На его губах сверкнула улыбка, обезоруживающая и такая же неожиданная, как его оскорбительное поведение. Затем он ухватился за пианино обеими руками; плечи и руки его напряглись, на шее моментально вздулись жилы. Собрав все силы, Мария обхватила его за талию, нащупала ногами пол и вместе с Салтердоном сползла с пианино.

На несколько секунд они застыли, раскачиваясь из стороны в сторону. Его пальцы крепко сжимали худенькие плечи девушки, а она обвивала руками его талию. Наконец, она повернула его и позволила опуститься в кресло.

– Может быть, теперь… – она задыхалась, – ваша светлость не будет позволять чувствам брать над собой верх.

Он вытер взмокшие от пота лоб и щеки рукавом рубашки.

– Возможно, я тоже научусь лучше сдерживать себя, – добавила она мягче и заставила себя улыбнуться. – Я знаю, что ваша светлость обожает играть на пианино. Может, попробуете?

Он покачал головой, и выражение его лица вновь стало враждебным.

Мария выдвинула из-под блестящего черного инструмента скамеечку и поставила ее рядом с креслом. Затем она села, взяла его лежащие на коленях руки и, раскрыв сжатые в кулак пальцы, положила их на клавиши.

Прошло несколько томительных секунд.

Он сердито покачал головой и отдернул руки.

– Вы разучились играть? – небрежно спросила она и вновь положила его руки на клавиши. – Или вы просто запрещаете себе из-за отца?

Он схватил ее за руки и с такой яростью сжал, что чуть не сломал кости. Мария задохнулась от боли.

– Н-нет, – процедил он сквозь зубы, еще сильнее впиваясь пальцами в ее тело. – Это не ваше дело. Заткнитесь и убирайтесь отсюда.

Салтердон отпустил ее, и Марии показалось, что она вот-вот потеряет сознание. С трудом проглотив ком в горле, она смотрела, как он развернул кресло и, вращая руками колеса, поехал к двери.

– Я подумала, – в ее напряженном голосе звучало отчаяние, – что мы можем использовать пианино для тренировок.

Он остановился, не снимая рук с колес кресла. Мария подошла, взялась за спинку кресла и опять подкатила его к инструменту.

– Сосредоточьтесь и легко нажимайте на клавиши, ваша светлость. Возможно, это поможет восстановить координацию и способность сконцентрировать внимание. Я уверена, что в данных обстоятельствах ваш отец не стал бы возражать. Это ведь для тренировки, а не для удовольствия. Если хотите, я уйду… пока вы будете привыкать к инструменту.

Мария отступила к двери, а герцог остался неподвижен. Положив руки на колени, он не отрывал взгляда от клавиш. Она вышла и направилась к себе в комнату. Закрыв дверь, Мария прислонилась к ней спиной, а затем соскользнула на пол и уткнулась лицом в колени.

Тени удлинялись, и мало-помалу комната погрузилась в темноту.

Почему, зажмурившись, он видит вместо спасительной тьмы голубые глаза и волосы, похожие на лунное сияние? Как смеет она беспокоить его, преследовать, будить в нем глубоко запрятанные чувства, в которых он боится признаться самому себе.

Будь она проклята за то, что заставляет его переживать… надеяться… мечтать. За то, что захлопнула дверь в спасительное забытье… Женщина-ребенок с таким необычным лицом, одновременно соблазнительным и невинным. Если он опять погрузится во тьму, она покинет его.

Но где он тогда окажется? С чем останется?

Кто будет верить в него?

В предрассветной мгле Салтердон различал очертания кресла рядом с кроватью. Его одежда висела на дверце шкафа. Всю последнюю неделю он отказывался надевать ее, а также не подпускал к себе этих лицемерных слуг с кровожадно поблескивающей бритвой. У них одно на уме: перерезать ему горло. Скоро они ввалятся в дверь и, как муравьи, набросятся на него, пытаясь одеть и накормить. А потом появится она – мисс Эштон – с вызывающе вздернутым упрямым подбородком. Она будет взывать к его совести, воле к жизни, к характеру и гордости, пока у него не появится желание убить ее.

