Тадеус отвернулся и принялся складывать дрова на каминной решетке, а Салтердон продолжал смотреть на свое отражение в оконном стекле. Его волосы в беспорядке разметались по плечам, глаза горели безумным огнем.

«Значит, ангел с волосами, как лунный свет, и коралловыми губами скоро исчезнет. Он ей надоел, как и всем остальным. Если только…

Мария Эштон не такая, как другие. Правда?»

В раздумье он повернулся и увидел, что Тадеус мечтательно смотрит на огонь. На его лице мелькали желтые блики пламени.

– Вы задаете себе вопрос, спал ли я с ней, – на лице слуги появилась кривая улыбка. – Согласитесь, было бы здорово ощутить ее тело, но теперь это вам недоступно. Только представьте, как я медленно снимаю с нее платье, открывая сначала белые плечи, а затем груди с маленькими твердыми сосками, сладкими, как мед. Представьте, как юбка спускается с ее бедер и запутывается вокруг щиколоток. Волосы у нее между ног, наверное, светлые и вьющиеся, лоно под ними алое, как кровь, глубокое, горячее, влажное и подвижное, как ртуть. И теперь из-за вас я могу всего этого никогда не узнать.

Отведя глаза, он ухмыльнулся и сглотнул.

– Мне правда жаль, что с вами случилось такое, – скучным голосом произнес он. – Но жизнь продолжается, ведь так? Нужно примириться с тем, что есть. И получать от этого удовольствие. Вы должны были отдать бандитам деньги и лошадь, и тогда им не пришлось бы бить вас по голове. Вы сваляли дурака, сэр.

С этими словами Тадеус вышел из комнаты, оставив Салтердона в одиночестве. Герцог смотрел на колеблющиеся языки пламени, и воспоминания о той ночи вспыхнули у него в мозгу, как оглушивший его удар, а представшее перед его внутренним взором изображение Марии Эштон, распростертой под Тадеусом Эдвардсом, непонятно почему причиняло боль.

– Негодяй, – бормотал он. – Извращенец.

При помощи многочисленных слуг Салтердона перевезли в библиотеку. Его дед, герцог Салтердон, очень гордился библиотекой Торн Роуз. Стены огромной залы были снизу доверху уставлены томами в кожаных переплетах. Здесь были книги по философии, медицине, сборники поэзии, пьесы. Среди произведений поэтов конца восемнадцатого столетия изредка попадались романы. К тому времени, как Трею исполнилось пятнадцать, он уже перечитал большую часть книг.

Через полчаса появилась мисс Эштон. Она была немного бледна (как, впрочем, и все последние дни), а под большими голубыми глазами залегли тени.

– Доброе утро, ваша светлость, – поздоровалась она и легко скользнула к письменному столу, поправляя сползающий на лоб кружевной чепец. На ней было обычное черное платье (аккуратно заштопанное и выглаженное Гертрудой) и пара кожаных туфель, протертых на носке. Из-под подола юбки на мгновение мелькнула довольно поношенная на вид сорочка.

– Надеюсь, вы хорошо отдохнули? Тадеус сказал, что вы рано проснулись. Он обнаружил вас в довольно опасном положении, – она наконец подняла на него глаза, в которых читались обычное неодобрение и разочарование.

Он задавал себе вопрос, что беспокоит ее больше: мятая одежда или небритое лицо. И эти круги под глазами – только ли результат переживаний по поводу того, что ее заперли в Торн Роуз с сумасшедшим?

– Это неразумно, сэр, пытаться самому встать с кровати. Вы могли оказаться на полу или, что еще хуже, пораниться.

Он ничего не ответил, размышляя о том, что черное совсем не идет ей, так же, как и этот приплюснутый старомодный кружевной чепец, под которым она прячет волосы…

Ее цвет – красный. Алое оживляет ее бледную кожу и подчеркивает голубизну ее огромных блестящих глаз. Хотя… теперь эти глаза не так блестят. Похоже, в них стоят слезы.

Губы девушки улыбались, но глаза оставались серьезными.

– Вы хорошо отдохнули, ваша светлость? Да? Нет? Может быть, вы сделаете усилие и попытаетесь ответить мне? Достаточно просто кивнуть и покачать головой.

