— Вы видели больше насильственных смертей, чем кто-либо в этом городе. Но, главное, у вас есть Дар. Северин-Змей наделил вас чутьем, которое стоит тысячи ученых степеней. Поэтому давайте вы просто выскажете все, что думаете по поводу тела, а там мы посмотрим, насколько бессмысленной была эта затея.

Эйзенхарт был не прав. То самое знаменитое чутье, талант к медицине, был не Даром, уникальным для каждого человека, а склонностью (или Инклинацией, как называют ее ученые), свойственной всем родившимся под звездой Змея. И все же в его словах был резон.

— Это только мои догадки, — предупредил я его. — Ничего официального.

— Разумеется. Начнем со времени смерти?

Я достал из кармана записную книжку.

— Процессы мацерации только начались: на ладонях уже появилась характерная окраска, но разбухание еще не слишком заметно. Температура воды сейчас должна быть около десяти, максимум двенадцати градусов. Исходя из этого я полагаю, что он пробыл в воде не менее восьми, но не более десяти часов. Я бы сказал, что убили его между десятью часами вечера среды и полуночью.

Эйзенхарт кивнул:

— Совпадает с мнением нашего патолога. Как он умер?

Я с сомнением посмотрел на Эйзенхарта.

— Если вы не заметили, ему отпилили голову.

— Это я знаю, но как? Он был здоровым мужчиной, он стал бы сопротивляться — но следов борьбы не обнаружено. Его не могли обезглавить посмертно?

— Нет. Это исключено.

Виктор вновь кивнул, сверяясь с записями.

— Тогда остается только одна возможность: его накачали чем-то. Наркотиком или снотворным, в результате чего он не смог оказать сопротивление. Но вот загвоздка. Петерс не обнаружил присутствия наркотических веществ ни в крови, ни в пробе содержимого желудка. Кроме того, на теле не было следов от иньекции.

— Это так. Конечно, след от укола мог быть поврежден, когда тело вытаскивали из воды багором, но я в этом сомневаюсь.

— Значит, препарат попал в организм ингаляционным путем или с едой?

— С едой — или, скорее, с питьем. При осмотре я обнаружил, что слизистая оболочка пищевода раздражена.

— Но Петерс и там ничего не обнаружил. Он высказал предположение, что причиной раздражения был алкоголь.

— Погибший много пил? — поинтересовался я. В медицинских записях не было ничего, что указывало на злоупотребление алкоголем.

— Немало. В определенных кругах он был известен… своим образом жизни.

Эйзенхарт внимательно посмотрел на меня.

— Ладно, доктор, колитесь. Я вижу, что у вас есть своя версия.

— Хлороформ.

— Вы можете это доказать?

— Уже. Содержимое желудка указывает на то, что барон умер примерно спустя час-два после последнего приема пищи. Хлороформ быстро выводится из организма, и его концентрация в крови или на слизистых могла к тому времени уже быть слишком низкой, чтобы его обнаружить; вероятно, вот почему ваш специалист ничего не нашел. Но вот анализ жировых тканей печени показал совсем другие результаты. Понятия не имею, почему ваш патолог его не провел.

— Значит, кто-то подлил лорду Фрейбургу хлороформ в вечерний чай…

— Скорее в спиртное, которое тот выпил за ужином, — перебил я Эйзенхарта. — Хлороформ бесследно растворяется в этаноле, в отличие от воды. А сладкий брэнди или гайст[3] скрыл бы его привкус.

Детектив кинул на меня косой взгляд:

— Ах да, я забыл, что Змеи все воспринимают буквально. Значит, кто-то подлил барону хлороформ в брэнди, после чего оттащил на лесопилку, где лишил его головы… в чем я теперь неправ, доктор?

Я вынул одну из фотографий из-под руки детектива и показал на нее.

— Посмотрите на срез. Для дерева обычно используют пилы с крупными зубьями. Ими получается пилить гораздо быстрее, но они оставляют после себя грубый пропил с рваными краями. В вашем же случае срез почти идеальный, даже ножовка для металла оставила бы более заметные следы зубьев. Преступника надо искать не на лесопилке, а в больнице, морге… или на скотобойне.