Назойливая девчонка с внешностью мадонны. Он даже мог бы назвать ее… возбуждающей, несмотря на ее упрямство. Он никогда не питал слабости к простолюдинкам. Все его любовные увлечения не выходили за пределы его класса: жена или дочь какого-нибудь лорда, барона и тому подобное. Хотя была одна девушка с иссиня-черными волосами и полными губами цвета спелой вишни, с которой – он уже почти забыл об этом – он повстречался в одной таверне в Суссексе. Он был… очарован ею… восхищен… Она ему чертовски понравилась… Он даже не спал с ней…

Сжав губы, Салтердон откинул простыню и стеганое покрывало и посмотрел на свои ноги, обтянутые теми же измятыми брюками, что и пять дней назад. Он стал спать в одежде с единственной целью – вывести из себя свою сиделку. Он испытывал странное удовольствие наблюдать, как она поджимала губы каждое утро, обнаруживая, что он не переменил одежды, не говоря уже о зараставшем темной щетиной подбородке.

Черт возьми, эта девчонка Эштон действовала ему на нервы своим вечным порханием и манерой разговаривать с ним, как с немым идиотом. Хотя последние несколько дней она была довольно молчалива. Она редко покидала свою комнату, ела одна и нарушала его уединение лишь для того, чтобы предпринять жалкую попытку преодолеть его упрямую и яростную враждебность.

Куда, черт побери, все подевались? С каких это пор прислуга стала спать до полудня?

Салтердон взглянул на кресло, с трудом различая в полутьме его массивный силуэт. Он мог легко коснуться его. Герцог осторожно протянул руку, а затем, стиснув зубы и дрожа от напряжения, со стоном бросил свое тело на сиденье. С его губ сорвались приглушенные проклятия, когда кресло стало отъезжать назад, и его тело повисло между сиденьем и кроватью. Кровь стучала у него в ушах, кожа, несмотря на прохладный воздух, стала влажной от пота. Салтердон цеплялся за кресло, как утопающий за соломинку.

Дверь в спальню открылась. «Дерьмо», – пронеслось у него в голове. Тадеус с охапкой дров и брикетами торфа на цыпочках шел к камину. Увидев повисшего между кроватью и креслом Салтердона, который дрожал от напряжения, пытаясь не упасть, слуга остановился. В темноте нельзя было различить выражения его лица.

– Ну-ну, – тихо произнес Тадеус. – Что у нас тут происходит? Похоже, его светлость совсем осмелел. И правда, осмелел.

Салтердон опять негромко выругался. Он упирался плечом в сиденье, а голова его лежала на подлокотнике кресла.

Тадеус бросил дрова в камин, отряхнул руки и остановился перед креслом, уперев руки в бока. От него пахло навозом и кисловатым лошадиным потом.

Он опустился на одно колено.

– Похоже, его светлости нужно немного помочь, а?

– Я… сам.

– Не думаю… сэр. Похоже, вы сейчас упадете и останетесь лежать на спине, как жук.

Тадеус усмехнулся, встал, подхватил Салтердона под руки и, пыхтя и отдуваясь, перетащил из кровати в кресло.

– Когда-то я был готов все отдать, чтобы оказаться на вашем месте, – наклонился он к уху герцога. – Но не теперь, сэр. Не могу себе представить, что я вынужден неподвижно сидеть и смотреть, как жизнь проходит мимо, видеть, что другие живут обычной жизнью. Скажите, ваша светлость, вам понравилось наблюдать, как на прошлой неделе я целовался с мисс Эштон?

– Чудесно, – прорычал Сал^ердон и сбросил ладонь Тадеуса со своей руки.

…Тадеус подкатил кресло к окну.

– Я, конечно, знал, что вы здесь. Забавно, но когда-то это я подглядывал, как вы занимались любовью с прекрасными дамами. Да, много хорошеньких девушек прошло через Торн Роуз и Виндхорст. Должен вам признаться, сэр, что иногда я представлял себя на вашем месте. Но они, конечно, не стали бы иметь дело со мной… простым конюхом. Вы дрожите, сэр. Позвольте мне принести плед. Не хватало, чтобы вы еще простудились.

Он укрыл колени Салтердона, подоткнул плед, а затем опять ухмыльнулся и сжал плечо герцога.

– Только между нами, ваша светлость. Мне очень нравится мисс Эштон. И я умею обращаться с такими, как она. Ее губы сладкие, как… спелая вишня. А грудь… Вы весь напряглись, сэр. Может быть, растереть вам плечи? Да, у нее чудесная грудь, такая упругая. Беда в том… Гертруда сказала мне, что мисс Эштон уезжает. Вот так. После ваших ссор она написала герцогине и заявила, что лучше оказаться в выгребной яме вместе с самим сатаной, чем продолжать терпеть ваши оскорбления. Она поклялась, что останется только до тех пор, пока герцогиня не найдет ей замену, желательно мужчину.