— Что?

— Ничего.

— Нет, о чем ты думал? — настаивала Рози.

Он взглянул на нее, и внезапно почувствовал, что у него пересохло во рту.

— На самом деле она не была моей теткой, понимаешь? Просто подружка моей матери. Наверное, она была немножко чокнутая. Я до сих пор помню, что отец бесился, когда видел эти фотографии.

— Это был отличный матросский костюмчик, и тебе было всего четыре года.

— Поверь мне. Могло быть и хуже.

— Что могло быть хуже? — засмеялась Рози.

— Нет… Я… Черт, я Элизабет даже и не заикался.

Он посмотрел на Рози. Она сидела, забравшись на сиденье с ногами, как маленькая девочка.

— У нас об этом и речи не заходило, поэтому я и не заикался. Я сам видел фотографии только один раз. Я про них забыл, и вспомнил только тогда, когда ты рассказала про эту идиотскую передачу.

— Этот парень в телевизоре, — сказала Рози, — рассказал, что они взяли фотографии из старого фотоальбома.

— Альбома? Значит, они добрались до тети Дороти. Черт!

Сейчас, если она жива, ей было бы лет восемьдесят пять, потому что она была гораздо старше его матери. Он это хорошо помнил.

— Почему ты боишься мне рассказать, Дэвид?

— Я не боюсь…

— Ерунда, — засмеялась Рози. — Что это за фотографии, а? Ну давай, расскажи Рози.

В первый раз он слышал, чтобы она называла себя Рози.

— Ничего особенного, не волнуйся…

— Я не волнуюсь. Это ты волнуешься.

— Я не волнуюсь. Ради Бога, мне было всего четыре года, а она была…

— Что за фотографии?

Если бы они проезжали мимо бензоколонки, он бы остановился, чтобы она заткнулась.

— Что за фотографии, Дэвид?

Дэвид Холден сглотнул.

— В костюме супермена, — пробормотал он.

— В чем?

— В костюме супермена, — снова пробормотал Дэвид. — А другая — в рождественском костюме зайчика и еще…

— О Боже!

— Все, я сказал. Все. В дурацком костюме зайчика.

— О, Дэвид! С ушами, и все такое?

Холден почувствовал, что у него краснеют щеки.

— Да, черт побери. С ушами, и все такое. Со всеми чертовыми причиндалами.

— А ты держал в руках маленькую рождественскую корзинку?

— Нет… Я не помню… Да, по-моему, держал.

— А какого цвета? — она захихикала.

— Это была черно-белая фотография. Откуда я знаю, черт возьми! Это было давно. Отстань от меня, — сказал Холден.

— Ты покраснел. Господи, ты покраснел! Я думала, ты не умеешь.

— Я не покраснел. Мне жарко. — Холден открыл окно.

— Я уверена, ты был самым миленьким зайчиком.

— Прекрати, — рявкнул Холден.

— А может быть, ты оделся бы как-нибудь зайчиком…

— Нет, проклятье!

— Я могла бы называть тебя Зайчик. Когда мы одни…

— Нет, — Холден полез в карман за сигаретами. Рози продолжала хихикать.

— Черт!

Он остановил «Форд» и вышел, держа в руке маленький «Кольт». Они были уже далеко от берега, далеко от отеля на Сиамской отмели, на другом конце городка Харрингтон.

— Как тебя зовут по-настоящему? Я знаю, что тебя зовут не Барт. И ты совсем не похож на какого-нибудь доктора… Как он тебя назвал?

— Я взял себе имя доктор Филип Ригли.

— Так как твое настоящее имя? То есть, ты не должен говорить самое настоящее. Выдумай любое и скажи, что оно настоящее и я тебе поверю, потому что мне так хочется. Вот и все.

— Я люблю тебя. Я не думаю, что ты мне веришь, но раньше я никогда и никому не говорил это серьезно.

