– Так-то, Чижек. Неужели вы думаете, что только случайно наш человек оказался от вас в двух шагах, когда вы напали на Власту Хольцову? А не напали бы – остались бы и дальше под наблюдением, мы держали вас на прицеле уже и раньше. Вы понятия не имеете, как давно!

– Да он сам меня подбил! – вырвалось у Чижека. – Кабы не амнистия, вместе бы загремели! Теперь он у вас агнец божий, а мне ни слова не верите? Как же, выложит он вам всю правду, ждите! Я-то Петричка знаю очень хорошо, гниду такую!

Чижек, чей интеллектуальный уровень был, конечно, отнюдь не высок, преподал нашим криминалистам новый урок: никогда нельзя недооценивать противника. Он вел сейчас к тому, чтобы блестящим маневром вырваться из сети. Все может быть, заметил бы на это всегда осторожный и сдержанный Томек.

– Ну что, согласны вы дать нам полные показания обо всем, что произошло между вами и Петром Покорным?

– Само собой! Я это и в глаза ему скажу!

– Довольно! – повысил голос Яролим, жестом остановив Матейку: он угадал, что Ломикар способен раньше времени высказать то, что еще рано высказывать. Сняв трубку, он вызвал стенографистку.

Затем под стенограмму Чижек показал, что повидаться с Петром Покорным он решил только вчера. Он, правда, и раньше об этом подумывал, но не назначал себе конкретного срока. Ему не хотелось потерять расположения шикарной и любвеобильной Власты Хольцовой, и чтобы чувствовать себя с ней на равных, он решил показать себя щедрым кавалером. Из товарищей по работе никто не согласился одолжить ему денег, и, только когда он уже сидел «У Маленького медведя», ему пришла в голову мысль попросту заглянуть к Покорному и попросить денег у него. Чижек настаивал на том, что думал только о займе и что Покорный нагло врет, если утверждает, будто он, Чижек, требовал с него свою долю от давних краж в «Тойота-сервисе», или как-то там еще его шантажировал. Покорного он застал не дома, а во дворе, тот собирался чинить свой новенький «рено» («У него такая шикарная машина, а мне жалких трех кусков не раздобыть на костюм для невесты…»). Покорный только что воткнул шнур «переноски» в розетку возле двери гаража. Деньги дать он отказался, вышла ссора, и Чижек ударил бывшего сообщника. Тот свалился у машины, причем, по утверждению Чижека, вроде и сознания не терял. Тут во двор вошел кто-то посторонний, и Чижек в панике смылся. А так как он боялся, что Покорный побежит на него жаловаться, признался Чижек под давлением Яролима, то решил обеспечить себе алиби на весь вечер. Вот и прикинулся, будто забыл деньги дома, и вызвал по телефону любовницу, чтоб у него был свидетель на последующие часы. Потому-то и запомнил он номер такси, на котором они с Властой ехали ночью к ней домой.

Характер отношений между Хольцовой и Чижеком, бывшим не только любовником, но главное – наемным вышибалой, ее сутенером, оставался пока не до конца проясненным, но для этого еще будет время.

– Все?

– Все. И давайте мне с ним очную ставку, – нахмурился Чижек.

– Пожалуйста. – Яролим отыскал в бумагах фотографию – крупным планом лицо убитого. – Живого мы вам, правда, уже не можем предъявить.

– Что… что это?! – вырвалось у Чижека; ужас отразился в его глазах, он как-то мгновенно постарел. – Но я не хотел его убивать, ведь знал же я, что коли всего пару дней на воле, то могу угодить за решетку даже за паршивую оплеуху!..

– Сегодня в сквере на Карловой площади вы тоже забыли об осторожности, – заметил Матейка. – Откуда у вас пистолет?

– Какой пистолет?

– Бельгийский, калибр шесть запятая тридцать пять. – Матейка показал ему фотографию оружия.

– Пистолет я в последний раз держал в руках еще в армии! Не станете же вы мне… Это не мой!

– А чей?

– Я почем знаю? Что я, бандит?

