Ахмад аль-Жахркун проснулся на рассвете следующего дня. Совершил ритуальное омовение, быстро оделся и ушел из дома еще до утренней песни муэдзина. Идя по дворцу, он не встретил ни одного человека. Все еще спали. Лишь охрана несла свою службу. Солдаты на воротах вежливо приветствовали Ахмада и, ни о чем не спрашивая, пропустили его. Всем во дворце было известно, что великий визирь частенько вставал рано и до утренней молитвы совершал прогулку по городу.

Ахмад стоял перед воротами дворца и вдыхал прохладный утренний воздух. Небо над ним было еще темным, но вдалеке уже виднелась светлая полоса. Вскоре взойдет солнце, муэдзин поднимется на минарет и звонким голосом воздаст хвалу Аллаху. Начнут просыпаться жители Бухары, и настанет новый день.

Ахмад любил город в час, когда все спят – грешники и праведники. В сей таинственный чудесный час, когда ночь еще парит над нарождающимся днем, город чист, невинен и целомудрен. Никогда Ахмад не чувствовал себя ближе к Всемогущему Богу, чем тогда, когда шел с четками в руках по улицам Бухары. Иногда ему казалось, что он ощущает даже дыхание Аллаха, пришедшего посмотреть на верующих.

Ахмад спокойным шагом шел по одной из узких улиц, медленно перебирая пальцами одну за другой все девяносто девять жемчужин четок. Никто не встретился ему на пути, спали даже кошки и собаки.

Наконец он остановился перед скромного вида домом. В тот самый момент, когда он собрался постучать в дверь, раздался голос муэдзина. Ахмад замер, закрыл глаза и начал молиться. Он уже воздал свою утреннюю молитву Аллаху сразу же после того, как встал с кровати, но никогда не упускал возможности лишний раз восславить его. Лишь потом постучал в дверь.

Это был дом писаря, которому Ахмад поручил сделать множество рукописей и копий, в том числе и от имени эмира. Жители окрестных домов вряд ли догадывались о цели его посещения.

Дверь открыл высокий широкоплечий слуга, который молча поприветствовал Ахмада поклоном и по узкому коридору повел его в круглое помещение с девятью дверьми по меньшей мере. Здесь слуга надел на голову Ахмада капюшон из плотной черной шерсти, несколько раз повернул его вокруг оси и лишь тогда постучал в какую-то дверь. Ахмад знал эту процедуру наизусть и ждал, когда сильная рука схватит его и запутанными путями поведет к месту тайной встречи.

Но, несмотря на это, всякий раз испытывал волнение. Два года назад, впервые оказавшись здесь, он четко понимал, что может никогда не увидеть дневного света. Со временем опасения прошли, но всякий раз, когда ему приходилось следовать за невидимым провожатым, его охватывало нервное напряжение. Это была вынужденная мера, обеспечивающая безопасность и его, и того человека, с которым он желал встречи.

Наконец они были на месте. Ахмад услышал, как за ним захлопнулась дверь. Приятный успокаивающий аромат сандалового дерева окутал его, и прямо перед собой, на небольшом расстоянии, он услышал шелест бумаги и скрип пера. Видимо, это и был Саддин, кочевник, его связной. Никто в Бухаре не знал ни его фамилии, ни происхождения. Почти три года назад он неожиданно появился здесь. Однажды ночью разбил палаточный лагерь перед воротами города и с тех пор проживал там со своими людьми, верблюдами, рабами и лошадьми. То были великолепные, благородные животные, каких только можно было себе представить. Сам Нух II купил у него несколько лошадей, заплатив за каждую целое состояние.

Слухи о Саддине распространялись быстро. Считали, что он изгнанный принц, ожидающий перед воротами Бухары возможности возвращения в свое царство. О том, что торговля лошадьми являлась только страстью кочевника и главное, чем он занимался, было надежно скрыто от посторонних глаз, знали немногие.

Ахмад ждал послушно и терпеливо. Руки его были свободны, лишь голову прикрывал капюшон. Память визиря еще хранила воспоминания о первой встрече, когда он, не дождавшись разрешения, сам снял капюшон. В то же мгновение меч просвистел возле его левой щеки.

В задумчивости он представлял, что Саддин сидит перед ним, скрестив ноги, шутит, насмехается. А он, Ахмад аль-Жахркун, великий визирь, потомок одной из влиятельнейших семей этого города, покорно стоит перед Саддином, как самка сокола перед началом охоты, ожидающая, когда хозяин со своей руки подбросит ее вверх, тем самым дав понять: пора.

Кочевник и в самом деле с иронией рассматривал визиря, явно испытывая его терпение. Ахмад ненавидел Саддина за такое издевательство, но все же не хотел рисковать потерей уха.

– Тысячу извинений за мою невежливость, Ахмад, – наконец после долгого и мучительного ожидания раздался голос Саддина. – Я был занят и потому думал о своем. Простите. Можете снять капюшон.

Ахмад послушно развязал шнурок, удерживающий капюшон на голове, и с облегчением отер пот со лба.

Саддин, как и предполагал Ахмад, сидел перед ним на подушке со скрещенными ногами. И если совсем недавно кочевник открыто смеялся над ним, то сейчас от улыбки не осталось и следа.

– Приветствую вас, уважаемый друг, – сказал Саддин, опустив голову в легком поклоне, и поднес руку ко рту и лбу. – Присаживайтесь. Отдохните. – И указал на подушку перед ним. – Прошу прощения за причиненные неудобства. Я обязательно поговорю со своими людьми и дам им указания не затягивать шнурок так туго. Вы чуть не задохнулись. Могу я предложить вам стакан воды?

Ахмад кивнул и стал наблюдать, как кочевник наливает в пиалу воду с ароматом лимона. Саддин был, как всегда, вежлив. Никто не мог обвинить его в непочтительном обращении. Но Ахмад не тешил себя пустыми иллюзиями, он знал, что эта вежливость вызвана почтением перед его именем и занимаемым ответственным постом. Саддин, на самом деле, не испытывал трепета перед чиновниками высокого ранга, уважение мог вызвать лишь возраст: Ахмад годился Саддину в отцы. В глазах молодого человека все время сверкали насмешливые искорки. Ахмад был уверен, что когда он стоял перед Саддином в капюшоне, тот смеялся в открытую.

– Я получил твое сообщение, – сказал Ахмад, сделав глоток освежающего напитка.

– Это хорошо.