— Я знаю, — сказала Линда Эффингем. — Я знала, что ты вернешься за мной. Я знала, что ты вернешься за мной именно поэтому. И я не хочу, чтобы ты меня бросил. Я имею в виду, я знаю, что ты будешь делать то, что должен, что ты уйдешь, и я тебя больше никогда не увижу. Но не надо меня бросать так.

Он повернулся и посмотрел на нее. Луна была очень яркая, он уже несколько миль ехал без фар.

— Ты права. Я бы не бросил тебя так. И не мог бросить.

— Ты что-то вроде полицейского или секретного агента? Или я не должна спрашивать?

— Ты не должна спрашивать.

— Тогда скажи, как мне тебя называть.

Конечно, он должен был соврать. Так всегда делают. Единственное имя, на которое у него не было документов, было его собственное.

— Джеф. Джеффри Керни.

— Красивое имя. Ты его сам выдумал или…

— Его выдумали мои мать и отец, — он отвернулся, прикуривая сигарету от желто-голубого огонька своей латунной зажигалки «Зиппо». — По крайней мере, они выдумали Джеффри. Керни уже был.

— Кто ты?

Ему нравился звук ее голоса.

— Я же сказал: я Джеффри Керни. Зови меня Джеф, если хочешь, но забудь мою фамилию.

— Я имею в виду, чем ты занимаешься? Ты полицейский? У тебя настоящий акцент?

— Дорогая, там, откуда я приехал, у всех акцент. Я работаю здесь для своего правительства. Это все, что я могу сказать, да больше и говорить нечего. Наверное, я где-то похож на полицейского. А может быть, на палача. Понимаешь, — он сильно затянулся сигаретой, — человеку был вынесен смертный приговор. Я еще не совсем уверен, кому. Когда я буду точно это знать, я должен привести его в исполнение. Для тебя это может звучать дико, но меня это совершенно не трогает. Этот парень заслуживает смерти. Поэтому я немножко похож на судью и на присяжных. Я разыщу его, как полицейский, я осужу его, а потом убью. Ты из другого мира.

— Я тебя тоже люблю.

Керни опять затянулся.

— Есть еще одна причина, почему я вернулся в бар. Мы живем в несовершенном мире, дорогая. В совершенном мире играли бы скрипки, — он посмотрел на луну, пытаясь разглядеть лицо, которое якобы можно увидеть на ее сияющей белой поверхности, но не смог.

Мы вместе поселимся в каком-нибудь коттедже и все такое. Но в этом мире много людей, которые хотят его разрушить, просто, чтобы посмотреть, смогут ли они. Совсем как дети, которым дарят заводную игрушку на Рождество или день рождения и говорят: «Не заводи слишком сильно, а то игрушка сломается». Мы все знаем, что через некоторое время ребенок не послушается, и будет заводить, и заводить, и заводить игрушку и, в конце концов, если он не остановится, пружина лопнет и игрушка сломается. В этом мире есть такие люди, Линда, которые не верят, что если заводить слишком сильно, то игрушка сломается, точнее, еще хуже, им все равно, что с ней случится. Есть некоторые, их совсем мало, которые на самом деле искренне хотят, чтобы игрушка сломалась, дерутся за это. И пока игрушка цела, они не будут счастливы.

Он обернулся и посмотрел на нее. Линда сидела на переднем сиденье, положив руки на колени, накинув на голые плечи его куртку. Он чувствовал, что возбуждается, просто думая о ней.

— Можно сказать, что я представитель компании по производству игрушек. Я здесь, чтобы не дать кое-кому сломать игрушку, которую нельзя заменить. Потому что, если ее сломать, сломаются все остальные. Поэтому я должен вмешаться.

А с маленьким мальчиком, который думает, что ему эту игрушку подарили — хотя на самом деле никто ему ее не давал — нужно поступить так, чтобы он уже никогда не смог играть.

— Ты много говоришь.

Керни бросил сигарету на землю и растоптал ее.

— Давай займемся любовью. Просто на случай, если маленький мальчик сломает игрушку до того, как ты его найдешь.

— Да, — сказал Джеффри Керни.

Линда Эффингем вышла из машины прямо в его объятия.