В ходе дальнейшего допроса Чижек непоколебимо стоял на своей версии вчерашнего происшествия. Пистолета у него в жизни не было, как выглядит глушитель, он представляет себе весьма смутно, а его конструкция ему и вовсе незнакома. Он отрицал также, что лазил по карманам куртки Покорного и похитил бумажник. По его утверждению, он надеялся договориться с Покорным насчет солидной, четырехзначной цифры и, естественно, не предполагал, что такую сумму Покорный таскает при себе и может выложить на месте тридцать сотенных. А уж после того, как он стукнул Покорного, он и не помышлял больше ни о каких деньгах и желал одного – убраться подобру-поздорову.

«Если это последняя линия обороны Чижека, то прорвать ее будет не так-то легко», – сказал себе Яролим, и ему почудилось, будто Томек мысленно соглашается с ним. Но если Чижек говорит правду – значит мы сделали только полдела…

Перед Матейкой был выбор: заниматься всем самому, то есть по крайней мере лично присутствовать на допросах всех подозреваемых по Выше-градскому делу – в таком случае он мог бы следить за меняющейся ситуацией, – или сэкономить время, поручив допросы дюжине сотрудников, от которых он будет узнавать только результаты; это дало бы ему возможность больше уделить внимания делу об убийстве Петра Покорного. Матейка выбрал второе и теперь видел, что следствие начинает ускользать из рук его менее опытных подчиненных. Показания Мыслика изобличали всех задержанных. Те, со своей стороны, старались утопить Мыслика. Оказалось вдруг, что Мыслика видели вчера одновременно в нескольких местах на самой станции, и в то же самое время он якобы еще занимался вывозом украденных товаров…

Нельзя было недооценивать и самого Мыслика. Толстый кладовщик уже сориентировался в новой ситуации и стал. извлекать пользу из расхождений в показаниях своих дружков. Действовал он поистине оригинально, не выходя из роли этакого раскаивающегося грешника, глубоко несчастного оттого, что не в состоянии все припомнить. Свои мнимые провалы в памяти он компенсировал тем, что с жаром описывал ненужные подробности. Он ничего не отрицал, без колебаний соглашался с любыми предъявленными ему показаниями сообщников, как бы ни усугубляли они его вину и сколь бы резко ни противоречили предыдущим показаниям. Матейка, обогащенный опытом сегодняшнего расследования, когда чуть ли не за каждым его шагом критически наблюдал опытный адвокат, уже и сам умел себе представить, до чего хаотическим должно получиться обвинительное заключение. Адвокат Мыслика на суде легко увидит все эти несогласованности и использует их надлежащим образом. Тогда в лучшем случае дело вернут на доследование, причем передадут его более способному криминалисту, чем этот растяпа Матейка. Не исключено также, что, если Мыслика и осудят, он отделается более легким приговором, чем все остальные. Может возникнуть сомнение в его душевном здоровье или его изобразят на процессе этакой жертвой, человеком, совращенным с пути истинного, который впоследствии стремился хотя бы искренним признанием помочь ликвидировать всю шайку.

Самым неприятным было то, что Матейка не мог уже даже утверждать, что Мыслик находился вчера вечером поблизости от улицы Заводь. Составленное им расписание передвижений Мыслика, сперва логическое и ясное, рушилось от показания к показанию. Когда станет возможным спокойно и обстоятельно обдумать весь материал, все, быть может, уяснится и упорядочится, но для этого потребуется несколько дней. Поскольку же до сих пор не дан однозначный ответ, что было причиной смерти Петра Покорного, удар в висок или выстрел, то не исключено, что убийца по-прежнему на свободе; однако с тем же успехом он может быть и одним из задержанных и пользуется теперь любой возможностью мутить воду.

Матейка был глубоко несчастен. Он жалел, что работает вместе с Яролимом, хотя бы тот десять раз был его другом. Ничем он ему не поможет. Благосклонность начальства имеет свои границы. Матейку того и гляди отстранят за неспособность, и дело передадут другому, кто, быть может, не поколеблется для начала, например, задержать того, в чьей машине обнаружили труп. В сущности, думал Матейка, ничего нельзя исключить… Он упрекал себя и за то, что вопреки правилам допустил участие доктора Томека, совсем забыл о том, сколько раз замечания и предложения последнего помогали делу. Теперь Матейка сидел над копиями протоколов всех допросов по Вышеградскому делу и тщетно пытался хотя бы в них-то найти твердую точку, к которой он мог бы приложить рычаг и расшатать защиту Мыслика…