«Вот и промах!» – возликовал Яролим, помнивший, что как раз в этом месте передача нарушалась.

– Мне гол показался случайным, – сказал он.

– А это кому как, – возразил Мыслик.

– До которого часу сидели вы у телевизора?

– Часиков до одиннадцати. Выжрали пару бутылочек… Это-то можно, нет?

– Дворжак Мазал и Коварж подтвердят, что вы были вместе весь вечер?

– А то, – ответил толстяк. – За Вашеком, это значит за Дворжаком, потом пришла его старуха, он рядом живет, тут мы и разбежались, – с оттенком сожаления добавил он.

– Пока хватит, спасибо, – сказал Матейка. – Позови Дворжака, – оглянулся он на Яролима.

Тот разыскал Дворжака возле пакгауза: вместе с ним были два других парня в таких же замызганных рабочих комбинезонах. Не надо было быть криминалистом, чтоб сообразить, что это Мазал и Коварж.

Дворжак, самый из них старший, смекалистый и разговорчивый, полностью подтвердил все сказанное Мысликом. Зато потом, когда допрос перешел уже в неофициальный разговор и речь зашла о вчерашнем футбольном матче, Дворжак покачал головой:

– И надо же, чтоб именно в эту минуту помеха! Хотел бы я знать, не было ли там офсайда… Знаю я эту «Спарту»!

Яролим ответил набором фраз из утренних газет, а чтобы Дворжак ни о чем не догадался, затеял с ним спор о том, правильно ли составлена команда Вршовиц[5].

– Да, еще мелкий вопросец, – перебил их Матейка. – Помните ли вы, пан Дворжак, в какой последовательности являлись вы трое к Мыс-лику?

Дворжак еле заметно смешался.

– Сперва пришли мы с Мазалом, а уж после Коварж. Но присягнуть не могу – не записывать же такую ерунду…

– Конечно, нет, я спросил просто для полноты картины. – И Матейка сделал величественный жест рукой.

– Дело в том, что знать-то нам надо только одно, – добавил Яролим. – Не слыхали ли вы, так около девяти вечера, какой-нибудь шум со стороны перекрестка на Белградской?

Матейка кивнул с секундным опозданием, как бы благодаря Яролима.

– Не помню я, – тотчас ответил Дворжак. – А какой шум-то?

– Скрип тормозов и потом удар, – сказал Яролим.

– Ну, точности до минуты с меня не требуйте, но кое-что мы, факт, слышали. Грохот был знатный! – оживленно добавил Дворжак. – Только никто из нас и не подумал отойти от телика, чтоб глянуть в окно, сами понимаете.

– Понимаю, – с сердечной улыбкой кивнул Яролим. – А теперь пошлите сюда Мазала, хорошо?

– Я было удивился, чего это ты несешь, – сказал Матейка, едва за Дворжаком захлопнулась дверь. – И все равно не понял, в чем суть.

– Суть в том, что как раз во время первого гола изображение исчезло, эти кадры не попали и в видеозапись повтора. Мыслик не мог видеть первый гол, а остальные забыли его об этом предупредить. И нужно было чем-то усыпить их осторожность. Увидишь теперь – другие тоже вспомнят, что шум был около девяти часов.

Предположение Яролима оправдалось: и Мазал и Коварж сразу вспомнили, что слышали скрип тормозов, Мазал даже сгустил краски и рассказал о звуках ломающегося железа и разбиваемого стекла. Вдобавок Коварж утверждал, что пришли они к Мыслику все трое вместе, а Мазал показал, что сперва пришел он один, а Дворжак с Коваржем после.

– Ну, добились чего-нибудь? – спросил Томек, когда Матейка с Яролимом вышли на улицу.

Матейка кратко передал результаты допроса. Томек недовольно покачал головой.

