— Все в порядке? — спросил я у нее. — Я знаю, что здешним кофе можно выколачивать добросердечные признания у преступников, но чай вроде бы не так плох.

— Нет, чай замечательный, — улыбнулась леди Эвелин. — Просто… — она рассеянно провела пальцами по губам. — Да нет, ерунда.

Я взял ее за подбородок и присмотрелся к губам.

— Детектив, — тихо подозвал я Эйзенхарта, — посмотрите.

Он подошел к нам.

— Похоже, это все же был не милосердный незнакомец. Видите эти ожоги?

Мгновенно посерьезнев, он кивнул:

— Хлороформ?

— Он самый.

— Это меняет дело. Я согласен на ваше предложение. Рассказывайте все, что помните, — велел он леди Гринберг.

— Я шла по Монетному переулку, когда меня окликнули… будто я обронила перчатку или что-то в этом роде…

— Вы видели нападавшего?

Леди Эвелин покачала головой:

— Я даже не успела обернуться.

— Голос был женским?

— Нет, — леди Гринберг даже удивилась, — мужской.

— Какие-нибудь отличительные способности? Акцент, что-то еще?

— Ничего.

— Ладно. Что было потом?

— Я пришла в себя в закрытой карете. В салоне никого не было, шторы были задернуты, поэтому я не видела, куда еду. Я выскочила у Угольного, мне повезло, что там старая брусчатка, шумно, трясет, и он не заметил, как я открыла дверь, — леди потерла раненый локоть, вспоминая произошедшее. — Оттуда переулками добежала до Диагонали и поймала там извозчика, чтобы приехать сюда.

— Удивительное везение, — согласился Эйзенхарт. — Вы не рассмотрели, как выглядела карета, в которой вас везли?

— Обычный наемный экипаж. Черный, без каких-либо опознавательных знаков. Возницу я рассмотреть не смогла, — в голосе леди Эвелин сквозило сожаление.

Эйзенхарт задумчиво потер подбородок. В этот момент в дверь просунул голову Брэмли, все еще находившийся под впечатлением от полученной взбучки.

— Вечерняя почта, сэр, — он протянул детективу стопку конвертов.

На некоторое время в кабинете воцарилось молчание. Эйзенхарт просматривал полученную корреспонденцию, отправляя одно письмо за другим в корзину для бумаг. Леди Эвелин, демонстрировавшая удивительное в свете случившихся событий спокойствие, закурила. А я попытался собрать мысли воедино: какая-то деталь не давала мне покоя. Я не слишком хорошо знал Гетценбург, но был готов поспорить, что…

— Угольный рынок находится недалеко от того берега, верно?

— В двух кварталах от Моста утопленников, если вы про это, — отозвался Эйзенхарт. Какое-то из писем привлекло его внимание, и он снова и снова его перечитывал.

— Вы думаете…

— Я знаю, — Эйзенхарт протянул письмо мне.

— Что там? — спросила до этого не проявлявшая большого интереса к обсуждению леди Эвелин.

— Ваше признание в убийстве барона Фрейбурга на почве ревности, — я пробежался глазами по строчкам. — А также предсмертная записка, в которой говорится, что вы не способны вынести груз вины и решили оборвать свой жизненный путь там, где совершили преступление.

— Какая чепуха! — леди Гринберг отобрала у меня листок. — Как будто кто-то может поверить этой подделке!

— Вообще-то написано неплохо, — заметил Эйзенхарт. — Хорошая речь, ни единой ошибки… Письмо отпечатано на машинке, поэтому установить авторство по почерку невозможно. Думаю, если бы вы сегодня не спаслись, у нас не было бы оснований сомневаться в том, кто написал это признание.

Девушка недовольно фыркнула.

— В таком случае я думала о полиции лучше, чем она того заслуживает. Как я могла бы напечатать это, — леди с брезгливым видом помахала письмом, — если у нас в доме одна пишущая машинка, и она в идеальном состоянии, а здесь половина букв выпадает из строки? Не говоря уже о том, что любой член моей семьи может подтвердить вам, что текст совершенно абсурден.

— Это вы о том, что если бы убили беднягу барона, спокойно жили бы дальше?