— На скотобойне, говорите, — Эйзенхарт вздохнул. — Что ж, дело приняло другой оборот, но не стало понятней.

К тому времени мне как раз принесли суп, и я, попробовав его и мысленно согласившись с выданной ему детективом оценкой, испытал приступ благодушия.

— Расскажите мне о нем, — предложил я. — Иногда проговаривать мысли вслух помогает.

Я не ожидал, что Эйзенхарт согласится, но ему эта идея неожиданно пришлась по душе.

— Барон Ульрих Эдуард Фрейбург — последний из своего рода…

— Кстати, а как вы его опознали? — перебил я детектива. Этот вопрос интересовал с тех пор, как я откинул простыню с лабораторного стола.

— При нем остались все его вещи кроме фамильного перстня. Письма и визитные карточки размокли, но на визитнице была именная гравировка. К одежде были также пришиты метки портного с именем барона. Так что в личности погибшего у нас сомнений нет, — пояснил Эйзенхарт и вернулся к рассказу. — Как я уже сказал, барон — последний из Фрейбургов. Братьев и сестер у него нет, отец погиб вскоре после его рождения, мать умерла около двух лет назад. Родился и вырос в Гетценбурге. Последние пять лет, то есть с наступления совершеннолетия, он провел в кабаках, опиумных денах, борделях, подпольных казино и на скачках. В общем, назовите любой порок и попадете в точку. Разумеется, с таким образом жизни он обзавелся бородой из долгов, еще немного, и ему пришлось бы заложить родовое поместье; хотя, поверьте мне на слово, это его не спасло бы. Пусть он и из старого рода, но богатство ушло из их семьи еще до его рождения, — Эйзенхарт задумчиво поболтал остатки кофе в чашке. — В общем, положение его было крайне неблагополучным, пока он не решил остепениться. Около полугода назад он объявил о своей помолвке с леди Эвелин Гринберг.

— Знакомое имя, — заметил я.

— В каком банке вы держите деньги, доктор? Лично я, как и подавляющее большинство жителей нашего славного герцогства, в "Гринберг и сыновья", которым владеет отец леди Эвелин, барон Гринберг.

— Из новой крови, я полагаю? — уточнил я. Баронские роды, как правило, делились на два вида: старые и бедные или богатые, купившие титул в последние годы.

— Как ни странно, из старой. Но недавно разбогатевшей. Вы наверняка уже слышали ту жуткую историю о дедушке леди Эвелин, — заметив мое непонимание, он продолжил рассказ. — Дед нашей подозреваемой (да-да, на данный момент она является единственной подозреваемой в этом деле) по молодости влюбился в ее бабушку, первую красавицу Гетценбурга. Но, увы, был беден как мышь, поэтому отец его возлюбленной ответил ему отказом. Тогда предыдущий барон Гринберг поступил несвойственным представителю аристократии образом: он продал имение, городской дворец — все, что осталось от благородных предков, и отправился торговать. Уж не знаю, было ли дело в удаче, деловой хватке или Даре, но меньше чем за десяток лет его торговая компания превратилась финансовую империю, а он сам — в одного из самых богатых людей страны.

— И это вы, детектив отдела по раскрытию убийств, называете жуткой историей? — забавляясь, поинтересовался я.

— Конечно, — с серьезным выражением лица согласился Виктор. — Поставить на кон все ради любви? Как по мне, так до опасности глупая затея. Но вернемся к нашему делу. Леди Эвелин — младшая дочь нынешнего барона Гринберга и, как вы уже догадались, завидная невеста. На свадьбу своей старшей дочери барон потратил порядка двух тысяч шиллингов; размер приданого никому не известен кроме жениха, но, учитывая, что у алтаря ее встретил граф Мернт, приданое должно было быть колоссальным. И вдруг, вопреки логике, леди Эвелин обручается с нищим бароном Фрейбургом. Конечно, она и ее брат-близнец считаются enfant terribles[4] в чинном и благополучном семействе Гринбергов, но эта выходка настолько ошеломила всех, что леди повезло в очередной раз избежать попадания на восемнадцатую страницу [5] и… кстати, а вот и она!