождественской ёлки, и он с таким же религиозным благоговением приступал к ней, когда его выпускали, наконец, из-за дверей его детской в ярко освещённую гостиную… Вон как тот мальчик, в розовом платьице, напоминает его Волю: такой же белокурый, такой же живой, с такими же светлыми глазками… И вдруг у Ирода мелькнула, на первый раз, совсем дикая мысль…

Он даже улыбнулся ей сквозь слёзы… Махнул рукой, точно прогнать её хотел, а она, назойливая, вьётся вот тут всё около него… Шепчет ему на ухо, ложится ему на сердце…

Двадцать лет ведь не было этого, двадцать долгих, мучительных лет!

Что ж, здоровье его слабо… Совсем слабо… В груди скрипят и плачутся какие-то ржавые петли, ноги уже с трудом осиливают тяжесть сухого и лёгкого старческого тела… Глаза порою от слёз или от чего другого не видят, глухота нападает.

«На живодёрню скоро!» — вспомнился ему напутственный привет какого-то уличного мальчонки.

Неужели же накануне смерти он не может дозволить себе этого?.. Всё равно скоро, может быть, завтра, выроют могилу в промёрзлой земле, бросят его в сосновый гроб и свалят… Кто его хоронить станет?.. А когда умирать будет он в своей пыльной норе — неужели всё кругом будет так же как и теперь?.. Одиночество полное… Ничей взгляд не будет смотреть на него с грустью, ничья слеза не упадёт на озябшие руки Ирода… Нет… Обычные его собеседники — призраки… Одни призраки… Они сойдутся около умирающего… Чёрные духи ночи в последний раз укажут ему заветную дорогу в счастливый край былого… Маленькие призрачные ножки будут бегать вокруг его дивана…

— Прощай, папа!.. Прощай, милый! — залепечет дорогой голосок…

И отец совсем-совсем простится с ним.

На вечность.

Призракам нет пути в могильную яму… Детскую его распродадут… Всё, на что он молился, что лелеял с такою любовью… Все его воспоминания…

А странная мысль по-прежнему плачет на ухо, ластится, ложится на сердце…

«Устрой сегодня ёлку… Устрой ёлку»…

«Да кому же? — чуть не вслух спрашивает Ирод, останавливаясь. — Кто пойдёт ко мне?»

«Своим воспоминаниям… Устрой им… Они придут, они всегда с тобою»…

Ироду стала нравится эта мысль… Напоследок!.. Ведь до того Рождества ему не дожить… Провести как тогда… Как в то счастливое время любви и молодости… Он повернул назад… Вот он опять на своей улице… Вот окна магазина… Сюда разве?..

В магазине удивятся… Э, да не всё ли равно!.. Ирод вошёл… Покупатели обернулись. На всех лицах — изумление… Старший приказчик засуетился.

— Ступай, старичок… Ступай, ступай себе!..

— Ирода принесло! — зашептали покупатели.

— Ты, старичок, не туда попал… Здесь магазин…

— Ёлку бы… — нерешительно заговорил он. — Мне бы ёлочку…

— Ступай, ступай… Какая ёлка?.. — и приказчик двинулся к нему. — Какая ёлка? Магазином ошибся. Гроб тебе… Вот тут гробовщик рядом…

— Как все… Хочу… Деньги вот… Ёлочку… Ребёнку ёлочку.

Увидели у него в руках деньги… Приостановились гнать.

— Какая ёлка?.. Вот ёлка и вот ёлка… Будем говорить: это хороша — дворянская, а эту уж и во дворец не стыдно…