Он прищурился, отметив, как плотно лиф платья стягивает грудь Марии, отчего она кажется меньше. Ей подошел бы корсет: высокая грудь, подобно двум белым подушкам, выступала бы из украшенного рюшами глубокого выреза.

Она нервно сглотнула. Плечи ее напряглись, а на лицо вернулось выражение отчаяния. Мария стояла у письменного стола, положив руку на стопку книг. Своим видом она напоминала суровую няньку или учительницу. А может, и нет. Скорее ребенка, играющего роль.

– Весь вчерашний вечер я размышляла о вашей неспособности к общению. И мне в голову пришла любопытная мысль – книги, – она улыбнулась и объявила. – Вы будете читать вслух.

Эти слова вывели его из странного оцепенения. «Черта с два», – подумал он и повернул свое кресло к двери.

В мгновение ока Мария оказалась перед ним, загородив проход.

– Почему вы все время сопротивляетесь? – спросила она чуть дрожащим от волнения голосом.

– С дороги! – крикнул он, пытаясь объехать девушку. Коляска задела ее ногу.

– Черт! – вскрикнула она, подпрыгнув, а затем ухватилась за подлокотники кресла и уперлась ногами в пол, пытаясь остановить его.

Лицо Марии оказалось на одном уровне с его лицом. Щеки девушки порозовели, глаза сверкали.

– Насколько я понимаю, ваша светлость, вы не хотите, чтобы я оставалась здесь. Как бы то ни было, я обещала вашей бабушке, что буду делать все необходимое, чтобы помочь вам, пока она не найдет мне замену. Я могу и не переживать из-за вас, но мне очень жаль герцогиню. Она вас очень любит, и, боюсь, происшедшее несчастье разбивает ее слабое сердце.

На ее лице отразились боль и гнев. Но больше всего его задела жалость, мелькнувшая в ее усталых глазах.

– Нет ничего ужаснее, чем беспомощно наблюдать, как человек, которого ты любишь, на твоих глазах постепенно угасает, лишаясь жизненных сил и превращаясь в пустую оболочку, а затем умирает, – ее голос сделался задумчивым, низким и хрипловатым. Веки Марии опустились, а губы вновь стали по-детски пухлыми – Салтердон был не в силах оторвать от них взгляда.

– Ты молишь Господа, чтобы он прекратил его страдания – его и ваши. А через секунду просишь продлить его несчастную жизнь и обещаешь, что всю оставшуюся жизнь будешь исполнять любое его желание.

В комнате воцарилось напряженное молчание. Каждый пытался справиться со своими чувствами, и на мгновение ему показалось, что она готова расплакаться. Он не мог отвести взгляда от лица девушки.

Огромные голубые озера ее глаз показались ему прекраснее всего на свете.

– А теперь вы понимаете, – прошептала она и отстранилась, – что нельзя помочь тому, кто не помогает себе сам.

Мария с усилием повернула кресло и подкатила к огню. У него мелькнула мысль, что она намерена бросить его в огонь и разом покончить со всем этим. Вместо этого девушка подошла к письменному столу, взяла книгу и швырнула ему на колени.

– Весь следующий час вы будете вслух читать книгу. Это не только поможет концентрации внимания, но и послужит прекрасным упражнением для тренировки подвижности языка, как пианино для пальцев. Это произведение Оливера Голдсмита. Называется «Викарий из Уэйкфилда». Начните, пожалуйста, с первой страницы.

Она опустилась на соседний стул, перевела взгляд на огонь в камине и умолкла в ожидании. Через несколько минут Мария сердито вскинула голову и, не глядя на него, сказала:

– Не стыдно, если не получится. Стыдно не пытаться. Разозленный ее безразличным тоном, он несколько секунд рассматривал профиль девушки. Вот, значит, как. Она сдалась, пришла к выводу, что лучше вернуться в дом викария, чем вести независимую жизнь, присматривая за умственно и физически неполноценным. Он решил бросить «Викария из Уэйкфилда» в огонь. Нет, лучше в нее.

Вместо этого он открыл книгу, перевернул страницу и принялся внимательно вглядываться в текст. Крошечные буквы плыли у него перед глазами, заставляя сосредоточиться, отчего у него начинало ломить виски. Ему пришло в голову, что он не брал в руки книгу с тех пор, как этот проклятый бандит ударил его и оставил лежать лицом в грязи.