— Уж точно бы не стала бросаться с моста. Никак не могу понять, — задумчиво добавила леди Гринберг, — на что рассчитывал убийца? Он не мог обезглавить меня — тогда никто бы не поверил в суицид. Но если бы он просто утопил меня, что если бы Духи вернули меня с того света? Тогда бы вся эта инсценировка оказалась бесполезна.

— Только не Канарейка, — возразил Эйзенхарт, вскрывая последнее письмо. На конверте я успел разглядеть храмовую печать. — Элайза никогда не возвращает погибших. Так что тут он был в безопасности, или, по крайней мере, считал так.

Все это время я пытался вспомнить, что напоминало мне это признание. Когда леди Эвелин упомянула выпадающие из строки буквы, я понял.

— Подождите, — вклинился я в их разговор. — Детектив, у вас остался список похищенных со скотобойни предметов?

Эйзенхарт удивленно посмотрел на меня, но отрыл его среди бумаг и передал мне.

— Леди Эвелин?

Девушка подошла и заглянула мне через плечо.

— Что вы хотите… Святые заступники! Они отпечатаны на одной машинке, верно?

Совместив оба текста, я мог без сомнения сказать, что они были созданы на одном аппарате.

— Определенно. Если вы посмотрите на маленькую букву "н"… или на букву "Г" здесь…

— Где вы это взяли?

— В Больших Шлахтгаусах, — хмурый Эйзенхарт присоединился к нам. — Интересно… Леди Гринберг, вы не согласитесь проехать с нами по одному адресу? После этого обещаю доставить вас домой.

Мы одновременно подняли на него глаза.

— По какому адресу? — вопрос тоже прозвучал в унисон, но если в моем голосе было больше настороженности (в отличие от леди Эвелин, я уже успел испытать на себе последствия просьб Эйзенхарта), то в голосе леди Гринберг была слышна готовность к действию.

Детектив улыбнулся нам одними глазами.

— Узнаете.

Машина доставила нас в Гласис, недавно застроенный доходными домами. За время дороги на улице успело стемнеть — сказывался поздний ноябрь, — и дождь вновь забарабанил по крыше. Эйзенхарт настоял на том, чтобы оставить автомобиль у границы квартала, и теперь уверенно петлял в пятиэтажном лабиринте новостроек.

— Нам сюда, — запрокинув голову, он посмотрел на горящие в сумерках окна. — Брэм, подождешь снаружи.

— И как вы собираетесь попасть вовнутрь? — поинтересовался я. — Вряд ли здесь есть портье.

Эйзенхарт лишь улыбнулся и продемонстрировал мне черный футляр с разнообразными крючками.

— Беру свой вопрос обратно, — пробормотал я.

Леди Эвелин с любопытством наблюдала за работой детектива.

— Разве полиции можно пользоваться отмычками?

— Нельзя, — признался Эйзенхарт. — Но пока мы найдем владельца дома или управляющего, мы можем их упустить. Так что если что, — замок щелкнул, и он приоткрыл дверную створку, — дверь была незаперта.

Длинный пустой холл производил мрачное впечатление. Света от единственной лампы, висевшей высоко под потолком, не хватало, и обе лестницы, парадная и черная, тонули в полумраке. Быстро осмотрев антре, Эйзенхарт попросил леди Гринберг подождать нас недалеко от черного входа.

— Почему у меня такое ощущение, что вы хотите использовать меня вместо приманки? — задумчиво спросила та, закуривая очередную сигарету.

— Не знаю, — пожал плечами Эйзенхарт. — Мнительный характер?

Леди Эвелин смерила его недовольным взглядом.

— Я спрошу иначе. Вы хотите использовать меня как приманку?

— Возможно. Надеюсь. Это что-то меняет?

Леди Эвелин могла отказаться. Я бы на ее месте после подобного признания так и поступил. Но вместо этого она слегка качнула головой.

— Вы пообещали доверять мне. Полагаю, будет только честно, если и я доверюсь вам. Удачи, детектив, — она шутливо отсалютовала нам. — Буду ждать вас на этом посту.

— Зовите нас, если увидите кого-нибудь, — Эйзенхарт кинул ей полицейский свисток.

Мы поднялись по узкой винтовой лестнице на четвертый этаж, после чего Эйзенхарт стал сравнивать номера квартир с переписанным адресом. Найдя нужную, он постучал, и доносившиеся из-за двери голоса тут же стихли.