– По правде говоря, мне это не нравится. Из моих клиентов редко кто имел столь абсолютное алиби, да и вообще невинным в таких случаях приходится труднее всего. Если взглянуть на дело с другой стороны, то должен сказать – пока что у вас только подозрения, и на суд выходить с этим вы не можете, прокурор с вами разговаривать не станет. Очередность их появления у Мыслика не имеет никакого значения, визг тормозов на скрещении Белградской и Отакаровой можно услышать чуть ли не ежеминутно, вдобавок, коллега, вопросик-то был наводящий! —, Он снисходительно глянул на Яролима. – А следовательно, недопустимый, как вы, несомненно, сами понимаете. В этом деле мы с вами, правда, в одном лагере, и все же именно поэтому я рекомендовал бы вам величайшую сдержанность. В противном случае мы только дадим козыри в руки защиты. Меня заинтересовал этот первый гол. Мыс-лик говорил о нем, хотя видеть его не мог. Но ведь и тут могла быть вполне объяснимая ошибка, ложь бессознательная, невольная: например, в момент помехи Мыслик выходил, скажем, в уборную и впечатление свое дополнил рассказом других, слышавших комментатора, а утром подкрепил его, прочитав о матче в газетах. Теперь, конечно, вся теплая компания договорится между собой и под протокол даст единодушные показания.

– Разве что кто-нибудь из них знает, что Мыслик совершил убийство, – возразил Матейка. – Тогда у этого знающего могут сдать нервы.

– Слишком многого хотите, коллега!

Они нерешительно топтались на тротуаре возле своей машины, и никто не мог придумать, что дальше, как дальше, по какому пути. С детективами в романах ничего подобного не бывает. Им дорога каждая минута, и они используют время до предела. Однако жизнь всегда сложнее, чем самые невероятные вымыслы, и мучительнее всего она испытывает людей временем. Криминалист в жизни знает чувство растерянности, только не рассказывает об этом. Он спасается от этого чувства интенсивной работой. Ищет подсказки в сходных казусах. Если это ни к чему не ведет, он пытается проникнуть в проблему глубже. Обманувшись и тут, расширяет угол зрения. И все время неустанно ждет, что когда-нибудь натолкнется на золотую жилу, на новую перспективную идею. Он поступает как литератор, который не полагается на спасительное вдохновение, а действует по формуле: пять процентов таланта, девяносто пять – трудолюбия. Одного не имеет он права говорить себе: что завтра тоже будет день или что утро вечера мудренее. Такая мудрость была бы мудростью побежденного, послевоенной болтовней капрала, изображающего себя Наполеоном. Яролим с Матейкой знали это так же хорошо, как и Томек.

– Итак, Мыслик обеспечил себе целых трех свидетелей, – проговорил наконец Матейка. – Вот это называется основательность, уважаемые!

– Опустись на землю, Ломикар, – возразил Яролим. – Не каждый по первой же просьбе согласится покрывать убийцу лжесвидетельством. Для этого тебе пришлось бы доказать, что все трое – вернее, четверо, – заинтересованы в смерти Покорного; только в этом случае ты можешь высказывать такую гипотезу!

– Они могли и не знать, зачем Мыслику алиби.

– Почти доказанным можно считать всего лишь одно, – медленно произнес адвокат. – Все они подтверждают алиби друг друга. Странно… Будь я футбольным болельщиком, я не стал бы торчать у телевизора, когда матч разыгрывается в двух трамвайных остановках от моей квартиры.

Яролим и Матейка ограничились кивком. Во-первых, из вежливости, а во-вторых, они никакими силами не могли сейчас придумать ничего более умного. При этом они отнюдь не забывали, что, возможно, зря теряют минуты, которых впоследствии – через час, завтра, неизвестно когда! – им будет отчаянно не хватать.

Взяв у Матейкн его «трабант», доктор Томек поехал на Ветряную улицу в районе Качеров, к родственникам Петра Покорного, чтобы сообщить им о смерти брата и зятя. Поехал он из одного лишь любопытства – ему хотелось увидеть, как живет брат его клиента. Петра Покорного Томек знал несколько лет, а его брата Павла не встречал еще никогда.

Немало хранилось в памяти адвоката, но все же он несколько опешил, найдя по данному адресу прелестный коттедж с тщательно ухоженным садиком и новым гаражом. Неожиданный резкий контраст с жильем Петра Покорного на улице Заводь, темным и лишь с великим трудом кое-как, благоустроенным, в сущности, не должен был удивлять Томека. Петр был разведенный забулдыга; Павел, как видно, вел размеренную жизнь примерного семьянина.

Матейка долго нажимал на звонок калитки и уже решил уходить, когда из дому вышла молодая женщина в синей дневной пижаме. Томек поздоровался, назвал свое имя.